Предисловие переводчика

Вирджинии Вулф исполнилось пятьдесят четыре года 25 января 1936 года, примерно через три недели после начала этого заключительного тома дневников, а его последняя страница написана всего за четыре дня до того, как Вирджиния утопилась 28 марта 1941 года. Перед нами, безусловно, летопись о потере надежды и уверенности как в общественной, так и в личной жизни. Это были зловещие годы, предшествовавшие Второй мировой войне при жизни Вирджинии, с их поначалу вялым, а затем пугающе стремительным развитием событий. В личной жизни Вирджинии пришлось пережить очень многое: свою собственную, а затем неожиданную и потому более волнительную болезнь мужа; внезапные или долгие и мучительные смерти друзей: насильственную и обескураживающую – племянника; запоздалую – свекрови; осязаемые опасности и разрушения, вызванные войной; неосязаемые, но не менее выбивающие из колеи последствия нестабильности собственной психики. Но, несмотря на ужасы и горести этих лет, перед нами отнюдь не безрадостная, унылая хроника. Потребность Вирджинии писать – фиксировать события и реальность – достаточно часто спасала писательницу от отчаяния; ее природное любопытство и способность наслаждаться жизнью, а также удовольствие, которое она получала, излагая свои наблюдения особенным языком, делают эти страницы живыми, наполненными энергией и яркими описаниями.

1936-й был годом затянувшейся борьбы Вирджинии Вулф с переписыванием и изменением формы романа «Годы» – книги, задуманной с радостью и вдохновением в 1931 году, но ставшей бременем, вновь приведшим ее на край пропасти. Дневник Вирджинии за 1936 год чуть ли не самый скудный из всей серии; она едва могла писать. Возвращаясь к дневнику после четырехмесячного перерыва, Вирджиния отказывается оглядываться назад и анализировать свою прострацию, а, утверждая, что «полезнее для ее здоровья будет писать сцены», погружается в длинный и живой рассказ о Сивилле Коулфакс, прячущейся в Аргайл-хаусе – месте ее великих светских приемов, – который вот-вот будет пущен с молотка. Вероятно, именно этот постоянный интерес к всецело внешним и не представляющим угрозы событиям: к смерти одного короля, к отречению другого, к встречам с выдающимися людьми или посещению достопримечательностей, к сплетням и вечеринкам, служащим ей своего рода физическими упражнениями, – все это делает дневники Вирджинии Вулф такими понятными для читателей, которые, возможно, не столько интересуются творческим процессом великой писательницы, сколько с удовольствием используют их в качестве окна в ее жизнь и эпоху.

Долгая и мучительная борьба Вирджинии с романом «Годы» была вознаграждена неожиданным успехом, однако публикация романа сопровождалась предчувствием тревоги и последующим беспокойством. Вирджинию порой неоправданно легко повергала в уныние критика, даже если она исходила от тех, кого писательница не уважала. Вирджиния решила, что достигла пределов своего успеха и отныне должна изо всех сил стараться быть той, кого она называла «аутсайдерами» – понятие, которое писательница развивает в «Трех гинеях» и которое имело для нее множество значений, но, безусловно, подразумевало ощущение того, что она устаревает, выходит из моды, игнорируется подрастающим поколением, хотя оно также означало свободу писать что и как хочется. «Три гинеи» действительно стали для Вирджинии спасательным кругом, приковывая и поддерживая ее интерес в период после написания романа «Годы» и в особенно тяжелое время после гибели (в испанской гражданской войне) ее племянника Джулиана Белла, с которым Вирджиния гуляла по холмам и спорила о войне, о мужской агрессии, о подчинении женщин и их притязаниях на равенство, справедливость и свободу. В «Трех гинеях» она сказала именно то, что хотела, и, как ни странно, ни разу не задумывалась о том, что думают и говорят на данную тему другие.

