Еще можно было бы упомянуть тренажерные залы, но Кристиан не занимается спортом, и единственный знакомый ему тренажер стоит в комнате его двоюродной сестры. Сестра использует тренажер в качестве вешалки, и потому его поджарое тело вечно скрыто юбками, блузками, колготками со стразами и лифчиками телесного цвета.

Кристиан, разживись он костлявым, хорошо продуманным механизмом для сжигания калорий, поступил бы точно так же.

Неизвестно, как бы поступил дьявол; его логика остается за гранью понимания Кристиана, как логика любого первоклассного, нет… выдающегося, гениального джазмена, если у джазменов вообще имеется в наличии логика.

Все гении алогичны, джазмены не исключение.

А дьявол и есть джазмен. Трубач, как Майлз Дэвис. Или пианист, как Chucho Вальдес. Или саксофонист, и тут можно вспомнить сразу трех Кристиановых любимцев: Чарли Паркера, Сонни Роллингса и Гато Барбиери, и сам волшебный инструмент, договориться с которым Кристиану не удается, несмотря на все старания… Да.

Дьявол – саксофонист, в этом нет никаких сомнений.

Фронтмен умопомрачительного квартета из падших ангелов, каждому из которых уготована своя сольная партия, и справляются они с ней блестяще – не то что бескрылый, лишенный импровизационного дара Кристиан. И квартет никогда не станет квинтетом —

никому и в голову не придет пригласить Кристиана.

В команде лихих джазменов всегда будет на одного человека меньше, чем ему бы страстно хотелось. И этот никому не нужный человек – сам Кристиан. Минус-Кристиан — именно так он и привык думать о себе. В те редкие минуты, когда не мечтает о судьбоносной встрече с дьяволом-саксофонистом, об афроамериканских руках, легких и сердце и, конечно же, о саксофоне – самой упрямой, самой надменной, самой несговорчивой вещи на свете.

И самой желанной.

– Ты просто извращенец какой-то, – страдальчески морщась, говорит ему двоюродная сестра, чье мнение ровным счетом ничего не значит. – Психопат. Займи себя хоть чем-нибудь. Начни встречаться с девушками.

– Сразу с несколькими или можно ограничиться одной? – Кристиану не слишком-то нравится, когда его называют психопатом и тем более извращенцем, но…

Сестра – единственный человек, способный целую минуту продержаться в пыточной, где Кристиан терзает свой саксофон, третий по счету (два предыдущих как не оправдавшие ожидания были тайно захоронены на задворках городского кладбища домашних животных).

– Одна в твоем случае не поможет. Или это должна быть такая девушка…

– Какая?

– Та-акая… Нет… Та-а-а-а-акая…

– Какая-какая? – дурашливо вопрошает Кристиан. И тут же сам начинает строить предположения: – Она должна быть потрясающе красива? Или обладать чем-то таким, чем не обладают другие девушки? Хвостом, например. Вот!.. Она должна быть… русалкой? Работать в дельфинарии?

– Русалки не работают в дельфинариях. – Двоюродная сестра Кристиана, в отличие от самого Кристиана, трезво смотрит на жизнь. – И я вообще не уверена, что они существуют.

– Вот видишь! Ты предлагаешь мне начать встречаться с той, кого не существует.

– Не думаю, что это будет для тебя проблемой.

– Почему же?

– Потому что ты всегда пытаешься заполучить то, чего не существует.

– Не существует в принципе?

– Не существует лично для тебя. Не предусмотрено. Не отпущено. Вот так.

Ясно как божий день, о чем идет речь: о таланте. О даре, которого Кристиан лишен напрочь, – играть на саксофоне. Если сложить минуты, проведенные сестрой в пыточной (она же гостиная в квартирке Кристиана), получится что-то около получаса. Вполне достаточно, чтобы понять: Кристиан бесталанен – бесталанен безнадежно, беспросветно; поднапрягшись, можно было бы извлечь еще с пару десятков слов из того же синонимического ряда. Но эти самые точные.

А Кристиан любит точность.

