Глава 4

Было раннее утро. Дождь, ливший без перерыва последние два дня, решил отдохнуть, оставив на посту косматые, бесформенно-неопрятные тучи. Они, медленно перемещаясь, словно ища удобную позицию для новой атаки, нависали так низко, что, казалось, их можно развести руками. Порывистый ветер по-хозяйски носился по пустырю, раздраженно и задиристо теребя ветви сиротливо стоящих деревьев. Иосиф проворно выскочил из повозки и помог рабби Гершлю выбраться наружу. Рабби, зябко кутаясь в просторный испанский плащ, с силой сжимал руку Иосифа, боясь отпустить ее хоть на секунду. Они молча смотрели на унылый пустырь, некогда бывший местом блистательных подвигов немецких рыцарей. Огромное, превратившееся в сплошное месиво от частых дождей поле, сколько хватало глаз, напоминало картину из потустороннего мира: то здесь, то там хлопая, извивались на ветру, словно сказочные змеи, обрывки пестрых лент на покосившихся мачтах – флагштоках; среди причудливых, с воспаленными волдырями облезшей краски буреломов, бывших некогда трибунами для свидетелей чужой славы, большими и малыми кучами были свалены отбросы и хлам. Над пустырем стояло плотное, годами устоявшееся зловоние. Это была свалка, которой уже много лет пользовались местные жители.

Вдруг рабби часто задышал, зашамкал беззубым ртом и как подкошенный рухнул прямо в грязь, на колени. Он задрал голову и воздел руки к небу; жалкая, седая борода, как указующий перст, нацелилась в еле заметный, образовавшийся между тучами просвет, ведущий куда-то туда, к богу.

– Барух Адонай! Надежда наша и опора! За что испытываешь так детей твоих, Господи? Где взять нам силы, чтобы испить и эту чашу? – Рабби кощунствовал, выплевывая из горла свое сердце. По-стариковски скудные слезы текли из глаз, заполняя, как желобки, морщины на его изрезанном жизнью лице.

– Рабби, перестаньте. – Иосиф с силой оторвал внезапно отяжелевшего старика от земли. – Успокойтесь, Гершель! Поверьте мне, мы сделаем из этой земли сад. Так было всегда и так будет, рабби! Я обещаю вам это, – Иосиф утешал старика, как ребенка, пытаясь очистить его плащ от прилипшей грязи. – Здесь не так уж и плохо. Стоит очистить эту землю от мусора, и все будет выглядеть значительно лучше. Посмотрите – это поле ровное, как пасхальное блюдо. Нам не надо будет сносить холмы, и вывозить землю. Мы за пару недель очистим эти «Авгиевы конюшни»^[5] и начнем строить! Увидите, Гершель, через два-три года здесь будет маленький рай!

Раввин благодарно посмотрел на Иосифа: – Я верю тебе. Да, да, конечно, прости мне эту слабость. Ты ведь знаешь, мне лично ничего не нужно: я стар, и жить мне осталось немного. Но здесь, – Гершель постучал скрюченным подагрой пальцем по груди, – здесь много боли и слез за народ наш. Ты самый сильный и умный среди нас, – раввин неожиданно проворно схватил Иосифа за грудки. – Пообещай, поклянись здесь, перед богом, что поможешь своим братьям выжить!

Иосиф оторвал побелевшие пальцы старика от своего плаща и очень серьезно, глядя ему в глаза, произнес:

– Я клянусь тебе, рабби, что разделю судьбу своего народа, какой бы горькой она не была. А сейчас едем обратно: надо собрать мужчин, организовать телеги и инструмент. Мы уже прямо сегодня и начнем. Дни становятся короче, надо торопиться.

Работы на пустыре шли полным ходом. В большой степени этому способствовала неожиданно теплая погода: был конец сентября, но солнце, словно очнувшись от долгой простуды, светило вовсю, согревая землю и души людей.

