Посёлок ранее назывался Василь и соседствовал с марийским поселением Цепель. Марийцы тогда назывались черемисами, да и места были совсем другими, более гористыми и богатыми озёрами и ручьями, многие из которых считались святыми, местные пили из них воду и купались, надеясь на целебные свойства воды. Сохранились легенды об Аннинском озере, в котором утопили дочь марийского князя в угоду стерляжьему царю, управлявшему богатым водным царством. Ещё в те времена волжские разбойники грабили купцов и других богатых людей, двигавшихся по торговому пути через Цепель и Василь-город. Несметные богатства прятали в пещерах. Чтобы препятствовать набегам казанцев и разбойников, на высоком правом берегу Суры была построена крепость, однако однажды без видимой причины, а как-то таинственно случился страшный оползень, который в одно мгновение уничтожил крепость, храмы и дома. В живых не осталось ни одного прихожанина, ни одного священника. Где руины того Василь-города и его сокровища так до сих пор никто не знает. Левитан, описывая Чехову здешние места, отмечал, что чувствует себя «одиноким, с глазу на глаз с громадным водным пространством, которое просто может убить». А ещё нужно знать, что у местных в крови, в генах существует предчувствие чего-то таинственного, волшебного, и вы не сможете их переубедить. Никто не говорит, но это и так всем понятно, что место, где стоял Цепель, неприкасаемое и зовётся теперь Чёртовым городищем, куда не каждый день можно дойти – заблудитесь и намучаетесь. Сами марийцы не были язычниками, а скорее могут зваться нашими предками – славянами, только это тоже не явно, а как-то подсознательно и с привкусом таинственности.

Вот в таком незамысловатом и познавательном ключе вели мы разговоры. Не было никакого стремления говорить много о том, что мы уже оба знали, что было и так понятно без лишних слов. Просто мы погружались в тишину, в успокоенность, и очень дорожили этим состоянием.

«Пойду к Калитниковым схожу, поговорить надо со стариками, одиноко им, да и интересно с москвичами пообщаться, как из другого мира прибыли. Ты не ходи, завтра лодку поведёшь. Может, молока принесу»,– задумчиво проговорил Шорин и исчез. Тишина стала ещё гуще, я прилёг на топчан в нише, отделяемой от гостиной пологом. Проснулся я, казалось мне, сразу и отодвинул полог. Горела маленькая лампочка, тихо сопел Борис, на столе стояла крынка с молоком. Посидев пару минут в оцепенении, снова лёг. Утро наступило во время, снаружи щебетали птицы, день потихоньку пил росу с травы и кустов и медленно стекал по склону сквозь заросли в Волгу. От дома воду не было видно, но она уже ждала и притягивала нас. Мы это чувствовали, и наши сборы постепенно ускорялись, но без суеты и излишних напоминаний. Каждый делал своё дело, и всё устроилось само собой. Мотор привязали к вёслам и несли его как раненого на носилках, винтом вперёд. Спиннинги, блёсны, рыболовную всячину и термос с бутербродами тащил сзади идущий, по ходу движения менялись местами. Фляжка болталась в кармане куртки, естественно моей, стопки стучали по термосу, успокаивая и настраивая на боевой лад. Всё по – серьёзному, как и полагается. Внизу между кустов возник луч солнца, отражённый Волгой, слепил, исчезал и снова появлялся. Дохнуло свежестью и прохладой. И вот он, берег. Лодку (мыльницу) подтянули к берегу, вылили воду, закрепили мотор, поставили отысканную в кустах сидюшку, которую спрятали вечером, протёрли сидячие места и уселись на корягу. Борис рассказывал о Калитниковых, сказал, что надо что-то подправить в доме, помочь, хотя от помощи вроде бы отказываются. Ведут хозяйство, всё у них есть, даже самогонка, весьма неплохая (попробуем!), дети в Нижнем (давно не были), хозяйка не очень здорова, а старик ещё крепкий, крутится целый день. О рыбалке рассказывал скупо, дал ключи от сарайчика на берегу, где можно хранить движок. Местные ловят, но надо места знать, а так и хищник есть, только без сноровки не поймать, придётся учиться. Шорин задумался, и было впечатление, что он забыл, для чего мы сидели на коряге, а может, дурака валял. Выяснять ход его мыслей и встревать с предложениями было бесполезно. Можно навредить и нарушить стратегическую мысль. Оставалось ждать, не