Глава 3

Через десять минут Георгиу остановился у своего дома на улице Эльпиды. Как и большинство зданий в жилом микрорайоне современной Фамагусты, оно было в несколько этажей с балконами. На каждом этаже жило свое поколение.

Первый этаж занимали родители Маркоса, Василис и Ирини. В пустующую квартиру на втором вскоре собирался въехать младший брат Маркоса, Христос. На третьем этаже жила их сестра Мария с мужем Паникосом. Квартира Маркоса располагалась на последнем этаже. Если свеситься с балкона и посмотреть вправо, можно увидеть полоску моря и иногда почувствовать ветер. Крышей пользовались все. Здесь постоянно сушилось белье. Через час ряды рубашек, простыней и полотенец становились сухими, как бумага. Словно молодые побеги торчали из кровли поржавевшие металлические прутья – на случай, если потребуется пристроить еще один этаж для детей.

В такой час Маркос к родителям не заходил, но по утрам он любил посидеть в их маленьком садике минут десять, прежде чем снова отправиться на работу. К десяти отец обычно уже уезжал на свой небольшой земельный участок. Мать варила сыну сладкий кофе по-гречески, который он так любил, и, сделав передышку в трудах, присаживалась с ним поболтать.

Когда Василис и Ирини Георгиу построили дом в городе, то воспроизвели в нем в миниатюре все, что было им дорого в их сельском быте. Виноград, обвивавший шпалеры, и дававший тень, пять тесно посаженных апельсиновых деревьев и с дюжину садовых горшков, в которых мать выращивала столько помидоров, что им было не съесть. Даже герань выросла из черенков, привезенных из деревни. В кипосе^[8] был огороженный сеткой уголок, где ковырялись в земле две курицы.

Но самым главным для Ирини Георгиу в ее саду была клетка, висевшая слева от входа. В ней жила канарейка Мимикос. Ее пение приносило Ирини радость.

В три часа ночи все стихло. Слышны были только цикады.

Маркос нашел ключ, открыл дверь и вошел в холл. Поднявшись на второй этаж, он прислушался: в пустовавшей квартире раздавались голоса. Там была сделана только черновая отделка, и звуки отражались от бетонных стен и пола.

Маркос различил голос Христоса и, приложив ухо к двери, стал слушать. Брат разговаривал на повышенных тонах, что было для него нехарактерно, но голоса других мужчин звучали еще сердитее. Он узнал голос механика из гаража, где работал Христос. Хараламбос Ламбракис оказывал на брата огромное влияние.

Христос и Маркос всегда были близки и любили друг друга. Между ними было десять лет разницы, и они играли вместе с самого рождения Христоса. Едва тот научился ходить, как стал всюду следовать за старшим братом, подражая ему во всем. Маркос был для него кумиром.

К восемнадцати годам взгляды Христоса стали куда более радикальными, чем у Маркоса в его возрасте. Только накануне они жарко спорили по поводу энозиса Кипра и Греции. Юношей Маркос свято верил, что объединение должно состояться. Он был членом ЭОКА и поддерживал ее во время борьбы за освобождение острова от правления Великобритании. Но поскольку с момента обретения независимости уже прошло десять лет, старший из братьев Георгиу давно отказался от радикальных идей.

После военного переворота в Афинах пять лет назад большинство греков-киприотов ценили свою независимость от материковой Греции больше, чем когда-либо, и больше не хотели объединения. Теперь конфликт назревал между такими греками-киприотами, как Христос, которые по-прежнему призывали к энозису, и теми, кто этого не хотел. Противостояние все больше обострялось.

– Отчего ты стал таким трусом? – возмущался Христос.

– Дело не в трусости, – отвечал Маркос, не отрываясь от дела.

Было около десяти утра, и он брился, методично снимая станком густую белую пену со щек и наблюдая, как постепенно появляется его лицо. Полностью сосредоточившись на этом занятии, Маркос смотрел на свое отражение в зеркале, не обращая внимания на стоящего на пороге ванной брата.

Христос пришел, чтобы переубедить его. Он не терял надежды.