Его математические способности всегда поражали учителей, и он продвинулся бы чрезвычайно далеко, если бы сосредоточился именно на них. Положительно, Кристиан бы блистал на небосклоне фундаментальной науки, соответствующее его способностям место сейчас занимает Марс. Как вариант – Сириус, самая яркая звезда. Сириус и Марс не слепят глаза, но об их существовании знают все, кто дает себе труд пялиться на звездное небо.

А пялятся на него почти все, время от времени, рано или поздно.

Кристиан не такой, он «не почти все», запрокидывать голову не в его правилах, да и встреча с собой-Марсом или с собой-Сириусом выглядела бы не слишком впечатляюще. Другое дело – встреча с собой-афроамериканцем. Гениальным джазменом, из-за спины которого добродушно щурится саксофон. Нет, не так: саксофон улыбается радостной, начищенной до блеска улыбкой. Еще бы ему не радоваться: ведь он оказался в руках гения. И все чрезвычайно довольны друг другом: саксофон – Кристианом, Кристиан – саксофоном, и публика – ими обоими.

Публика вообще пребывает в диком восторге, не трансформируясь при этом в стадо оголтелых тупых овец, как это частенько случается на концертах рок- и поп-исполнителей. Да и «дикий восторг» не совсем точное определение. Джазовая публика сдержанная (во всяком случае, именно такой она видится Кристиану), джазовая публика умная. Немного расслабленная, немного рефлексирующая, ощущения толпы не возникает никогда. Напротив, каждый человек, пришедший послушать Кристиана, высвечивается, как в волшебном фонаре. Каждый человек отстоит от другого на довольно большом расстоянии: этого расстояния, этого пространства хватает на то, чтобы, никому не мешая, разместить мысли, чувства, ассоциации и – возможно – воспоминания.

Джаз – музыка воспоминаний.

И многого другого тоже, но воспоминаний прежде всего. Воспоминаний приятных, щемящих, немного грустных – как конец лета, венчающийся слепым дождем.

А если особенно вспоминать нечего (подобно случаю с самим Кристианом, чья жизнь похожа на уныло-однообразную жизнь звезды Сириус, какой она предстает перед земными, не вооруженными телескопом Хаббла наблюдателями) – можно предаться мечтам. Воспоминаниям о будущем. О том, что еще не случилось, но обязательно случится.

С Кристианом, например, может случиться девушка. Не обязательно русалка. Но подошла бы и русалка, если она, конечно, любит джаз. Любить джаз – необходимое и достаточное условие. Любить джаз – все равно что любить самого Кристиана. А уж Кристиан сумел бы отблагодарить ее за любовь, он умеет быть благодарным!

Даже двоюродной сестре, не способной выносить его музыкальные экзерсисы дольше минуты. Но и за эту минуту он признателен. Мелкие подарки, плюшевые игрушки, купленные со скидкой парфюмерные наборы – это ли не выражение признательности? А однажды, когда вместо одной минуты она задержалась в его комнате на целых три, Кристиан повел ее ужинать в дорогой ресторан, специализирующийся на морепродуктах.

Не оттуда ли возникла тема с русалкой?

Все может быть, но своей гипотетической девушке он подарил бы нечто большее, чем игрушки и гели для душа, идущие в комплекте с лосьонами. Он подарил бы ей музыку. Для такого торжественного случая у Кристиана заготовлена речь. Которую он обязательно произнесет перед своей публикой, когда станет афроамериканцем и гениальным джазменом.

«Я посвящаю эту композицию той, – скажет Кристиан, – которая осветила мою жизнь светом слепого дождя, идущего в самом конце лета. Это легкий свет, прозрачный, желтоватый, хотя лучше назвать его песочным. Когда я впервые увидел эту девушку, мое сердце тоже стало песочным. Оно превратилось в замок из песка, и замок ждет свою владелицу».

«Замок из песка» – именно так и будет называться вещь, которую Кристиан исполнит под занавес своего триумфального выступления.

Жаль, что она еще не придумана.

С другой стороны, хорошо, что не придумана, – иногда Кристиан сомневается в названии. Всем известно, что человек, строящий замки из песка, иногда похож на праздного мечтателя, неспособного отличить реальность от вымысла и непрочно стоящего на ногах. Как материал, из которого можно вылепить жизнь, песок не очень-то надежен.

