В выходной, моя жизнь отличалась некоторым разнообразием. С утра мы с отцом шли в магазин за хлебом. Он ставил меня в очередь, а сам через дорогу шёл к закусочной пить пиво. У закусочной был пивной ларёк. Туда под выходной привозили с Лидского пивзавода несколько больших деревянных бочек пива, пустые бочки при этом забирали. Пиво разбирали быстро, так что к понедельнику его уже не было, а если накануне в автобазе была зарплата, то его хватало, лишь до обеда. Выпив две кружки пива, отец ещё успевал в очередь за хлебом. Его привозили два раза в неделю. Купив хлеб, мы шли домой, не спеша, мимо закусочной. В выходной здесь было многолюдно. Такой обычай появился у нас после того, как я однажды у закусочной, на тротуаре нашёл одной бумажкой пятьдесят рублей. По тем временам это были большие деньги. Такая удача нам больше не улыбнулась. Мы находили и по три, и по пять, отец однажды даже десять рублей увидел, свернутыми в трубочку, хотя я шёл впереди, и не заметил такое сокровище, лежащее в траве. Отец, обычно, поднимая бумажку, говорил: “Небольшие, но всё, же деньги, слава Богу за это!”

Домой мы шли не спеша, по короткой грунтовой дороге мимо небольшого озера. По ней жители посёлка ходили очень редко. Озеро находилось в замкнутом пространстве. С основной дороги его закрывали контора и склады заготконторы, две другие стороны поросли густым кустарником американского клёна, дальше шла вымощенная булыжником дорога к вокзалу и небольшая привокзальная площадь, окаймлённая по периметру высокими тополями. По ней все и ходили. Мы утром тоже шли по основной дороге за хлебом. С четвертой стороны озера было болото, поросшее густым кустарником лозы. Дорога, мимо озера, по которой мы шли обратно, была насыпная, её протяженность метров триста, за то она была короче. Тянулась она вдоль непроходимого болота. Она отделяла болото от озера. Озеро и того меньше. Метров сто на сто пятьдесят. Озеро наверно было родникового происхождения, говорили, что вода в нем холодная, и оно замерзало не каждую зиму. Это замкнутое пространство местные называли Гусиное Королевство. Отец рассказывал, что в Бастунах гуси были почти в каждом дворе. По весне, посаженая на яйца гусыня, выводила более десятка гусят. Отдельные хозяйки, умудрялись даже курице наседке подкладывать гусиные яйца, и их выводила думая, что это цыплята. Сначала их содержали на подворье, кормили до тех пор, пока у них проснётся гусиный инстинкт, и гусята начнут щипать травку. Потом изымали курицу и пускали их в семейство к гусыне. Объединённая семья через несколько дней считала гусят своими и заботилась о них. Обычно на племя с осени оставляли самого сильного гусака и гусыню. Сейчас гусак был грозный папа и оберегал своё семейство. Через некоторое время гусята меняли пух на перья. Тут хозяйка мазала их шеи краской и выгоняла на озеро. Здесь гусям было раздолье: весь луг усыпан молодой травкой, прыгали лягушки и кузнечики, летали насекомые в озере много маленьких рыбок, тритонов, головастиков. Ешь да расти. Они и росли, как на дрожжах. Сначала хозяйка в конце дня перед закатом солнца ещё приходила к озеру и звала их, чтобы покормить. Гусак строем приводил семью домой, уставшая за день от забот гусыня замыкала строй. Потом гуси забывали свою хозяйку, и не уходили с озера. Становились дикими, и различить их можно было только, по краске на шее. Без всяких затрат, к осени они вырастали, становились самостоятельными и превращались в красивых грозных диких птиц. Молодые гусаки начинали меряться силами с гусаками соседями и их папами. Их мамы потеряли всякий интерес к своим детям, и плавали по озеру, восстанавливая свои силы. Гусей было, очень много. Всё озеро, и весь берег был усыпан их особами. Они были разных пород, но окрас у них был почти одинаков. Белая, покрытая маленькими пёрышками, смешанными с пухом, широкая грудь, серые мощные крылья с большими перьями; высокая, высланная белым пухом сильная шея. Гордая не знающая страха голова, посаженная на эту шею. Маленькие, всегда злые глаза и большой острый, отдающий желтизной клюв, которым они непрерывно щипали маленькие зелёные листочки молодой гусиной травы. Иногда они вставали на свои сильные красные с перепонками лапы, поднимали голову к небу, вытягивались во весь рост, и начинали часто, часто махать своими огромными в размахе крыльями. Голова гусаков поднималась чуть ниже головы отца, он у меня был небольшого роста. Вот и сейчас, пока мы шли по дороге, нас раз за разом атаковали гусаки. Они шипели, вытягивали свои длинные шеи, пугали нас. Отдельные наглецы даже успевали ущипнуть отца за штанину. Я шёл с противоположной от отца стороны, держал его за руку, иногда мне становилось страшно, и я начинал их передразнивать: “Гуси! Гуси! Га! Га! Га!”