– Раньше у тебя были убеждения! Была вера! Что с тобой случилось?

– Да ничего со мной не случилось. – Маркос улыбнулся брату. – Возможно, я просто теперь больше знаю.

– И что это значит? Что ты знаешь? – Спокойствие Маркоса выводило Христоса из себя. – Этот остров греческий, он был таким и будет. Он должен быть частью родины! Ради всего святого, Маркос, ты ведь когда-то верил, что надо бороться за энозис!

– Как наш дядя, – спокойно заметил Маркос. – И наш отец.

– Значит, мы сдались? Потому что умерли такие люди, как дядюшка Кириакос?

Брат их матери был казнен британскими властями во время самой кровавой битвы за независимость. Его имя редко упоминалось в семье, но черно-белая фотография на столике в гостиной их родителей служила каждодневным напоминанием.

В наступившей напряженной тишине Маркос продолжал бриться. Что еще он мог сказать о трагической судьбе их дяди, помимо того, что уже было сказано? Горе, которое обрушилось на их дом, не забудется никогда. Оно оставило рубцы на сердце. Христосу тогда было семь, и он был свидетелем стенаний и нескрываемых страданий их тети и матери.

Маркос ненавидел дядю, и глупо было делать вид, что это не так. Когда он был маленьким и мешкал, волоча тяжелую корзину с собранными фруктами, Кириакос награждал его подзатыльником. А если ловил племянника на том, что тот ел апельсин во время сбора урожая, то заставлял съесть еще четыре, один за другим, прямо с кожурой, чтобы показать, что жадность наказуема. Он был жесток, и не только по отношению к племяннику. Маркос всегда был наблюдательным и подозревал, что дядя бил и свою жену тоже. Когда он впервые случайно увидел, как мама прикладывает холодный компресс к щеке тети Мирто, ему ничего не объяснили. Тогда Маркос спросил, в чем дело, но ему сказали, что он еще маленький, чтобы понять. Но подобные вещи случались так часто, что он увидел в этом закономерность. Маркос задавался вопросом: уж не наказал ли Господь Кириакоса, не дав ему детей? Если это так, то Господь наказал и Мирто тоже.

Видя, как овдовевшая тетушка горюет, причитает и плачет по несколько часов кряду, как ее жалеют и утешают все члены семьи, Маркос гадал, так ли уж она искренна. Как она могла оплакивать мужа, который так с ней обращался! Он смотрел, как мать успокаивала тетю, и вспоминал, сколько раз видел, как ее рука обнимала те же плечи после побоев.

В тот же год, уже после смерти дяди Кириакоса, их отец был тяжело ранен и находился на грани смерти. Даже сейчас Маркос отчетливо помнит заполонивший весь дом запах грязи и крови, когда отца принесли. Василис Георгиу поправился, но грудь и спина были покалечены, а верхнюю часть туловища покрывали шрамы. Больше всего пострадала левая нога, она почти не сгибалась. Даже с тростью он ходил, переваливаясь с боку на бок. С тех пор Василиса постоянно мучили боли, от которых не помогало ни одно лекарство. Только зивания^[9] немного притупляла страдание.

– Посмотри на отца, Христос! Он стал инвалидом. Кто от этого выиграл?

Ни один из них понятия не имел, чем именно занимался их отец в пятидесятых годах. Знали лишь, что он был активным членом ЭОКА. Василис Георгиу был награжден генералом Гривасом, лидером восстания против британского господства, до того как тот был отправлен в ссылку. Маркос знал, что год назад Гривас тайно вернулся и из подполья руководил новой кампанией за энозис. Он собрал бойцов нового поколения, таких как Христос, которые с готовностью вступили в его новую организацию ЭOKA-Б.

– Единственное, чего я не понимаю, так это почему ты остановился! Это же миссия, бог мой! Ее не бросают просто так. Ей верны, пока не достигнута победа!

Христос обожал риторику энозиса. Ему нравилось произносить речи, даже если их слушал только его брат.

Маркос вздохнул. В юности он тоже играл в борца за энозис и даже давал клятву: «Я не брошу борьбу, пока наша цель не будет достигнута». Но теперь цели движения не совпадали с его собственными.

