«Чёрный кабинет»

27 июня 1762 года. Санкт-Петербург.

Обрамлённый портиком и монументальными колоннами, двухэтажный каменный дом князя Куракина выделялся из всех строений на улице Галерной своей помпезностью. Несколько лет назад здание передали в казну, и здесь разместили Коллегию иностранных дел. Дом в связи с этим перестроили: флигели теперь были отданы под жильё чиновникам этой самой коллегии.

На первом этаже в самом дальнем углу дома располагалась небольшая комната, которую чиновники коллегии называли «чёрным кабинетом»: вход туда большинству из них был строго-настрого запрещён.

Из мебели в этой комнате стояли только стол, стул и возле самого окна – кресло. Также имелись бронзовый колокольчик, того же металла подсвечник на четыре свечи, набор гусиных перьев да пузырёк с чернилами; вот, пожалуй, и всё казённое имущество, записанное за этим странным и в отсутствие хозяина всегда запертым на замок кабинетом. Хотя нет… На столе стояла небольшая керосиновая (это 18 век не 19) плошка: поздними вечерами, а порой и ночами она освещала путь своему хозяину, бредущему по тёмным коридорам здания.

Раннее утро. Здание пусто. Но вот скрип открываемых ворот нарушил утреннюю тишину. В здание шаркающей походкой вошёл преклонного возраста небольшого роста человек в чёрной треуголке, того же цвета камзоле с белым воротничком на худой морщинистой шее. Дежурный служащий почтительно поздоровался с вошедшим, затем, позёвывая, лениво отчитал привратника за скрип ворот:

– А как пожалуется кто на этот противный звук? Уволят тебя, дурень!

Привратник с той же ленивой истомой в голосе пообещал смазать проклятые петли. На этом и разошлись. И опять тишина.

Перед усевшимся за стол стариком лежало несколько вскрытых писем с аккуратно отклеенными сургучными печатями. Он задумчиво смотрел на корреспонденцию, решая, с какого письма сегодня приступит к работе.

Вдруг на одно из писем упал солнечный лучик. Старик усмехнулся и осторожно приподнял именно этот конверт. Дабы не замараться, Христиан Гольдбах³¹ (именно так звали старика) отодвинул подальше закопчённую плошку. Затем вытащил из кармана камзола очки с большими круглыми стёклами в железной оправе и не спеша водрузил их на нос. Его лицо при этом приняло строгое благоговейное выражение.

Старик прочитал адрес получателя и, как гурман за праздничным столом, уставленным яствами, от предстоявшего удовольствия потёр сухонькие ладошки.

– Хм… Обычное, кажется, письмо: адресовано в Потсдам некоему Иоганну Шмитке. Вот номер дома, улица… Ничего необычного… Странно. Но ведь зачем-то мне его передал почт-директор столицы? А Фридрих фон Аш, то бишь Фёдор Иванович, делает это не часто. Да ещё чуть свет поднял меня нарочным с постели, – проворчал он.

Гольдбах снова осмотрел конверт, обратив особое внимание на края и на оттиск печати: не повредились ли от пара при вскрытии? Затем по давней привычке приблизил письмо к носу, понюхал и с той же осторожностью вытащил вдвое сложенный лист. Внутри этого листа оказался ещё один – меньшего размера и весь исписанный мелким убористым почерком. Гольдбах хмыкнул. С первого взгляда стало ясно: текст зашифрован. Хозяин кабинета удовлетворённо шепнул:

– Вот и славненько. Вот и я опять государю сгожусь.

Семидесятидвухлетний профессор математики Гольдбах, бывший домашний учитель нынешнего императора Петра III, оказался в России тридцать семь лет назад. Двадцать из них он прослужил шифровальщиком в Коллегии иностранных дел. Позвал его на эту работу Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, сам бывший тогда почт-директором. Любил будущий канцлер вскрывать дипломатическую почту, перлюстрировать нужные письма, читать зашифрованные донесения иностранных дипломатов… Ох как любил. И приказывал подчинённым всё делать в двух экземплярах. Для чего?.. Понятно.

