3

Достоевский вернулся в свое Болотное с чувством выполненного долга. Он был очень доволен собой. Появившись на короткое время в школе, доложил директору, что учебники привез, сдал их под расписку в районо и даже, более того, узнал в районном комитете образования, что в их школе к учебному году будет произведен косметический ремонт с полной заменой крыши.

– Ну, Илья Иванович, вы везунчик! – обрадовалась директриса. – Я теперь каждый раз буду вас посылать в районо за новостями.

– Нет, Вероника Николаевна, не пойдет! – хмыкнул Достоевский. – За хорошую новость вы меня похвалили, а ежели привезу что-нибудь не то, какую-нибудь гадость, так вы же меня презрением своим сгноите.

– Ох, как я вас всех и очень давно презираю! – засмеялась директриса, махнув рукой, и тут же ладонью этой руки прикрыла рот.

Достоевский, наконец, оказался дома. Заглянул в холодильник. Там, в морозилке должны были еще оставаться пельмени. Самое быстрое, что можно было приготовить. Он налил в кастрюльку воды, включил газ и пошел в ванную. Разделся и с удовольствием нырнул под прохладную струю душа. Все-таки путь был долгим, а по нашим дорогам, отмеряющим лишь расстояния в указанных направлениях, и вовсе изматывающим. Настроение у него было великолепное, даже захотелось петь, что с ним случалось нечасто. Голос-то у него какой-никакой был, а со слухом – нелады. И, когда над ним подсмеивались, что он опять фальшивит, Достоевский отвечал, что зато поет с душой, в отличие от многих из тех, кого они слушают по ящику. А с недавних пор он стал мурлыкать свои стихи на свой собственный мотив, и пусть кто попробует ему сказать, что он поет неправильно.

Достоевский выключил душ, насухо обтерся, влез в трусы и, обвязавшись вокруг талии полотенцем, вышел из ванной и заглянул на кухню. Вода уже вскипела, он ее посолил, бросил лавровый листок и засыпал едва ли не полпачки пельменей. Помешав их дырявой ложкой, чтобы не прилипли ко дну, Достоевский подошел к большому зеркалу в прихожей, взял на полочке расческу, причесался. На пару минут задержался у зеркала, любуясь собой.

Он не спеша поел, безразлично глядя в экран телевизора, периодически щелкая кнопками на пульте. Телевизор он включал, только когда ел или когда от работы за компьютером его начинало тошнить. Все нужные ему новости он давно уже научился извлекать из своего компьютера, а по ящику смотрел лишь какие-то определенные интеллектуальные шоу наподобие «Своей игры» или «Что? Где? Когда?» да некоторые старые, советского производства фильмы.

Уйдя с кухни, Достоевский хотел было засесть за компьютер, но глаз его споткнулся на свеженьком номере «Нового мира», который он выписывал уже несколько лет. «Надо же поддержать собратьев по перу!» – шутил он сам с собой всякий раз, когда отправлялся на почту, чтобы заполнить там подписной бланк.

Он взял журнал, удобно устроился в мягком кресле, поджав под себя ноги, и стал листать толстый журнал. Сначала выискивал знакомые фамилии, затем, бегая глазами по диагонали, искал, за что там можно зацепиться. Он так увлекся чтением, что даже не сразу сообразил, что залился трелью телефон. Когда же, наконец, услышал звонки, пару секунд еще соображал, какой телефон звонит – городской или мобильный. Наконец, поднялся, подошел к письменному столу, на краю которого лежал мобильник, глянул на высветившийся номер. Удивленно пожал плечами – номер ему был неизвестен, но, поскольку абонент был настойчив, нажал на кнопку.

– Алё! Да!

– Илюша? Это тетя Клава из Семиреченска.

Тетя Клава? А, ну да! Это же жена его дяди Михаила. Тот еще алкаш! Но – добрый дядька. И его, Илью, искренне любит, поскольку своих детей не имел. Точнее, имел, но дочка их с тетей Клавой утонула в речке, когда ей было то ли двенадцать, то ли тринадцать лет.

– Алло! Илюша, ты меня слышишь? – кричала в трубку тетка.

– Да, да, слушаю, теть Клава. Просто связь плохая. Что-то случилось?

– Случилось, Илюша! – голос тетки задрожал, и уже почти с надрывом она закончила фразу: – Мишка помирает. Очень просит, чтоб ты приехал. Дело, говорит к тебе, весьма важное…

Тетка шмыгнула носом и заплакала.