После долгих и шумных дебатов наконец было принято единственно, пожалуй, правильное решение: женщины, старики и дети остаются в лагере – вплоть до наступления холодов, а все трудоспособные мужчины, включая подростков, мобилизуются на стройку. Работами руководили братья Менаши – единственные во всей общине строители. Сначала было решено вывезти весь мусор: передробить и сжечь его, а затем, с помощью костров, попытаться, насколько это возможно, просушить грязь.

В течение недели был готов общий план поселения, и многие уже знали, на какой из будущих улиц будет стоять его дом.

Иосиф практически не бывал на стройке. Во-первых: это была не его сфера; а во-вторых и в главных: у него было очень много дел в городе. Евреи были кем угодно: ювелирами, гончарами, портными – только не строителями, и могли выполнять лишь подсобную работу. Предстояло договориться с местными мастерами, организовать доставку материалов, обеспечить питание и еще решить множество крупных и мелких вопросов, ежеминутно возникающих в ходе стихийного строительства.

В этой ситуации братья Менаши приняли решение: после приведения территории в порядок строить, в первую очередь, деревянные бараки по всему периметру поселения для того, чтобы люди могли принимать там пищу и жить с наступлением холодов. К тому же, эти бараки должны были служить еще и ограждением территории от огромного количества праздных зевак, каждый день, с самого утра, приходящих поглазеть на этот Вавилон. Иосифу, в кратчайший срок, предстояло договориться с кельнскими и окрестными строителями, посетить каменоломни и скупить там весь камень на корню, решить вопрос в Магистрате о продлении на территорию гетто городского водопровода и канализации и прочее, и прочее…

Так было еще сегодня. Но вечером планы Иосифа круто изменились.

Все, что было до этого самым важным и, казалось, совершенно неотложным, вдруг, померкло и отошло на задний план. Причиной этому стал Бенвенутто, поздно вечером, почти уже ночью, тихонько постучавший в дверь дома Иосифа.

Иосиф уже собирался идти спать, когда домоуправитель доложил, что пришел Бенвенутто по неотложному делу.

Они сидели в библиотеке, уютно расположившись у ярко пылающего камина. Ненасытный огонь своими многочисленными и жадными языками нежно ласкал сухие поленья, словно умелый любовник, знающий, как довести женщину до экстаза. Вечно суетливый и шумный Бенвенутто был тих и сосредоточен.

– Иосиф, – начал он. – Ты слышал, наверное, об Альфредо Мальдиви – банкире из Венеции?

Иосиф кивнул. – Я даже имел с ним кое-какие дела.

– Так вот, – итальянец поудобней уселся в кресле, – Мальдиви, вместе со своим братом из Генуи, завтра должны приехать ко мне, в Кельн. У них очень выгодное и, не скрою, рискованное предложение. Об этом мне сказал приехавший по торговым делам два дня тому назад поверенный Мальдиви.

Бенвенутто внезапно замолчал, завертел головой, прислушиваясь, и, поднявшись, «на цыпочках», подошел к двери. С минуту постояв, он резко распахнул ее и выглянул наружу:

– Фу-у! Показалось, – облегченно произнес он, возвращаясь на место.

Иосиф удивленно поднял брови: – Чего ты боишься, Бенвенутто? В этом доме нас никто не услышит. Да если бы и услышал, здесь нет никого, способного понимать что-либо в делах.

Бенвенутто скорчил гримасу:

– А не надо ничего понимать: достаточно сболтнуть где-нибудь и нам с тобой… – он ловко обвел пальцем вокруг шеи и вздернул его вверх.

– Ну, ты прямо, как заговорщик, – усмехнулся Иосиф.

Бенвенутто побледнел, пристально посмотрел на Иосифа и, не увидев в его глазах скрытого смысла произнесенных только что слов, возразил:

– Осторожность никогда не помешает, особенно в таком опасном деле.

– Ну ладно, Бенвенутто, что за страхи к ночи? – Иосиф, заинтригованный, нетерпеливо подталкивал итальянца начать, наконец, разговор.