прерывая монолог не важными, но конкретными вопросами. «Ну ладно, пойдём в сторону Чебоксар, давай на вёсла, а я заводить буду»,– то ли приказал, то ли посоветовался он. Ранее, да и в последующем, мне всегда приходило на ум, не пользуется ли он принципом: не верь, не бойся, не проси. Особенно последним. С этой мыслью я уселся за вёсла и отгрёб от берега. Раннее утро брало своё, воздух был пропитан свежестью, солнце бликовало, движок тарахтел. Шорин, как Суворов, надменно крутил головой, поднимал правую руку, затем она беспомощно падала на колено и готовилась к новому подъёму. Мне был знаком этот язык жестов, который подчёркивал, что «Чапай» думает. На душе было спокойно, и не важно, куда мы шли, просто рассекали, и у нас была цель. Лучше бы наловить окуней и замастырить уху, думалось мне, но как опытная домохозяйка я помалкивал, чтобы не нарваться на варианты. « Давай-ка к тем водорослям, я заглушу, а ты на вёслах в них войдёшь, и оттуда побросаем блесны к зарослям камыша, там может охотиться окунь»,– подытожил Борис и, заглушив движок, поднял его, повернув на трансе. Бросали по очереди. Надо признать, что у него броски получались более хлёсткими и прицельными, он укладывал блёсны под самый камыш, и первая поклевка случилась у него. Спиннинг согнулся, слегка задрожал и типичный окунь граммов на 600 в лодке. «Мыльница» была вертлявая и неустойчивая, бросающий стоял, другой сидел. Выловили 5 штук. По довольному лицу Бориса можно было понять, что счёт 4:1 его вполне устраивает. На обратном пути в качестве утешительного приза мне попался небольшой жерешок, по-другому шелешпёр. Придётся чистить, без энтузиазма подумал я. Поняв мои мысли, Борис сказал: «Я буду чистить, а ты всё готовь для ухи и вари»,– и полузабормотал – полузапел «Госпожу Удачу».

Проплывали места, которые за красоту пейзажа зовутся волжской Швейцарией. За поворотом открылась стоящая на уступе церковь Казанской иконы Божией Матери или Хмелевская церковь, выстроенная на месте упраздненного монастыря 12 века. Напротив храма, одиноко выделяясь на зелёном поле, гордо и вызывающе высилась священная марийская сосна (сосна Хмелевская). Хотя она и священная и к ней с молитвой приходят марийцы – паломники, марийцы по-доброму почитают берёзу. У них принято при рождении внука высаживать берёзу рядом с деревьями родителей. Под этими берёзами можно найти монетки, конфеты, печенье, небольшие ёмкости с водой. К храму относятся также две часовни, построенные на родниках. Один ключ называется Супротивный, он бьёт упрямо из земли в священной цепельской роще, по преданию посаженной Петром Первым. Эта роща до сих пор является местом поклонения горных мари, которые каждый год приносят свои дары и молитвы верховному богу Кучу Юме. Они молятся и омываются в Супротивном ключе в ночь на 11 сентября. А Супротивный ключ течёт уже много веков на юг, на солнце, поэтому и зовётся Супротивным. По словам местных жителей, все другие, может быть, и не святые ключи текут по склону в Волгу, а этот упрямо куда-то в сторону. Зная всю подоплёку и глядя на Хмелевский храм, мы решили к нему подъехать и зайти посмотреть, так сказать, приобщиться, оторвав от рыбалки часть завтрашнего утра. В задумчивости причалив к берегу в районе множества сарайчиков и железных шкафов, переживших не одну навигацию, спрятали в один из них, найденный по номеру, мотор, тщательно подёргали закрытый нами замок и, взяв рыбацкие причиндалы и вёсла, удовлетворённо удалились. Готовка ухи заняла не много времени, так же как и традиционная рюмаха с посоленным лучком и чёрным хлебом. Коллеги по увлечению пусть, извините, сглотнут. И сама трапеза, простая и сытная, была непродолжительной. Оценив наваристость и полезность варева, Борис предложил сходить к Калитниковым – может, надо что помочь. Старик, несмотря на возраст, не растерял гордости и достоинства и от помощи городских «высоких» гостей отказался. Единственное, что ему было крайне необходимо, так это наше мнение о приготовленной свежей самогонке – не слабовата ли? Пришлось выпить две чарки, так как после первой трудно было что-то с уверенностью утверждать. После второй мы утвердили крепость и потом долго об этом говорили, подчёркивая качество и оттенки.

