– Он прикасался к поверхности? – неожиданно спросила Гертруда. Она, как обычно, вела себя совершенно индифферентно, и о присутствии планетолога попросту забыли.

Лившиц ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, восстанавливая в памяти картину случившегося. Потом подошел к терминалу, открыл запись изображения с камеры биолога на моменте, где в пляшущем из стороны в сторону поле зрения то и дело мелькали руки. Здесь они еще были защищены материалом скафандра, но правая настойчиво дергала замок левой перчатки. Потом на мгновение в углу картинки появилось мутное белесое пятно – замерзший воздух, вырвавшийся из рукава Клюгштайна, попал на объектив камеры, покрыв сверхпрозрачное стекло тонкой пленкой инея, которая тут же испарилась. Мельтешение света и тени. То и дело в кадре оказывается рука, быстро покрывающаяся сетью лопнувших капилляров и трещин на иссушенной и обмороженной коже. Десять сантиметров, пять. Вот палец почерневшим ногтем почти скребет по таинственному инопланетному материалу.

– Нет, – неожиданно резко произнес Лившиц. – Не прикасался. Во всяком случае, я этого не видел. И на записи этого тоже нет.

– На записи многого нет, – усмехнулась Гертруда. – И все же Фриц пытался именно прикоснуться. Он хотел взяться за него руками. Для этого он и снял перчатку.

– Да, – неуверенно пробормотал Лившиц.

Захару казалось странным поведение биолога – Клюгштайн совсем не производил впечатления сумасшедшего. Чудаковатого – да, но не безумца. Ведь он должен был понимать, к чему приведет его действие. Должен, и наверняка понимал. Но все равно снял перчатку.

– Зачем он это сделал? – пробормотал кибертехник. – Люциан, а вы не ощущали чего-то похожего? Какое-нибудь странное чувство не возникало?

Захар вспомнил, что они с внеземельцем перешли на «ты», но решил не афишировать этого, дабы поддержать видимость участия в заговоре.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, не возникало ли у вас какое-нибудь ощущение? Например – будто кто-то наблюдает за вами? – добавил он.

Лившиц зачем-то осмотрел Захара с ног до головы, пожал плечами и ответил:

– Нет, не возникало. Я, знаете ли, делом был занят.

– Фриц тоже не… – Захар хотел сказать «не красотами любовался», но, вспомнив, что именно этим Клюгштайн и занимался, умолк.

– Вот именно, – пробурчал Грац.

– Пойдемте, поможете мне навести порядок у Тахира, – сказал Грац Лившицу. – И с Фрицем нужно выяснить. Может, он придет в себя, когда проснется.

– Конечно, – сказал Люциан и отправился вслед за поднявшимся из кресла доктором.

Гертруда с Захаром остались в рубке одни. Обычно Станислав просил помочь кибертехника. Особенно после того, как они стали на ножах с Лившицем. Но сейчас он позвал именно внеземельца. Почему? Вероятно, у него имелся какой-то разговор к нему. Вполне можно было обсудить это по вирт-связи прямо здесь, никуда не выходя и соблюдая конфиденциальность – мысли нельзя подслушать, мысленную речь воспринимал только тот, к кому обращались.

Внезапно Захар понял, что с того самого момента, как они обнаружили Хозяина Тьмы, разговоры в вирт-эфире прекратились. Во всяком случае, он сам в них не участвовал. Что это – атавистический страх перед превосходящими силами противника? Или они с самого начала наделили космический корабль чужих мистическими свойствами? Подсознательно. Желание пасть ниц, протянув в мольбе руки к всемогущему божеству, выпросить если не спасения, то хотя бы милости. Жажда унизить себя и отдать собственную судьбу в чьи-нибудь руки никак не хотела покидать человеческое подсознание. Созданное тысячелетиями непонимания, серости, бедности и голода чувство вновь и вновь выползало из самых древних глубин мозга. Из тех, что несли в себе образы, рожденные еще в головах динозавров, если не саламандр и жаб. Пусть они решат за меня, пусть боги будут ответственны за мою серость, за мои страдания. Так легче жить, так проще и сподручнее. Только так нет результата, нет движения, кроме того, что создают ленивые волны мироздания, покачивая бессмысленно барахтающуюся в океане пространства жизнь. Вперед, назад. Вперед, назад. И лишь единицам может посчастливиться добраться до берега с вожделенными райскими кущами, лишь разуму даровано то, что позволяет загнать животный ужас перед высшими силами глубоко в недра мозга. Но его никогда не искоренить.

– Ты что-то чувствуешь, – сказала Гертруда. Именно сказала, а не спросила.

– Нет. О чем ты? – Захар прекрасно понимал, о чем толковала Герти. Он и сам не понял, зачем сделал вид, что ничего не происходит.

– Я знаю. Я вижу. Все что-то ощущают. Все знают. Но почему-то скрывают это. Ему это зачем-то нужно.