– Так вот, я тебе как-то говорил, что герцог и его приближенные, как свиньи в грязи, купаются в долгах. Что ни день – новый пир и охота. Наряды и дорогие безделушки без счета заказываются во Франции и Италии. Все это, как ты понимаешь, стоит баснословных денег. К герцогской казне, и без того дырявой, намертво присосались пиявки – вельможи долизывают капли давно утекшего золота. Герцог ничего не хочет слышать об экономии, да и ничего в этом не понимает. Он делает все новые и новые займы, не думая, что когда-нибудь придет время отдавать долги. Герцог рассчитывает на очередную войну и передел земель, где надеется отхватить кусок пожирнее…

– Бенвенутто! – Иосиф встал с кресла и подкинул в огонь поленьев. – Зачем ты мне рассказываешь все это на ночь глядя? Я сочувствую герцогу, но у меня своих проблем выше крыши. Что ты от меня хочешь? Долги герцога – это что, такой страшный секрет, чтобы умирать, как ты только что, от каждого шороха?

– Подожди, не кипятись, – Бенвенутто отпил из кубка большой глоток подогретого вина, – дослушай до конца, это важно! Это очень важно, поверь мне, Иосиф. Это может быть важнее всего, что у нас с тобой было и есть за всю нашу жизнь! Это пахнет невиданными барышами, или… – Бенвенутто сделал паузу, пристально глядя в глаза Иосифу, – или крахом, – тихо закончил он.

– Да говори же, наконец! Что ты тянешь, как собаку за хвост? – Иосиф даже не пытался скрыть волнение, передавшееся ему. – Почему долги герцога могут быть так важны для меня, тем более, как ты говоришь, обернуться катастрофой?

Бенвенутто проглотил комок в горле, и в его глазах Иосиф отчетливо прочел сомнение, и еще что-то неуловимо неприятное, промелькнувшее на одно короткое мгновение. Иосифу показалось, что Бенвенутто, долго кругами ходивший вокруг чего-то очень важного, вдруг испугался и передумал.

– Говори все, как на духу, поздно поворачивать назад, – не то обнадежив, не то припугнув, делая ударение на каждом слове, сказал Иосиф.

– Хорошо, – Бенвенутто жадно, в несколько глотков, допил остатки вина и вытер по-крестьянски, тыльной стороной ладони, губы. – Хорошо, быть посему: Мальдиви скупил по дешевке, у потерявших всякую надежду кредиторов, герцогские векселя и закладные на огромную сумму и уже давно и безуспешно пытается их перепродать. Насколько я знаю, ему никто не дает даже треть от истинной стоимости этих бумаг.

– Почему? – Иосиф напрягся, как борзая перед прыжком.

– Потому, что никто не хочет связываться с Герхардом, – словно ожидая этот вопрос, мгновенно ответил Бенвенутто.

– Как можно выбить из него долги? Объявить войну, пожаловаться Папе? Плевать он хотел на Папу. Герцог, как и многие другие германцы, заглядывает в рот этим выскочкам-реформаторам. А воевать… смешно. Герцог беден, но силен и влиятелен. Он сам ищет повод затеять какую-нибудь драчку и поправить свои финансовые дела.

– Так, так, продолжай. – Иосиф хотел, чтобы Бенвенутто выговорился до конца.

– Все, нечего продолжать, – почему-то насторожился Бенвенутто. – Думай теперь сам.

Иосиф ухмыльнулся: – Нет, дорогой, так дела не делаются, – тон Иосифа стал жестким.

– Пришел – говори все до конца. Нет – забыли, и доброй ночи.

– Хорошо, хорошо! – заерзал в кресле Бенвенутто. – Мальдиви в отчаянии. У него векселей почти на двести тысяч! Брать их никто не хочет, а самому Мальдиви герцога не достать. При сегодняшнем положении вещей эти бумаги – просто бумага. Но завтра! – Бенвенутто закатил глаза к потолку и прищелкнул языком. – Завтра это деньги и власть, – закончил он.