В это время Лидия Ивановна, хозяйка, молча, с явным неодобрением посмотрев на производителя и экспертов-самоучек, грузно встала, исчезла в пристройке и появилась с тарелочкой, на которой сиротливо лежали зелёные мочёные помидоры. Это было неожиданно и нелогично, и смещало вектор романтики в сторону пьянства. Чтобы вернуть этот вектор в нужную сторону, я не нашёл ничего лучшего, как рассказать о наших планах посещения Хмелевской церкви. Старики слушали, как будто сомнительно качали головами, потом Николай Модестович сказал: «Да вы не проедете, всё ведь перекопали, а дальней дорогой заплутаете, а я ведь и не объясню.» «Мы поспрашиваем по дороге», – предположил Шорин. «Нет там никого, да и не знает никто»,– загадочно проговорил старик. Борис ошарашенно смотрел то на одного, то на другого, протянул руку, но увидев пустую рюмку, махнул рукой и поднялся, увлекая меня решительным выражением лица. Уже уходя, он обернулся к удивлённым до крайности хозяевам: «Спасибо за вкусный вечер, пойдём мы, вставать рано, не наловились ещё!» По дороге задумчиво пробормотал: «Советуют, советуют, всё равно поедем… Давай, что ли чайку попьём.» Встали чуть позже обычного. Завтрак – стандарт: яичница, бутерброды с Краковской, масло, чай. На центральной площади, куда нам ехать две минуты по деревенской, иначе не назовёшь, улице, никого не было, и продуктовый магазин, где размещался местный бар с бочковым Жигулёвским пивом, и хозяйственный с банками, склянками, вёдрами и лопатами были закрыты. Решили ехать влево по единственной асфальтированной улице и искать съезды опять же налево. Две попытки привели в тупики, из которых мы еле-еле выбрались, с трудом развернувшись под аккомпанемент собачьего лая и куриного кудахтанья. Третий поворот показался нам уж больно подозрительным, такой он был колдобистый, что пришлось отказаться, и может быть, зря, так как других «перспективных» путей не было, а центральная улица перешла плавно в просёлочную дорогу, которая петляла, постоянно сужаясь и превращаясь в ухабистую широкую тропу. После десятиминутной тряски я не выдержал и, найдя удобное для разворота место, остановился и посмотрел на Бориса. Он был явно раздражён и, почесав за ухом, сказал: «Ну и правильно, с воды зайдём, поворачивай на базу». Уже с асфальта мы углядели женщину среднего возраста, выгуливающую ребёнка на лужайке возле дома, и подрулили не очень близко, чтобы не напугать малыша. На наши вопросы, как проехать к церкви, она тихо сказала, глядя куда-то в сторону: «Вроде как-то проезжают, а мы пешком ходим, здесь недалеко». Шорин приободрился и, когда мы проезжали мимо кладбища, проговорил: «Давай, пойдём, кладбище явно на холме, может дорогу увидим». Кладбище было небольшое. На многих захоронениях громоздились остатки памятников и надгробий, некоторым повезло остаться во вполне приличном состоянии, претендующем на местную историческую ценность. Какие-то фамилии, звания, должности, лаконичные записи на камне, в основном, на латинице. Очень невнимательно осмотрев несколько выделявшихся памятников, помня о цели своего визита, мы пытались что-то усмотреть сквозь ограду, но так ничего существенного и не увидели, только нацепили лопухов на брюки, да ботинки умудрились испачкать. После этой попытки интерес к церкви пропал, что странно при нашем обычном упорстве. «Ладно, как- нибудь с воды зайдём, – подвёл итог Борис, – поехали, покидаем». Спиннинг мы бросали почти до вечера, но выудили только одну щуку, правда, стоящую, килограмма на два. Приключений не было, поэтому вернулись не поздно. Борис почистил рыбу, а я её зажарил на сковороде с картошкой «по-деревенски», то есть вместе, немного припустив. В общем, с водкой даже было очень ничего. Быстренько собрались, так как утром пораньше надо было на паром, и уселись за чай. «Как-то что-то вроде бы забыли сделать» – проговорил