Где-то на средине дороги отец разозлился, изловчился, схватил очередного наглеца за шею и приподнял от земли. Гусь сразу обмяк, прижал к туловищу свои грозные крылья и стал захлёбываться. Отец отпустил его, гусь отошёл в сторону и загоготал. Дальше по дороге нас никто не трогал.

Мама усаживала нас завтракать. Сестрёнка начинала капризничать, отказывалась, есть кашу, тогда мама шла на хитрость, забирала у неё миску, шла за дверь и говорила:

– Киска, ты хочешь кашки?

Сама при этом незаметно мяукала.

– На, ешь скорее, пока Алла не хочет.

Тут в игру вступал я:

– Мама ты что делаешь? Киска сейчас съест последнюю кашку, а сестрёнка останется голодная.

Выбегал за дверь и приносил кашу обратно.

– Еле отнял, все руки искусала. Прогнал киску ловить мышек. Сказал ей, что Алла сама кашку съест.

Сестренка первой съедала кашу. После завтрака сестра с мамой наряжались и шли отдыхать в парк. Мы с отцом шли в сарай и там ремонтировали мотоцикл. Иногда брали топор, шли в лес заготавливать сушняк на розжиг печи. По ходу собирали грибы.

Прогулка по болоту.

Сегодня отец промывал бензином карбюратор. Сначала я смотрел, потом мне надоело. Я незаметно ушёл за сарай. За ним начиналось не проходимое болото. Год был сухой. Вода, между кочками высохла, оставив после себя ржавые пятна. Я шел по ним, почва была мягкой, слегка прогибалась. Попадались островки, поросшие кустарниками лозы, ивы, маленькими берёзками. Почва здесь под ногами не прогибалась. Встречались деревья и крупнее: ольха, берёза, ель, но деревья, почему – то засохли. Островки были покрыты сплошным ковром старого зеленого мха. В сарае отец снял с меня новые ботинки, взамен надел резиновые сапоги. Поэтому я уверенно двигался, не боясь ужей и прочих гадов. Начали попадаться редкие кустики спелой голубики. Я её съедал. Но что это? Грибы! Наверно волчьи. Они были молоденькие. Весь длинный корешок был спрятан во мху, только бледная шляпка, такого же цвета как корешок торчала на поверхности. Я легко сорвал гриб с корнем, ножа у меня не было, да и корень, совсем чистенький, без земли. Он был очень похож на подберёзовик, только какой – то бледный. Принюхался. Запах подберёзовика. Люди говорили, что год сухой, а тут столько грибов. Я снял с себя футболку, завязал рукавами нижнюю дырку и начал собирать грибы. Грибок за грибком и я не заметил, как далеко ушел вглубь зарослей болота. Спохватился я, когда у меня некуда было класть грибы. Полная футболка и из карманов куртки уже торчали длинные ножки грибов. Сапоги по щиколотку в воде. Где сарай, в какую сторону идти?! На островках был слабо виден примятый мох, а дальше вода между кочками. На каком островке я до этого был и откуда я на него пришёл?? Не знаю почему, но я решил идти в одну из четырех сторон и не ошибся. Плутая, по островкам через некоторое время я вышел к приметному островку. Вот торчит сломанный ствол сухой берёзы, вот куст голубики, съеденный мною, когда я ещё не начал собирать грибы. Прошедший мимо поезд подтвердил, что я на верном пути. Вода давно кончилась, но я сейчас, почему – то продолжал проваливаться по щиколотку. Футболка с грибами утяжелила меня, догадался я. Проверил. Оставил грибы, сделал несколько шагов, земля снова колебалась подо мной, но не проваливалась. Забрав грибы, довольный собой, я побрёл к выходу. Перед самым выходом я наткнулся на чьи-то глубоко провалившиеся следы. Я свернул в сторону и вышел на твердую почву. Вот я и в сарае. В нём молодой парень, монтер с папиной работы, дядя Юзик и мой отец сидели на табуретках, и что- то мастерили. Сидели они к входу спиной, глазами к мощному светильнику и о чём- то разговаривали. Дверь была открыта. Я тихонько вошёл, поставил, грибы сел, на маленькую скамейку и прислушался к их разговору. Оказывается, дядя Юзик пришёл в сарай час назад, тут то и обнаружилась моя пропажа. Окончив промывку карбюратора, отец собрал мотор, и позвал меня, прокатится:

– Сынок, пойдём испытаем машину!

Он ещё сильнее позвал меня. Вместо меня, пришёл дядя Юзик. Он шёл в сарай и услышал голос отца. Они минут десять искали меня по всем сараям, но, никто меня не видел.

– Не должен же он уйти домой?! Подожди меня здесь, я сейчас, – сказал отец.

Он завёл технику и съездил домой. Дверь была закрыта, ключ лежал под ковриком, в том углу, где он его и положил. На маму с сестрёнкой отец посмотрел со стороны, не сказав, им ни слова, боясь тех расстроить. Он вернулся к сараю. Дядя Юзик за это время обследовал за сараями и обнаружил примятую траву. Она вела в болото. Дойдя до края болота, они увидели, что я ушёл именно туда. Дядя Юзик сказал:

– Петрович, дай я попробую, я легче.

Они надели резиновые сапоги, взяли в сарае верёвку, обвязали Юзика, и пошли по моему следу. Первым шёл Юзик, за ним отец. С первого шага отец уже понемногу начал проваливаться. Под Юзиком колебалась земля, он если иногда и проваливался, то по щиколотку. Так они прошли метров тридцать. И вдруг неожиданно Юзик провалился, да так что лишь с помощью отца, шедшего в семи метрах от него, и верёвки смог выбраться, чуть не оставил сапоги в болоте. Вот оказывается, чьи следы я обнаружил при выходе. Выйдя из болота, они долго кричали, звали меня, но бесполезно. Ветер дул с болота и до меня их крики не доходили. Тут отцу пришла идея, и они сейчас в сарае делали лёгкоступы, такое приспособление, надеваемое на сапоги, которые уменьшат давление на грунт. Я понял, отец знает, что я ушёл на болото. Сидеть и наблюдать, как они, волнуясь, наспех делают ненужные теперь никому лёгкоступы, слушать их разговоры, у меня не было, ни сил, ни терпения. Наказания все ровно не миновать, так лучше сейчас, при дяде Юзике, может меньше достанется. Я поднялся, взял футболку с грибами в руки и громко, как гром среди ясного неба, произнёс:

– Папа, я грибы принёс!

Юзик и отец молча, как по команде прекратили свою работу, повернулись ко мне. Казалось после их беседы, наступила зловещая тишина, и все слышат, как предательски сильно стучит в моей груди сердце.

– Какие к чёрту, грибы! – прервал, наконец, молчание отец.

– Мы с дядей Юзиком здесь сума сходим, думаем, что ты провалился в болоте. А он грибы собирает.

Отец вдруг замолчал, взялся рукой за левую сторону. Продолжил дядя Юзик:

– Мы думали, ты в болоте застрял и ждёшь нашей помощи. Вот чуни готовим, Петрович придумал.

Он нагнулся, и как бы в оправдание, поднял с земли неоконченное изделие.

– Папа, посмотри это съедобные грибы, может зря собирал, какие-то они странные. – начал я издалека, напрашиваться на похвалу.