«А началось всё, дай Бог памяти, – Гольдбах вздохнул, – с 1745 (1744) года. Той ночью Бестужев лично поднял меня с постели и велел к утру расшифровать потаённое письмо придворного лейб-медика императрицы Елизаветы, Лестока, к французскому послу. Письмо нетрудное было, расшифровал быстро. А потом арестовали того Лестока…»

Гольдбах покачал головой. Читать чужие письма – дело неблагодарное, можно сказать, аморальное, но старый профессор всегда оправдывал себя: «Все государства так делают. Чем Россия хуже? Тем более что письма я не вскрываю, а только дешифрую». На этом привычные терзания старика заканчивались, и он приступал к работе.

Гольдбах пробежал глазами текст основного письма. Обычная переписка хорошо знакомых между собой немцев с пожеланиями здоровья и прочее. Ничего интересного. Написано весьма неряшливо, да ещё бумага с какими-то сальными пятнами по краям. Старик брезгливо отложил этот лист в сторону. Поправив очки, он с благоговением приступил к дешифровке второго послания неизвестному Шмитке.

Сквозь окно доносился уличный шум. По улице шли несколько десятков людей, что-то выкрикивая в адрес императора. Что именно, старик не разобрал, но снаружи творилось что-то необычное.

Гольдбах не обращал на шум внимания: дешифровка шла с трудом, и это ещё больше увлекало старого математика. Так прошёл день. Стало душно. Гольдбах достал из кармашка сюртука часы. Маленьким ключиком, который он носил на цепочке, завёл механизм. Ощутив в ладонях приятный холодок серебряного корпуса, с сожалением вернул часы на место. Кряхтя, встал со стула и шаркающей походкой подошёл к окну.

Деревянная рама поддалась с трудом: ворвавшийся внутрь ветер тут же смахнул со стола исписанные листы с расшифрованным текстом. Возмущённо бормоча, старый профессор опустился на колени и, превозмогая боль в суставах, стал ползать по полу, собирая свой дневной труд. Наконец последний листок оказался у него в руках. Растирая рукой поясницу, Гольдбах по-стариковски медленно поднялся и с облегчением упал в кресло. Сердце напомнило старику о себе, вызвав старческую одышку.

Профессор закрыл глаза. Приятный невский ветерок вскоре восстановил дыхание, и сердце успокоилось. Гольдбах опять сел за стол, переписал начисто текст донесения и позвонил в колокольчик.

– Канцлер Воронцов Михаил Илларионович в столице? У меня важная новость для него, – уставшим голосом спросил он вошедшего дежурного.

– Никак нет, господин Гольдбах, Михаил Илларионович изволит с государем в Ораниенбауме быть, но завтра к вечеру они прибудут в столицу праздновать именины государя.

– Хм… Думаю, не след ждать его. Вот что! Вы, Оскар Францевич, приготовьте мне коляску. Поеду к генерал-полицмейстеру Корфу.

– Генерал-полицмейстеру Корфу? – удивлённо уточнил дежурный. – Господин Корф уже с марта как главный директор над всеми полициями России, господин Гольдбах. Теперь его должность исполняет бывший президент Камер-коллегии, тайный советник генерал Юшков Иван Иванович. Может, курьера пошлём, господин Гольдбах?

– Вот как!

Профессор встал. Ещё раз бегло просмотрел черновики расшифрованного донесения, затем взглянул на открытое окно и, помятуя о ветре, поставил на них тяжёлый канделябр.

– Нет, с донесением мне самому надо ехать. Навещу Николая Андреевича по старой памяти.

Едва коляска с Гольдбахом скрылась за ближайшим поворотом, как, тихо щёлкнув замком, дверь «чёрного кабинета» отворилась. В кабинет бесшумной и крадущейся походкой вошёл всё тот же дежурный, Оскар Францевич. Приподняв канделябр, он взял черновики расшифрованного донесения и стал читать.

– Капитан Пассек арестован?! Заговор… Ну и ну… – удивлённо прошептал он.