Не было печали, черти накачали! – чертыхнулся про себя Достоевский. Какое может быть весьма важное дело у дядьки-пьяницы? Но что-то нужно было отвечать, и он спросил:

– Какое дело?

– Да не знаю! С какими-то бумагами связано, говорит.

Ну да! – хмыкнул Достоевский. Наверняка завещание на пару миллионов, и не подумайте, что рублей.

– У меня же сейчас учебный год начинается, работа, теть Клава… Что? Он очень плох?

– Уже неделю почти не встает с постели.

– Он дома или в больнице?.. Алло! Алло, теть Клава!

Достоевский орал и дул в трубку, пока наконец не сообразил, что связь с теткой прервалась. Может, и деньги на телефоне закончились – расстояние-то между ними не близкое, а роуминг дорогой. Черт побери! И отказаться от поездки невозможно: дядя Миша – последний из самых близких его родственников, да и любил он его, племянника своего, искренне. А пить начал от безысходности бытия. Прежде водочкой-самогоночкой больше баловалась тетка. Как-то при встрече Достоевский спросил:

– Дядь Миш, отчего ты пить-то стал? Ты же токарь высшего разряда, зарабатывал нормально.

А он ему:

– Вишь, Илюха! Это все долбаная перестройка! Потом девяностые. Завод наш олигарх сначала купил, потом всех разогнал на хрен. А другой работы-то здесь и нету… Пришлось горькой заливать. Вот если бы у меня дома стояло ведро водки, я бы на нее смотрел и не пил. А поскольку ведра нет, приходится по бутылочке…

Придется отпрашиваться у директрисы, вздохнул Достоевский.

4

Ницца плавилась от беспощадного солнца. Даже легкий морской бриз почти совсем не освежал воздух. Лазурное море покрылось легкой рябью. Широколистые пальмы доминировали в городе, в эти жаркие летние дни перегруженные многоликой, разноцветной полураздетой человеческой массой.

Аэробус Москва – Ницца приземлился в аэропорту курортного города точно по расписанию. В зале прилета Кирилла и профессора Мышкина встречал европейский представитель корпорации «Kara – Mazoff» – высокий, чуть сутуловатый, в очках молодой человек лет тридцати с модной стрижкой черных волос, в аккуратно выглаженных легких, из лаковой ткани, голубых брюках, в белой рубашке с короткими рукавами и голубом, один в один с брюками, галстуке.

– Здравствуйте, господа! Меня зовут Николай.

– Очень приятно! – пожал его руку профессор. – А по батюшке как?

Вопрос явно поставил Николая в затруднительное положение; поняв это, Кирилл улыбнулся:

– Профессор у вас отчество спрашивает. У них тут, в Европе, отчества не приняты, Виктор Алексеевич.

– Это я прекрасно знаю, Кирилл. Но я принял Николая за нашего соотечественника. Вы хорошо говорите по-русски.

– А у меня русские корни. Мои дед с бабкой по отцу в двадцатые годы эмигрировали во Францию из России, но русского языка и русских обычаев никогда не забывали. А я любил с ними проводить время. Да и отец мой, француз, ничего не имеет против русского языка, хотя им практически не владеет.

– Это прекрасно!

Они шли к машине. Кирилл сам нес свою небольшую сумку с вещами, перекинув ее через плечо, а большой чемодан на колесиках профессора вез Николай.

– Куда мы едем, Николя?

– Мы забронировали вам два номера в Hotel de Paris. Разместитесь там, отдохнете, пообедаем, а на вторую половину дня мсье Карамазов разрешил дать вам свободное время.

– Hotel de Paris! – воскликнул профессор Мышкин. – Именно в нем и жил Федор Михайлович, когда наведывался в Ниццу. Там же на первом этаже он и расслаблялся игрой в рулетку.

– Поэтому мы и выбрали этот отель.

– Удивительно! Этот отель еще существует! – профессор был в восторге.

– И не просто существует, а весьма великолепно себя чувствует, – добавил Николя.

Готическое трехэтажное здание с кариатидами и колоннами, в котором располагался отель «Париж», великолепно сохранилось и даже на фоне других, не менее великолепных и не менее, а то и более старых зданий по-настоящему украшало город.

Пока швейцары поднимали в номера вещи прибывших, Николя рассказывал о дальнейшей программе.

– Вы оба, я так понимаю, никогда не были в Ницце?