– Скажем так, Христос, у меня изменились интересы. И Кипр изменился. Он стал островом возможностей. Что мы выгадаем, если станем частью Греции?

– О чем ты говоришь?! Какой еще остров возможностей?

– Ты не заметил?

– Не заметил чего?

– Как растет этот город?

Христоса раздражал добродушный тон брата.

– Это все из-за денег, что завелись у тебя в кармане? Так, что ли?

– Не только, Христос. Задай себе вопрос: ты хочешь, чтобы твоим драгоценным островом управляла диктатура? Из Афин?

Брат молчал.

– Гамото!^[10] Черт! – Маркос порезался, из ранки засочилась кровь. – Христос, дай мне носовой платок.

Он прижимал платок к порезу, пока кровотечение не остановилось. Ему было неприятно, что на щеке может остаться след от пореза.

– Посмотри на себя, хнычешь, как ребенок, – насмешливо бросил Христос.

Он не оставлял попыток склонить Маркоса на свою сторону, но чем напористее и патетичнее становился Христос, тем спокойнее был Маркос. Он по-прежнему добродушно посмотрел на младшего брата и лишь покачал головой.

Христос сжимал и разжимал кулаки. Он готов был расплакаться.

– Как получилось, что ты так изменился? – спросил он умоляющим голосом. – Я ничего не понимаю…

Маркосу не казалось, что он изменился. По крайней мере, внутренне. Это мир вокруг изменился. Появившиеся новые возможности требовали, чтобы ими воспользовались.

– Христос… – начал было он, но брат его перебил:

– Ты стал как наши родители…

Маркос был не в силах остановить его тираду.

– …довольствуешься спокойной жизнью!

– Разве это плохо в их возрасте? – попытался он защитить родителей.

– Отец был когда-то борцом!

– Когда-то, Христос. Эти времена прошли. Если собираешься участвовать в борьбе, держи все в тайне. Чтобы никто не знал.

Маркос думал лишь о родителях, которых он хотел оградить от волнений. Полиция постоянно выискивала тех, кого подозревала в членстве в ЭОКА-Б.

Он продолжил подъем по бетонным ступеням, и голоса стихли. Несмотря на открытые окна, политические споры и цикады не помешают Маркосу заснуть. После долгого дня и ночной смены он будет спать крепко, но недолго.

Наутро он проснулся, как обычно, в девять. Приняв душ и побрившись (на этот раз он был осторожнее), Маркос спустился вниз, чтобы провести полчаса с матерью перед тем, как отправиться на работу.

Когда он вышел в сад, Ирини Георгиу стояла у клетки с канарейкой и разговаривала со своей любимицей. На голове матери коричневый шифоновый платок, отделанный кружевом, в котором она будет ходить весь день. Под фартуком с набивкой из роз блузка в цветочек – совершенно несочетающиеся между собой вещи. Все в жизни Ирини было насыщено: от распорядка дня, наполненного нескончаемыми мелкими делами с утра до позднего вечера, до убранства жилища, в котором они обитали. Их дом в деревне был больше, чем квартира, но они перевезли в нее всю мебель и все до одной безделушки. Это делало их квартиру похожей на музей мелочей. Каждая тарелочка, вазочка с искусственными цветами, кружевная салфеточка, открытка, присланная другом, эстамп в рамочке нашли свое место. На самом почетном красовалась икона святого Неофитоса. В окружении памятных вещей Ирини чувствовала себя в безопасности, словно в коконе.

Среди выставленных в квартире фотографий был портрет генерала Гриваса, соседствующий с изображением президента Макариоса, свадебная фотография четы Георгиу и фотографии Маркоса, Марии и Христоса в младенческом возрасте. Обожание Макариоса у Ирини только возросло, когда тот перестал поддерживать идею энозиса. Иногда фотография Гриваса оказывалась повернутой к стене. Ирини объясняла, что это было простительной ошибкой, которую она допустила, вытирая пыль. Она надеялась, что муж не участвовал в покушениях, которые тогда совершались, но так и не набралась смелости спросить.