коллега по рыбалке. Я его сразу понял. Марийское чудо ощутимо витало рядом, интриговало, даже пугало, но это состояние недосказанности отправлялось с нами в Москву, да так, что внятно его кому-то объяснить было просто невозможно. Нас это не волновало, так как мы не пытались ничего нарушить, никуда грубо без головы не лезли, старались быть деликатными, хотя и проявляли любопытство. «Хорошо, что грань не переступили, а казалось, что были рядом»,– подытожил Борис. В семь утра были на пароме, вечером того же дня я доставил Шорина домой со всеми пакетами и удочками. Кузьмич радовался больше всех и чуть не валил Бориса с ног своим весом. Договорились встретиться и распрощались. Ну, договорились – это сильно сказано. Я не помню, чтобы Борис звонил без повода, просто поболтать. Даже позже, когда мы достаточно сблизились, он никогда не проявлял инициативы, ждал предложений от других, занимаясь собой и своей семьёй, хотя при встречах всегда проявлял теплоту и понимание. Например, я всегда поздравлял его с днём рождения, и казалось бы… Но он никогда не поздравлял меня и, по-видимому, даже не пытался запомнить дату. Хотя тем он и интересен, тем более что пути Господни неисповедимы.

На заводе внешне всё было как прежде, однако явно присутствовали внутренние течения, бурлили потихоньку неудовлетворённые страсти. В отдел технического контроля пришли новые люди, и начальник, вызвав меня, говорил о старой команде, о доверии, о том, что есть вещи и понятия, которыми нельзя поступаться. В общем, завербовал меня в свои заместители. Жена Люда, как всегда, умничала по поводу случившегося, настойчиво советовала никуда не лезть, не поддаваться интригам, не верить, не просить, не бояться, не быть дураком и не пить с новыми непроверенными сотрудниками, впрочем, и со старыми проверенными тоже. За новыми заботами для души места не оставалось, работа съедала всё время, забот с новым назначением прибавилось, ответственности тоже, постоянные авралы со сдачей новых изделий выматывали все силы, а улаживание конфликтов с военпредами – нервы и здоровье. С Шориным мы несколько раз сталкивались на сдачах – приёмках, деловые отношения были на радость компромиссными. Несколько раз засиживались в моём кабинете за «клюковкой», обменивались мнениями. Глубоко в политику мы не погружались, поэтому споров по большому счёту не возникало, так как Борис ничего не хотел обострять и, если действительно нужно было сказать что-то определённое, сопел как ёжик и, как правило, ничего конкретного не формулировал. Зато рыбацких тем было обсуждено много, оба проявляли живой интерес к способам ловли, ко всем этим корабликам, перетягам и кружкам. Мечтали о домике где-нибудь в глуши, у рыбного глухого озера. Настала зима, и мне удалось увлечь Бориса на рыбалку со льда. У меня был пропуск на Учинское водохранилище, в охранную зону Мосводоканала. Утренний морозец щипал щёки, однако мороз не очень чувствовался. От стоянки до льда мы быстро двигались, а вот когда сели на лунки, природа с нами не собиралась считаться. Шорин, который в тёплом кабинете хвастался тёплой канадской курткой и космическими ботинками, чувствовал себя не лучшим образом, суетился, много сверлил лунок финским коловоротом, прятал руки в карманы. Клёв был не ахти, и после поимки пары десятков окушков, когда настало время перекуса, Борис ворчливо заявил, что ему всё ясно и ради такого несчастного клёва он не намерен мёрзнуть. После того, как он привёл десяток причин срочно уезжать домой, кроме того, что он просто замёрз, я проявил понимание и не стал издеваться. Был полдень, уезжать не хотелось, но человеколюбие победило. В дальнейшем от предложений порыбачить зимой рыбачок отказывался, и однажды, поняв, что его объяснения каждый раз звучат всё менее убедительно, признался: «Ну её к богу, эту зимнюю рыбалку, холодно мне».