– Совершенно верно, – подтвердил Кирилл.

– Я дважды бывал в Париже на симпозиумах, но, к сожалению, до Ниццы так и не добрался, – сказал Мышкин.

– Тогда готов предложить свои услуги в качестве гида. Я, правда, сам не часто бываю на Лазурном Берегу, но кое-что показать вам смогу. А завтра наведаемся к букинисту и, если понадобится, в аукционный дом.

– Думаю, это разумно! – согласился Кирилл.

– Вот и чудно! Поднимайтесь в номера, устраивайтесь. Через час я вас жду в ресторане.

Ницца уже не одно столетие привлекала к себе иностранцев. И они с удовольствием оставляли в этой райской жемчужине свои следы. Англичане на память о своих вечерних прогулках/променадах вдоль моря дали название набережной – Английская. Русские после поражения в Крымской войне в середине XIX века разместили в близлежащей деревеньке свою военно-морскую базу. А сколько русских писателей вдыхало целебный воздух Ниццы? Гоголь, Герцен, Бунин, Достоевский, Чехов… Герцена здесь же и похоронили на русском кладбище. Чехов написал здесь свою знаменитую пьесу «Три сестры». Достоевский тоже не всегда сидел за рулеткой. Долги заставляли его браться за перо.

От площади Массена с ее модерновыми фигурами мыслителей, мимо здания оперы, наша троица прошлась по набережной и взобралась на холм, чтобы полюбоваться великолепным видом на город, порт и лазурное побережье и посмотреть на развалины старой крепости. На самой верхушке они задержались на некоторое время, отдыхая в приятной прохладе водопада. Затем спустились в старый город, колоритный торговый квартал, в котором жизнь кипит и днем и ночью. Здесь находится один из самых живописных рынков Франции – цветочный, овощной и фруктовый, пестрящий и благоухающий. Их то и дело зазывали продавцы, предлагавшие попробовать, оценить, купить, понюхать. Профессор был непреклонен, молодые же люди стоически улыбались зазывалам и двигались дальше.

Они поднялись на Замковую гору (Шато), откуда открывался великолепный вид на крыши старой Ниццы, а также красивейшее здание в Монте-Карло, здание оперы и казино, в котором так любил пропадать Федор Достоевский.

– А почему гора называется Замковой, ведь никакого замка здесь не наблюдается? – отрешившись от созерцания окрестных красот, поинтересовался Кирилл. – Одни развалины.

– Некогда на Замковой горе текла размеренная городская жизнь, – ответил Николай. – Здесь возвышался не только замок, здесь были собор и множество жилых домов. На горе жить было безопаснее, ведь с нее открывался прекрасный обзор во все стороны, врагов можно было заметить заранее. Однако со временем народ стал спускаться с холма и строить дома на побережье. И постепенно жители Ниццы практически оставили холм, а замок, если я не ошибаюсь, был разрушен в 1706 году.

Они направились к спуску с холма, и тут Николай, будто что-то вспомнив, усмехнулся.

– Между прочим, вам, наверное, будет интересно узнать, что именно здесь каждый полдень, как и в вашем Петербурге, раздается пушечный выстрел.

– Вот как? – удивился профессор Мышкин.

– Да, да! Это старая, но довольно занимательная история. В 1861 году некий шотландский турист, проводивший в Ницце зимние каникулы, для соблюдения военной традиции полуденного пушечного выстрела решил за свой счет установить на холме Шато пушку. По легенде, так он зазывал свою жену домой… готовить обед. А спустя полтора десятка лет постановлением правительства Ниццы было принято решение сделать этот обряд официальным.

– По-моему, где-то недалеко отсюда есть русское кладбище? – поинтересовался профессор.

– Русское? Нет, не совсем так, – мотнул головой француз, не спеша двигаясь вниз. – Хотя… Действительно, здесь в нижней части холма еще в начале XVIII века был жилой квартал, а уже в конце того столетия место было решено отдать под некрополь, где стали хоронить знаменитостей, знатных жителей города, представителей русских, английских и французских аристократических семейств. Например, здесь находятся могилы журналиста, писателя, автора «Призрака оперы» Гастона Леру, а также основателя автомобильной марки «Мерседес» Эмиля Еллинека и его дочери. И среди прочих выделяется могила русского публициста и философа Александра Герцена. Видимо, поэтому, уважаемый профессор, вы и назвали его русским кладбищем.