Ей было прекрасно известно, что генерал Гривас вернулся из ссылки. Однако ни она, ни муж не знали, что Христос вступил в ряды ЭOKA-Б.

– Пришел выпить свой кофе? – улыбнулась она Маркосу.

Ирини Георгиу обожала своего первенца, а он, в свою очередь, был всегда внимательным и любящим сыном.

– Мама, у тебя сегодня усталый вид…

Это была правда: под глазами у нее залегли темно-лиловые тени. Ирини Георгиу плохо спала ночью. Уже несколько дней по утрам она чувствовала себя еще более усталой, чем вечером перед сном. Ее мучили кошмары. Несмотря на то что они были нелогичны, а зачастую и вовсе ужасны, Ирини полагала, что сны вещие. Что бы ни утверждали люди, какие бы слова ни говорили, она верила, что о положении дел на острове говорит общая атмосфера. Это скорее нечто, что витает в воздухе, чем реальная политическая ситуация. И сейчас сны говорили ей, что мир находится под угрозой.

Когда борьба против англичан закончилась и была создана Республика Кипр, для семьи Георгиу наступил долгожданный мир и покой. Это было идиллическое время, когда они работали на земле, наслаждались размеренной деревенской жизнью, где тишину нарушало лишь пение птиц. Времена года сменяли друг друга, за жарой следовала прохлада, люди возделывали землю и ждали дождя. Места хватало всем, а между ними и их соседями турками-киприотами установились теплые отношения. Единственная трудность, с которой им приходилось справляться, – это боли Василиса Георгиу и тот факт, что он мог работать всего несколько часов в день.

Мир оказался недолгим, а покой был уничтожен, так же как и их соседи-турки. Нападение совершили греки-киприоты, невзирая на то что говорил, делал и согласовывал с другими политиками их руководитель Макариос. Убиты были их ближайшие соседи, и это нарушило душевный покой Ирини. Если раньше ее сон был наполнен сновидениями, теперь ее стали мучить кошмары. Они переехали из деревни в город. Василис каждый день ездил в деревню на маленьком пикапе, чтобы работать в саду, Ирини не покидала Фамагусту.

Маркос проследовал за матерью в забитый мебелью дом. От расставленных на тканых цветастых половиках разноцветных кресел у него зарябило в глазах. Маркос понимал, почему отец проводит столько времени вне дома. Они сохранили за собой небольшой участок земли, и его нужно было обрабатывать, но отец также засиживался в кафенионе, где встречался с друзьями и играл в тавли^[11]. Там не было такой пестроты и захламленности.

Квартира Маркоса не была загромождена. У него было мало вещей, все самое необходимое. Безделушки, которые давали его матери чувство защищенности, приводили Маркоса в ужас. Он не согласился даже на скатерть в цветочек, которую она хотела постелить на стол, чтобы немного украсить комнату.

– Такая выдалась беспокойная ночь, левенти му^[12], – пожаловалась Ирини, ставя на стол маленькие чашечки.

Мать часто рассказывала Маркосу свои сны. Василис, который спал как убитый, подобными вещами не интересовался. Он уехал в деревню час назад.

– И еще вчера ночью вроде кто-то громко спорил, – прибавила она. – Не знаю, левенти му, что там происходило, но ничего хорошего, это точно.

Маркос не хотел говорить, что ей не показалось и что она слышала перепалку Христоса с друзьями. Он не хотел расстраивать мать. Если разговор заходил об энозисе, Ирини сразу меняла тему. Она не желала, чтобы сыновья имели дело с политикой или террористическими актами. Эта борьба чуть не разорвала остров на части в те жуткие времена, и, как ей казалось, такой раскол еще может случиться. Проблемы остались нерешенными.

Маркос погладил мать по руке, лежащей на столе. Кожа была тонкая как бумага, на костяшках пальцев царапина.

– Мама, ты поранила руку?

– Оцарапала, когда подрезала виноград, – ответила она. – Ничего серьезного. В моем возрасте раны заживают медленно.