Вирджиния поддалась уговорам написать биографию Роджера Фрая; это было смелое начинание – вызов в совершенно новой для нее области, в которой факты должны определять повествование, и именно факты в виде огромного количества документов навалились на нее. Уже осенью 1935 года Вирджиния начала изучать их и делать пометки, и, хотя к написанию она приступила лишь в марте 1938 года, трансформация идеи этой биографии занимала часть ее мыслей на протяжении пяти лет. Увлеченная проблемами написания и устающая от них, Вирджиния попеременно благословляла и проклинала биографию, и, вдохновившись идеей нового произведения, она упорно работала, чтобы закончить обе книги. Новая книга называлась «Пойнц-холл» (впоследствии «Между актов») – «радость от художественной прозы», как писала она, «четыре дня отдыха от “Роджера”, чтобы писать “Пойнц-холл”»; «один день счастья с “Пойнц-холлом”»; «пару дней занималась “Пойнц-холлом”, чтобы отдохнуть от “Роджера”», – так качался маятник с весны 1938 по июль 1940 года, когда Вирджиния наконец освободилась от «Роджера Фрая» и почувствовала, что теперь может писать в свое удовольствие. Она закончила «Пойнц-холл» в ноябре 1940 года; начала переписывать и снова закончила 26 февраля 1941 года, когда показала книгу Леонарду, а три недели спустя Джону Леманну, теперь уже партнеру издательства «Hogarth Press». Несмотря на энтузиазм обоих, Вирджиния убедила себя, что роман не годится для публикации, и через несколько дней покончила с собой.

В самых разных испытаниях и переменах, выпавших на ее жизнь, Вирджиния Вулф проявляла удивительную стойкость, о чем свидетельствуют страницы дневников. Перспектива катастрофы вызывала у нее ужас, но, когда случалась беда, Вирджиния мужественно (если такое наречие уместно) брала себя в руки, чтобы справиться с ситуацией, проявляя смелость, возвращая равновесие, умело и с юмором преодолевая трудности. Когда Леонард заболел, когда ее сестра понесла тяжелую утрату, Вирджиния служила им опорой. Когда лондонский дом Вулфов был разрушен, когда вражеские самолеты низко летали над их загородным домом, Вирджиния проявляла удивительную стойкость. Когда у нее самой болела голова или мутился рассудок, она обычно понимала, что нужно делать для восстановления душевного равновесия. Роман «Между актов» был написан в условиях необычайного стресса, вызванного приближением войны и, начиная с лета 1940 года, реальной угрозой смерти. В случае вторжения нацистов в Англию Монкс-хаус в Сассексе оказался бы практически на передовой – смерть буквально нависла бы над ними, – и Вулфы раздобыли средства, чтобы в случае чего покончить с собой.

Леонард Вулф писал [см. ЛВ-V]: «Думаю, смерть всегда была на поверхности сознания Вирджинии, созерцание смерти». В каком-то смысле этот последний том дневников можно считать самой длинной предсмертной запиской из всех существующих. Однако свидетельства очевидцев, письма и дневники Вирджинии не позволяют утверждать, что она всерьез задумывалась о самоубийстве до тех пор, пока не закончила книгу, не впала в депрессию, которая всегда следует за прекращением продолжительных творческих усилий, и не начала понимать, что снова теряет контроль над своим разумом. Вероятно, «эта ужасная болезнь»¹, преследовавшая Вирджинию всю ее жизнь, была обусловлена наследственностью и связана с изменениями в мозге, которые теперь поддаются медикаментозному лечению. Но в то время… подобные состояния лечили хорошим питанием, изоляцией от большинства внешних раздражителей и сном. Даже в самом конце Вирджиния писала: «О боже – да, я смогу перебороть это состояние». Но когда она больше не смогла найти в себе силы или желание сражаться… Не было ли это своего рода мужеством – выбрать смерть, чтобы Леонард, «незыблемая основа» ее существования, мог жить дальше?

После смерти Вирджинии Вулф интерес к ее жизни и творчеству неизмеримо возрос; ее книги переведены почти на все языки мира, их изучают в школах и университетах; ее личность изображают в книгах, фильмах и пьесах; ее воспринимают как высокомерного сноба или как сумасшедшую. И хотя почти все признают талант Вирджинии, мнения о том, в чем именно он проявился, расходятся. В романах? В критике? Или, быть может, в дневниках? Вирджинию Вулф считают литературной, политической, феминистской революционеркой, а ее произведения анализируют с точки зрения христианского, кельтского, фрейдистского или марксистского символизма и содержания. Большинство исследований представляют собой серьезные подходы к пониманию и интерпретации ее многогранного таланта. Несомненно, ее тексты будут изучаться и дальше. Но читателю этих дневников, будь то специалист или обыватель, предлагается, по меткому выражению одного из критиков, богатое и неисчерпаемое общение с писательницей выдающихся талантов, честности и гениальности.