Эту – довольно щекотливую – тему с песком не мешало бы обсудить с кем-нибудь, кто обладает трезвым и практическим умом. Из всех немногочисленных знакомых Кристиана подобным умом могут похвастать лишь двоюродная сестра и Шон, самый близкий друг. Но говорить с сестрой Кристиану не хочется (насмешливой жалости не избежишь), а Шон слишком далеко.

Шон вот уже несколько лет живет в Камбодже, чье коренное население вряд ли когда-либо слышало о джазе. Шон тоже не относится к числу его горячих поклонников, он вообще далек от музыки. Но и человеком нетворческим его не назовешь.

Шон – фотокорреспондент и оператор-документалист.

Ни одного репортажа, снятого Шоном, Кристиан не видел, его двоюродная сестра тоже. В ее воспоминаниях Шон так и остался праздным парнем, лишь болтающим о головокружительной карьере, которая поджидает везунчика Шонни за соседним углом, стоит только миновать перекресток. Время от времени двоюродная сестра вспоминает о Шоне – и тогда Кристиану начинает казаться, что язык у нее раздваивается и с него капает яд.

В последний раз яд капал аккурат на тарелку с креветочным салатом – во время исторического ужина в ресторане морепродуктов.

– Ну а как там поживает твой дружок? – стараясь выглядеть равнодушной, спросила двоюродная сестра.

– Какой? – Кристиан напустил на себя еще большее равнодушие.

– Как будто у тебя так много дружков! Я имею в виду этого жалкого хвастунишку Шона, кого же еще!..

– A-а… Наверное, хорошо.

– Наверное? Только не говори, что не поддерживаешь с ним связь.

«Поддерживать связь» – слишком громко сказано, учитывая, что Камбоджа настолько далека от всего на свете, что выглядит мифической. Почти не существующей. Но Шон иногда присылает Кристиану электронные письма средней величины, в которых почти нет Камбоджи и реалий, связанных с Камбоджей, но есть сам Шон.

Везунчик Шонни, уже свернувший за угол, за которым его поджидает, то и дело поглядывая на часы, головокружительная карьера.

Больше всего Кристиану – верному другу и доброму малому – хочется, чтобы Шон не опоздал на встречу. Но из писем Шона ничего невозможно понять. Состоялось ли судьбоносное свидание или было перенесено ввиду загруженности перекрестка, отделяющего фотокорреспондента и оператора-документалиста от цели.

Шон много работает – это ясно из писем.

Шон любит свою жену и маленькую дочь – это ясно из писем.

Шон никогда не вернется на родину – это ясно из писем.

Возможно, это не ясно самому Шону, но Кристиан – совсем другое дело. Кристиан видит вещи и обстоятельства такими, какими они еще не сложились, но вот-вот сложатся. Или сложатся в отдаленной перспективе. Это ви́дение, а лучше сказать, предчувствие – побочный эффект заброшенного черт знает куда (в угоду несговорчивому и деспотичному саксофону) математического дара. Предоставленный сам себе, дар выстраивает причинно-следственные цепочки, целиком состоящие из цифр разной степени упитанности. Цифр так много, что уследить за ними нет никакой возможности, иногда в их стройные ряды вклинивается какой-то мелкий предмет наподобие обгрызенного колпачка от шариковой ручки, точилки для карандашей, пуговицы, ластика со слоном, сигаретного фильтра… Ненужный хлам, он тем не менее является составной частью математической формулы.

Ненужный хлам всегда сопровождает неизвестное, которое нужно найти.

Замени ластик со слоном на скрепку – и формула сразу же примет другой вид. И повлияет на другие формулы. Или вообще потянет за собой новые. От этой смехотворной детали (ластика, скрепки) в конечном итоге зависит результат. При ластике он был бы одним. При скрепке – прямо противоположным. Справедливости ради: мелкие предметы из не поддающихся осмыслению Кристиановых формул не всегда ничтожны.

Временами встречается нечто оригинальное.

