Двери комнаты плотно закрылись, от внезапно налетевшего сквозняка. Свет замерцал, затрепетал и выровнялся, бросая блики на множество зеркал развешенных и расставленных хаотично. Тихо. Стало необыкновенно безмолвно. Песня сверчка пропала, как исчезли и все сопутствующие звуки: шелести листьев и шорох портьер, от пробегающего ветерка, счет времени в напольных часах, что притаились в углу этой комнаты, даже шумы доносящиеся с улицы, исчезли, как бы кто-то опустил колпак. Свечи в канделябрах обмякли, растаяли и томно пускали вязкую слезу за слезой, наслаиваясь и скатываясь за круглый подсвечник. Безгласно…
– Тук! – ворвалось в угнетающую тишину. – Тук- тук- тук. – отозвалось эхом и забилось, заколотилось хрупкое девичье сердце, испуганно набирая скорость. – Тук, тук, тук!
где -то там, за немой тишиной, была жизнь со всеми красками и полутонами. С радостью и печалью. А тут, за тяжелыми, дубовыми дверями, уходящими в потолок, в хороводе мрачных зеркал, прожорливо съедающий матово-желтый свет, за плотными, слегка припыленными, шелковыми шторами, жизни не было.
И это небытие пожирало ее всю, не давая возможности для борьбы.