– Это все? – Иосиф инстинктивно подвинул кресло поближе к Бенвенутто.

За окном была глубокая ночь. Завтра стояло уже у порога. И от того, чем кончится их разговор, зависело, каким оно будет.

– Все, как на исповеди, – Бенвенутто, как будто бы переложив тяжелую ношу на чужие плечи, сразу стал спокойным.

– Один вопрос, Бенвенутто. – Иосиф снова встал с кресла и подошел к камину, всматриваясь в причудливые язычки пламени. Что пытался он там увидеть? Будущее? Ответ на вопрос, который он сейчас задаст? Лицу стало жарко. Иосиф медленно повернулся к Бенвенутто:

– Один вопрос: зачем ты мне все это рассказал?

– Я хочу рискнуть. Мальдиви в отчаянии, а значит, не способен сохранять ясную голову. Долги герцога он готов продать меньше, чем за треть. Но у меня все равно нет таких денег. Я предлагаю купить эти бумаги нам вместе.

Иосиф кивнул головой.

– Хорошо, допустим, а дальше? Как мы выбьем из герцога деньги? Да он, стоит только заикнуться, повесит нас с тобой на рыночной площади.

– И не заикайся… пока. – Бенвенутто пожал плечами. – Сегодня герцог бог и царь. А завтра? Векселя и закладные, как тебе известно, не имеют срока давности: их можно предъявить в любое время и не только герцогу. Пойми, Иосиф, я здесь живу уже шесть лет и вижу, как на глазах растут города и торговля; я вижу, как Германия из отсталой страны превращается в цивилизованное государство, где слово Закон перестает быть пустым звуком. Наш герцог живет сегодняшним днем, без оглядки, и у него, поверь мне, много врагов. Наступит время, и мы сможем, не опасаясь, предъявить бумаги ему или кому-нибудь другому, кто будет знать, что с ними делать, и запросить за них втридорога!

– Или обменять, – задумчиво произнес Иосиф, – обменять, например, на право взять всю торговлю в герцогстве в свои руки, самостоятельно устанавливать налоги и пошлины…

Бенвенутто часто закивал головой:

– Я знал, что ты меня поймешь, Иосиф. Так что – по рукам?

Иосиф на некоторое время задумался.

– С этим надо переспать, – ответил он с улыбкой. – Мальдиви ведь приедет в любом случае, я правильно понял тебя, Бенвенутто?

– Да, конечно, – Бенвенутто как-то сразу сник. – Только, как ты сам понимаешь, Иосиф, мы с тобой должны все решить между собой еще до его приезда. – Голос Бенвенутто задрожал, выдавая волнение.

Иосиф пристально посмотрел на итальянца.

– А мы уже все и решили. – Улыбнулся он. – Давай своего Мальдиви, попробуем.

Они встретились в доме у Бенвенутто. Все многочисленные домочадцы были заблаговременно отосланы прочь, двери и окна плотно закрыты.

Разговоры о погоде и ценах запивались рейнским вином и заедались итальянскими фруктами. Внешне Мальдиви, вопреки предположениям Бенвенутто, совершенно не произвел на Иосифа впечатление удрученного и озабоченного человека. Наоборот, он был весел, и всем своим видом показывал, как искренне рад снова увидеть своих старинных приятелей. Складывалось впечатление, что пустая болтовня и есть цель его визита в Германию. Бенвенутто, наоборот, сидел, как на иголках, отвечал невпопад, нервно покусывая губы. Иосиф, приняв условия игры, с приветливой улыбкой, все расспрашивал Мальдиви о последних новостях Италии и Испании, проявлял живой и неподдельный интерес к политической обстановке в Европе. Он хорошо знал: кто первым выкажет нетерпение, тот первым, в конечном счете, уступит в главном. Наконец, когда за окном уже наступили сумерки, после очередной, наиболее продолжительной паузы, Мальдиви, как бы невзначай, произнес:

– Да, кстати, друзья мои, у меня к вам есть интересное дельце.