Ценное.

Едва ли не антикварное.

Так было в случае с дурацкой подсознательной проекцией жизни Шона. Там фигурировала почтовая марка. Вернее, несколько марок, но только одну Кристиану удалось разглядеть в мельчайших подробностях. На марке была изображена морская раковина нежно-зеленого цвета с перламутровыми внутренностями. Вряд ли раковина называлась CAMBODIA, но это было единственное слово, которое понял Кристиан.

В отличие от большинства мелких предметов, гнездящихся в формулах Кристиана, марка с раковиной имела вполне реальное происхождение. Она украшала собой бандероль, которую Шон прислал около года назад. В бандероль был вложен фотоальбом, отпечатанный типографским способом, и все фотографии в нем принадлежали Шону.

Любая из них способствовала бы головокружительной карьере – именно так подумал тогда Кристиан, ведь фотографии чудо как хороши. Или хороши те, кто на них изображен? Хороши на взгляд Шона, субъективный и объективный одновременно. Вооруженный камерой, Шон смотрит на этих людей с субъективным обожанием и не менее субъективной нежностью. Обожание и нежность с максимально возможными предосторожностями вручаются Кристиану, стороннему наблюдателю. Кристиан проникается ими, как проникся бы любой тонко чувствующий человек, – и они становятся фактором объективным.

Так и есть, эти два существа из фотоальбома никого не могут оставить равнодушным.

За ними хорошо просматривается вечная, как мир, история. Несколько историй. История превращения обыкновенной, немного усталой женщины в богиню. История превращения плода в младенца, а младенца – в маленькую девочку. История любви.

Впрочем, у любви здесь нет никакой истории.

История (любая история) предполагает наличие завязки, кульминации и развязки. Завязка – если она и была – оказалась вынесенной за рамки альбома. И любой его открывший имеет дело лишь с кульминацией, которая никак не желает заканчиваться.

Везунчик Шонни влюблен.

Кристиан видел своего друга разным, но никогда не видел таким безнадежно влюбленным, а посмотреть есть на что. Женщина из альбома похожа на восхитительный пейзаж – это первое, что приходит на ум. Второе, прямиком вытекающее из первого: пейзажем можно восхищаться, но им нельзя обладать. И третье, ниоткуда не вытекающее: Шон никогда не любил двоюродную сестру Кристиана, хотя они и встречались около двух лет и даже всерьез подумывали о свадьбе.

Шон сбежал накануне обручения.

Без всяких объяснений, без телефонного звонка, без мужественного прощального письма в три строчки. «Хорошо еще, что все случилось не перед алтарем», – подумал тогда Кристиан; хорошо, что дело не дошло до вручения кольца (кольцо было куплено, они выбирали его вместе с Шоном, и это было дорогое кольцо).

Кристиан ни секунды не злился на Шона, разве что на пустоту, которая заняла место его лучшего друга. У пустоты не существовало даже адреса, по которому можно было бы отправить кольцо. Деньги-то потрачены, и это деньги Шона, а кольцо осталось у Кристиана. До сих пор лежит в кухонном шкафу, в жестянке из-под миндального печенья.

Кристиан старается не натыкаться на него. Старался – до тех пор пока не получил первое письмо от Шона: полгода спустя после его бегства. Ни слова о двоюродной сестре, ни слова о внезапном исчезновении, ни слова о том, где он сейчас. И – хотя письмо не было прощальным, совсем наоборот – в нем были все те же три строчки:

«Привет, Крис!

У меня все пучком, дела идут великолепно, а что твой саксофон? Надеюсь, ты уже укротил этого мерзавца? Шон, твой потерянный друг, если ты еще не забыл меня».

Кристиан пару дней размышлял над ответом (слишком много он хотел сказать Шону), и в результате появилось вполне адекватное:

«Привет, Шон!

Я не забыл тебя. Что делать с кольцом?»

Еще через три дня от Шона пришли идиотские инструкции относительно кольца:

«Отдай его первой девушке, которая тебе понравится».