ЗАВЯЗКА ИСТОРИИ. БАБОЧКИ. ФОРМАЛЬНОСТИ

Всё когда-то заканчивается. Растаяла зима, замаячил финал брежневской эпохи. Засобирался в школу сын. Стабильно увеличивался объём работы вместе с ростом производства и станочного парка. Даже пришлось доучиваться, чтобы не отставать от технического прогресса с учётом внедрения электронного управления. Наш завод включили в крупный проект, связанный с производством специальных точных станков. В рамках этого проекта были заключены контракты с германскими и австрийскими фирмами на поставку в СССР отдельных высокоточных станков и автоматических линий. Как начальнику ОТК мне пришлось неоднократно выезжать в служебные командировки для согласования технических деталей многочисленных приложений к контрактам. Делу помогало знание немецкого языка и не только технических терминов, но и в определённой степени разговорного, так как моя мать, будучи по образованию учителем немецкого языка, с детства обогатила меня бытовой лексикой, да и в институте был немецкий. Оказалось, что и Шорин был вовлечён в эту кипучую деятельность до такой степени, что мы неожиданно столкнулись в Германии в нашем торгпредстве в Кёльне. Воспользовавшись организационной неразберихой, мы улизнули на пару часов, предупредив старшего группы. Причиной была необходимость приобретения лекарств, тем более что Борису домашние поручили кое-что купить в немецкой аптеке. Я исполнял роль переводчика и после покупки лекарств сопроводил товарища в пивнушку, где за дегустацией местного пива мы обменялись новостями. Я знал, что организации Шорина поручено исполнение проекта и организация всей работы с привлечением проектного института и ряда заводов, включая мой. Борису поручено подготовить предложения по приёмке оборудования, как на российских заводах, так и за рубежом. Его это удручало, так как время поджимало, а документ должен быть обстоятельным и учитывать все детали, имея в виду, что планирование финансирования будет утверждаться на самом верху. При словах «на самом верху» Борис поднял кружку с пивом. Лицо у него было невесёлое. После второй кружки лицо разгладилось, видно проблема уже не казалась такой нерешаемой. Горячиться не стали, и по дороге в торгпредство он сказал, что проект плана у него в голове вчерне сложился и он мне его покажет, так как меня он непосредственно касается. При этом он зачем-то стукнул меня по плечу и задорно подмигнул. Причину этого подмигивания я понял через две недели после своего возвращения из Германии, когда директор, пригласив меня к себе в кабинет, добродушно и как-то обиженно проворчал: «Карьеру делать собрался, хоть бы посоветовался, так дела не устраиваются. Вроде бы всегда друг друга понимали». Потом исподлобья взглянул на меня и стал перебирать бумаги, лежавшие кучками на столе. Наконец нашёл нужную и как-то нерешительно протянул мне. На бланке объединения «Тяжмашспецмонтаж» был запрос моей характеристики по служебной и партийной линии, а также степень допуска к служебным документам. Моё удивление было таким естественным, что мой старший товарищ сразу поверил без слов. В каких передрягах только мы с ним не побывали, поэтому и отношения были близкими. «Ты не знал что ли? Откуда ноги растут? Ну ладно, скоро проклюнется, покрутится-покрутится и прояснится, вот увидишь». В общем, я уже догадался, откуда ноги растут, но сути до конца не понимал. В душе образовалось какое-то неудовлетворение, вот ведь уже почти закадычные, тайны друг другу доверяем, а открытых, откровенных отношений нет. Первым импульсивным желанием было броситься к себе в кабинет и, набрав номер Бориса, высказать ему всё начистоту. Но я спокойно и с достоинством сидел напротив директора и молчал. Потом со вздохом поднялся и, уходя, солидно промолвил: «Скоро узнаю, провентилирую и доложу». Шеф понимающе кивнул. Честно говоря, представить себе истинное положение вещей было невозможно. Заканчивалась брежневская эпоха, все это хорошо понимали и, готовясь к грядущим изменениям в экономике и промышленности, верхи продумывали и кадровую политику. Может, и меня для чего-то приглядели. Я несколько раз снимал и клал трубку, тревожила неизвестность.