– Ему?

– Хозяину Тьмы.

Планетолог поднялась, остановилась на секунду возле Захара, потрепала его за щеку и, одарив кибертехника редкой для нее улыбкой, вышла из рубки.

Спустя час с небольшим Клюгштайн проснулся. Оцепенение, в котором он находился после возвращения с борта посланца звезд, оставило его. Он снова был привычным, немного чудаковатым Фрицем, доктором биологии, замечательным ученым.

Он сидел на кровати и, морщась, потирал предплечье левой руки прямо под блямбой повязки. Настроение у него, соответственно случаю, не было лучезарным, но и в истерику он не впадал. Даже пытался шутить.

– Все-таки объясните, Фриц, – уговаривал его Грац, – за каким чертом вы полезли на стену? Что с вами случилось?

Клюгштайн продолжал морщиться, словно от боли, и пытался перевести разговор в шутку. Захар, слушая бессодержательный лепет биолога, испытал легкий приступ дежавю – весь этот цирк сильно напоминал его недавний разговор с Гертрудой. «Все знают. Но почему-то скрывают это», – так она сказала. Фриц тоже определенно что-то знал. Неспроста он снял там перчатку, не от любви же к криотерапии^[14] голой рукой пытался ухватиться за стену. Он знал, зачем сделал это. Знал, но играл под дурачка, чтобы скрыть это от остальных.

Захар резко обернулся, поддавшись мимолетному давящему чувству чужого взгляда. Но сзади была только серая и невыразительная стена каюты Клюгштайна. Он вздохнул, повернувшись обратно, и успел заметить, как Герти быстро опустила взгляд. Она наблюдала за ним, она видела, как он только что оглядывался, будто параноик, ища несуществующего преследователя.

«Все знают».

«Герти», – позвал Захар по вирт-связи. Вдруг ему показалось, что виртуальная реальность корабля теперь тоже не в их власти, что там теперь хозяйничает чужой.

«Что?»

Захар просто махнул рукой – мол, ничего. Все работало. Просто какой-то внутренний тормоз не давал людям общаться с помощью мысленной речи. Боязнь быть раскрытыми? Но в чем? Что скрывал каждый из них? Да что там каждый! Что, собственно, было скрывать ему самому? Ощущение чужого взгляда? Бред какой-то.

Тогда почему он не говорил об этом остальным? Грац и Герти спрашивали его, но он оба раза соврал. Зачем? Причем не собирался обманывать, ложь вырвалась сама собой, в последний момент. Будто кто-то другой на мгновение завладел его языком, а после было неудобно оправдываться. Или это – боязнь показаться сумасшедшим, опасение стать изгоем?

Возможно, Грац знает, что это. Он врач, и психологические проблемы людей в дальнем космосе ему известны. Только ведь и он наверняка что-то скрывает.

«Все знают».

– У меня помрачение рассудка случилось, – пробормотал Клюгштайн. – Ничего не помню, что там было.

Он прятал глаза, тщательно рассматривая свои босые ноги, непрестанно тер увечную руку, хотя Грац сказал, что сделал блокаду и больно быть не должно. Биолог совсем не умел врать.

«Почему-то скрывают».

А Гертруда и сама ничего не сказала о своих ощущениях. О своей тайне.

Стало быть, теперь у каждого есть свое тайное знание. Свое тайное чувство. Оно тайно, но лишено смысла. Оно пустое, ему невозможно найти применения. Но оно личное, а от того становится важным. Каждый будет биться за него до последнего…

Захар почувствовал, что между лопатками, прямо по дорожке позвонков, медленно сползает капля пота. Он тряхнул головой, чтобы снять наваждение. Бестолковое роение мыслей прекратилось, но ужас, вселенный ими, остался. Неужели он на самом деле сходит с ума? Нет, он же нормальный. Хотя, наверное, все безумцы верят в то, что они нормальны. Некоторые, должно быть, даже считают себя нормальней остальных.

Он заметил, Герти то и дело бросала на него осторожные взгляды. Лившиц и Грац были увлечены Клюгштайном – они пытались добиться от него хотя бы чего-то, похожего на ответ. Но планетолог лишь делала вид, что слушает их. Она наблюдала за реакцией Захара, она хотела узнать, что скрывает он. Выведать его тайну.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал кибертехник. – Нужно проверить киберов: все ли нормально с их алгоритмами.

Захар повернулся, чтобы выйти, но в дверях его окликнул Грац.

– Вам нездоровится?

– С чего вы взяли?

Что он заподозрил? Теперь и Станислав?

– Вы весь испариной покрылись и дрожите, словно лист на ветру.

Захар провел рукой по лбу. Действительно, рукав сделался влажным, а ладонь немного дрожала. Да что же с ним такое?

– Зайдите позже ко мне в лазарет, – сказал Грац и вернулся к усиленно рассматривающему пол биологу.