Везунчик Шонни имеет над Кристианом странную власть, так было всегда. Что бы ни делал Шон, какую бы глупость или – хуже того – низость он ни совершил, Кристиан всегда найдет ему оправдание. Слава богу, низостей почти не случалось, если вынести за скобки прискорбный случай с двоюродной сестрой. Но и здесь Кристиан посочувствовал скорее Шону, а не сестре. А ведь он любит сестру, он привязан к ней… Выходит, что к Шону он привязан больше? Или это обыкновенная мужская солидарность? Если и так, это не объясняет природу зависимости от Шона. Даже существующего непонятно где и являющегося Кристиану исключительно в электронном виде. Вот и тогда Кристиан последовал идиотским Шоновым инструкциям. Несколько дней он бродил по городу в поисках девушки, которой можно было бы с легким сердцем отдать кольцо. Сидел в кофейнях и пабах, посетил вечеринку кислотного джаза, посетил фотовыставку «Боди-арт: вчера, сегодня, послезавтра» (работ Шона там не оказалось), посетил два железнодорожных вокзала, аэропорт и зоопарк; проторчал полдня в местах массового скопления туристов, но…

Девушка так и не нашлась.

То есть не нашлась та самая девушка для кольца, а вообще девушек было много. Сотни, может быть, тысячи красивых, хорошеньких и так себе. И не то чтобы они не нравились Кристиану. Нравились. Но не настолько, чтобы круто изменить жизнь кольца. «Пусть пока остается в жестянке», – решил для себя Кристиан, а Шону послал письмо следующего содержания:

«Ничего не получилось, Шон. Наверное, девушка, которая бы мне понравилась, еще не родилась. Или живет совсем в другой стране, и мы никогда не увидимся. Не лучше ли продать кольцо? А деньги я вышлю тебе, если ты сообщишь адрес. Твой друг Кристиан».

Ответ Шона, свалившийся в электронный ящик ровно через две недели, озадачил Кристиана. До сих пор Шон не проявлял себя как философ и поэт, а тут…

«Она найдется, Кристиан, вот увидишь. Даже если окажется русалкой с иностранным паспортом, которая любит джаз. Самое правильное в этой ситуации – просто подождать. Твой друг Шон».

Вот интересно, откуда это Шон пронюхал о русалке, он экстрасенс? Ровно час Кристиан чувствовал себя не слишком уютно. И ощущение, что Шон (неожиданно увеличившийся в размерах до ацтекской пирамиды) разглядывает его сквозь лупу, как какого-нибудь муравья, не проходило до тех пор, пока Кристиан не вспомнил: русалка неоднократно всплывала на поверхность в разговорах с сестрой; шуточная тема, которую можно развивать сколь угодно долго и в разных направлениях. И не исключено, что русалку (как гипотетическую пассию Кристиана) сестра обсуждала и с Шоном в период их вялотекущего романа. И не исключено, что сам Шон подбросил сестре идею с русалкой.

Не слишком сложная формула с одним неизвестным (миниатюрный русалочий хвост, похожий на хвост рыбки анчоус), но джаз!..

Русалка, которая любит джаз, – легкая эротическая фантазия самого Кристиана, он не делился с ней ни с кем.

Шон – экстрасенс. Или просто – лучший друг. И от того, что он уехал куда-то, лучшим другом он быть не перестал. Только лучшим друзьям позволительно прогуливаться в голове Кристиана и сбивать палкой обрывки его мыслей, как сбивают соцветия на кустах. У Шона это получается виртуозно, даже в электронном виде.

Кристиан не в состоянии злиться на Шона и поэтому злится на себя, на обрывки своих мыслей, докатившиеся до Шона: соцветия могли бы быть и посимпатичнее. Ирисы и лотосы, а не какая-нибудь шизофреническая белладонна.

Последующий диалог Шона и Кристиана (прогулки с палкой по кустам) растягивается на несколько месяцев:

«У меня есть собака и две кошки. Я хочу, чтобы они жили вечно. Твой друг Шон».

«Это какие-то особенные собака и две кошки? Редкой породы? Никто не живет вечно. Твой друг Кристиан».

«Да, они особенные, и порода тут ни при чем. Твой друг Шон».