Он посмотрел на свои гладкие руки. У отца руки тоже были загрубевшими, шершавыми. Маркосу не хотелось бы иметь такие.

Когда он в последний раз стригся у парикмахера (хотя этим летом решил отпустить свои шелковистые волосы чуть длиннее, чем обычно), то сделал еще и маникюр. Ему привели в порядок кутикулу и отполировали ногти. Под ногтями была идеальная чистота. Каждый день он втирал в ногти оливковое масло, и они были гладкими, как у ребенка. Для Маркоса ухоженные руки свидетельствовали о его успехе. Они показывали, что он не держал в руках ничего тяжелее авторучки.

– Це! Це! Це!

Мать кормила Мимикос.

– Це! Це! Це! Как поживают цветы, что я тебе дала? – спросила она, разговаривая одновременно с канарейкой и с сыном. – Не забываешь поливать?

Он улыбнулся:

– Мама, да ты сама знаешь, что забываю. Прости. Был занят…

– Ты так много работаешь, левенти му, так много работаешь… Нет времени даже на девушек?

– Ох, мама…

Это была их постоянная шутка. Ирини не теряла надежды. Все матери любят своих сыновей, но красавца Маркоса просто нельзя было не обожать. Она погладила его по щеке, как делала еще с тех пор, когда он был младенцем, потом позволила взять свою руку и поцеловать.

– Жду, пока не встретится такая же красавица, как ты, – пошутил он.

– Хорошо, дорогой, но не затягивай слишком долго.

Как всякой матери, ей не терпелось увидеть его семейным человеком. Дочь уже два года как замужем, и Ирини была бы счастлива, если бы старший сын нашел жену. Все должно идти естественным порядком, ведь ему уже исполнилось двадцать восемь.

Она гордилась тем, что сын работает в самом шикарном отеле в городе. Это служило Ирини утешением при переезде из деревни в Фамагусту. Она всегда знала, что Маркос не станет довольствоваться неспешной, однообразной жизнью, на которую обрекает человека выращивание апельсинов. Пусть он не получал отличных отметок в школе, но был сообразительным, и она не сомневалась, что сына ждет блестящее будущее.

Маркос встал, собираясь уходить.

– Какой ты красавец! – Ирини с восхищением погладила лацканы его пиджака. – И как тебе идет этот костюм! Ты похож на настоящего бизнесмена.

– Сегодня торжественное открытие. – Он взял ее руку в свои. – Папакосты устраивают прием, ожидается нашествие важных персон.

– Надо же! – Мать сияла от гордости, что сын будет присутствовать на таком приеме. – Кто там будет? Расскажи.

Ирини жила карьерой сына. Она ни разу не была в «Парадиз-бич» и тем более вряд ли побывает в «Восходе», но всегда хотела знать, что происходит в этих больших отелях. Ирини Георгиу непременно купит свежий номер местной газеты и вырежет фотографии с приема, которые наверняка поместят на первой странице.

– Мэр с женой, – начал невозмутимо перечислять Маркос. – Куча политиков из Никосии, бизнесмены, друзья отца миссис Папакосты, даже зарубежные гости…

– И ночной клуб откроют? – спросила она.

– Не сегодня, – ответил Маркос. – Завтра.

Он посмотрел на часы.

– Я полью твои цветы, – сказала Ирини. – И рубашки твои накрахмалю. Они будут в твоем шкафу.

Она уже принялась за домашние дела: собирала чашки, вытирала стол, обрывала отцветшие цветки герани, заглядывала в клетку к канарейке, проверяя, достаточно ли у нее корма. А вскоре примется готовить обед. Все члены семьи обожали ее стряпню, в особенности Паникос, который заметно прибавил в весе после свадьбы. Мария будет ей помогать, а зять приедет домой на обед из своего магазина электротоваров в двенадцать.

– Мне пора. – Маркос поцеловал мать в макушку. – Обещаю все тебе рассказать, когда вернусь.

Теперь до заката солнца нельзя терять ни минуты. Когда наступят сумерки, самое крупное общественное событие года на острове будет в самом разгаре.