Отец пренебрежительно взял футболку, высыпал грибы в вновь сплетённую, корзину, висевшую на стене. Грибы заполнили всю ёмкость. Я полез в карманы куртки и начал наверх выкладывать оставшиеся грибы наверх корзины.

– Молодец! Грибы настоящие, само, что не есть болотные подберёзовики. Чуешь, какой аромат? Они бледные, потому что им света не хватает. – похвалил меня дядя Юзик.

Отец насупился:

– Хватит мне его тут расхваливать. Будет наказан. Никакой рыбалки больше в этом году.

Такого сурового наказания я, конечно, не ожидал. И уже без сил тихо обижено произнёс:

–За что, папа?

–За всё хорошее, сынок! – ответил отец. Надел на меня футболку и увёз с корзиной домой.

Рыбалка Сидляровых.

На крыльце мы встретили Сидлярова. Он, слегка пошатываясь, вылез из переднего пассажирского сидения Победы. Достал из бокового кармана пиджака ключи и бросил небрежно дяде Павлу, который был за водителя:

– Поставишь машину в гараж и ключи мне принесёшь.

Открылась задняя дверка машины, из неё вышел Зенок. В одной руке он нес металлический садок, в нём лежала огромная, красивая, неведомая мне рыбина, в другой две удочки. Не здороваясь, он важно проследовал мимо нас. Тут подошёл сам Сидляров, он протянул отцу руку, и они поздоровались. Увидев, корзину с грибами он удивился:

– Что грибы пошли? Мы заезжали на рынок в Лиду, так не видели.

– Да нет, это мой бестолковый сынишка, где-то на болте наковырял.

– Чуть сам не утонул. Не знаю, как жене объяснить.

Отец поехал в сарай. Сидляров ушёл к себе. Я с корзиной грибов остался на крыльце. Вскоре вернулся отец.

– Ну что придумал, как маме объясним корзину грибов?

– Придумал! Можно немножко приврать?

– Врать, это последнее дело. Но если для пользы, то чуть- чуть можно. – сказал отец, взял корзину, и мы пошли домой.

– Мама, смотри, сколько мы с папой грибов набрали, с края болота! – отрапортовал я, открыв дверь.

– А мы то, с Аллой думаем, где они потерялись? А они в болоте искупаться решили. – воспитывала она нас.

Сестрёнка не слушала её и уже тащила с корзины гриб в рот. Отец увидел, выхватил с её ручонок гриб и сказал:

– Ещё один неслух растёт. Сколько раз говорили, без спросу ничего не трогать, тем более тащить в рот! Это грибы! Их до пяти лет детям есть нельзя, а взрослым можно, только хорошо поваренные или прожаренные.

Отец был зол, но не выдал меня.

Я не знал, но у меня в понедельник началась полоса невезений. Сначала сестрёнка долго не могла уснуть, и я в сквер вышел, когда ребята кончили играть. Все задавали один и тот же вопрос:

– Видел ли я, какую рыбу привёз с рыбалки Зенок?

Он рассказал до игры, что они с отцом ездили на Неман с новыми удочками на Победе. Поймали больше нашей рыбу, и что я на крыльце это видел. Даже показывал чешую с пятак.

– Да, я видел, он нёс большую рыбину и новые удочки.

Нехотя, сквозь зубы процедил я. Ребята ушли домой, а я крикнул маме, что ухожу в дежурку к дяде Павлу. Если сестрёнка проснётся, искать меня у дяди Павла. Я дяде Палу рассказал все без утайки про болото, про строгое папино наказание и свою зависть к удочке и рыбалке Зенока. Внимательно, меня выслушав, дядя Павел сказал:

– Легко ты брат отделался, ели бы я был твоим отцом, я за такое, вспорол бы тебе задницу ремнём, что ты неделю на неё сесть не смог бы. Ты просто здесь не жил и не знаешь, сколько горя принесло это болото людям. Гибли и люди, и животные.

– Лучше бы задницу, – чуть не плача ответил я.

– А то до следующего года без рыбалки.

Он в свою очередь рассказал мне много интересного, зная, что от меня ни одно слово не уйдёт за пределы этой дежурки. Сначала о поплавке. Отец правильно делает, что не покупает поплавки, они яркие и не естественные и рыба их боится.

– А как же Сидляровы поймали вчера такую рыбину?

– Какую?

– Большую, красивую, я не знаю, как она называется.

– Поймали на золотой крючок.

– Это как?

– Ты меня порой сильно поражаешь. В чем-то ты соображаешь быстрее взрослых, а тут глупец глупцом.

И он рассказал мне интересную историю. В субботу вечером Сидляров дал ему ключи от гаража и велел приехать за ними к пяти. У Сидлярова нет прав. Дядя Павел приехал и ждал их до шести. Наконец господа соизволили спуститься. По дороге заехали в посёлок, и взяли, какого-то дядю без удочек, но с двумя сумками. Ехали долго. К восьми приехали на Неман. Ловили только Павел и Зенок. Сидляров культурно отдыхали с гостем на покрывале. Клёва не было, и они уехали домой. По дороге заехали в Лиду на рынок, и на прилавке рыбхоза купили живого зеркального карпа на пять килограмм. Эта рыба выведена искусственно, выращивается она в озёрах и прудах. В Немане она не живет, там водится её родственник сазан, дикий карп. Тут раздался звонок и прервал наш разговор на самом интересном месте. Это звонила мама, сестрёнка проснулась. Я, без желания, ушёл домой. По дороге я осмыслил наш разговор с дежурным и уверено прошёл мимо двери Сидляровых, где на показ в углу у двери стояла трёх коленка с таким симпатичным поплавком, он меня больше не привлекал.

Обвинение в воровстве.

Как не странно, но история с поплавком получила продолжение. Следующий день начался как обычно. Играл с сестрой, пришла тётя Галя, и пригласила на чай. Сестрёнка быстренько взяла кружку со стола, подбежала к маме и что залепетала, говорить она не умела, но мама поняла её и налила половину кружки молока.

– Понимает всё, какая ранняя! Смотри, скоро говорить научится! Бегает уже давно. – сказала тётя Галя и пропустила вперёд себя Аллу с кружкой, которую она несла двумя руками перед собой.

– Да нет. Ещё рано. Ей только год. Просто она рано пошла в семь

месяцев. – сказала мама.

Вот мы у тёти Гали. Как быстро летит время. Сестра уже сама наливает молоко коту в миску, а тот шельмец, трётся у её ног, лижет ей руки. Вспомнилось, как сестрёнка начинала ходить, сделает тихонько два шага, потом шлёп на попу, поднимется, потом опять два шага, снова шлёп на попу и так весь день. Мама тогда говорила:

– Боится, что упадёт, вот и садится на попу, а ходить то нравится, вот и встаёт на ноги. Пока научится, всю попу себе отобьёт.

У тёти Гали мы, как обычно, пили чай с пряниками, разговаривали. На столе лежала книга, вообще – то у тёти Гали было много книг, целый шкаф. Но почему- то сегодня именно, эта книга привлекла меня.

– О чём она, что здесь написано, такими большими буквами? – заинтересовался я.

– Эта книга о том, как жили раньше люди, у нас в Белоруссии на Полесье. Это обложка книги. На ней всегда название книги печатают большими буквами. Давай, мы с тобой прочитаем, что здесь написано. – сказала тётя Галя.

–Я не умею читать, но буквы мне дед и папа как-то показывали. – признался я.

– Ничего. Сейчас прочитаем.

Тётя Галя взяла меня к себе на колени и начала:

– Это буква л, это буква ю, а вместе?

– Лю. – прочитал я.

Так мы прочитали по слогам всё название:

– Лю-ди на бо-ло-те.

– Люди на болоте. – подытожил я.

– Молодец! Да ты одарённый! Хочешь книги читать сам, без чьей-либо помощи?

– Да, очень хочу! – обрадовался я.

– Тогда я подготовлюсь, завтра и начнём. – не унималась тётя Галя.

– А, я-то, думал, что на болоте могут жить только гуси, а тут люди. – поразмыслил я вслух и перевёл разговор на гусей.

– Тётя Галя, говорят, что вы ходите, в магазин по короткой дороге и не боитесь гусей.

– Чего их боятся. Они ведь не люди. Они только птицы. Самый страшный зверь на свете – человек. – ответила, улыбаясь, тётя Галя.