Глава 3
ВЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

До Калькутты мы добирались без особых происшествий и с относительным комфортом, если не считать постоянно облёванной, вследствие приступов морской болезни у графа, верхней палубы, да нашего начального нервного напряжения, когда уже в открытом море в капитане яхты мы узнали Медноголового Хью. Правда, наши опасения вскоре развеял сам мореход, предложив дружбу и свои запасы рома на всё время пути. Медноголовый оказался славным малым и хоть не умел достойно поддержать беседу, зато слушателем был отменным. Чтобы команда не мозолила нам глаза, большую часть времени мы с Жаном проводили в каюте за бутылкой рома и тайном обсуждении дальнейших планов.

– Только золото, – порой горячился француз.

– Только драгоценные камни, – настаивал я.

– Берите и то, и другое, – советовал Хью, время от времени забегавший к нам на огонёк, чтобы поддержать компанию и что-либо посоветовать в материельном плане.

Отец Доменик, далёкий от материальной заинтересованности или творил молитву, или бегал по палубе в поисках чистого места.

Так мы и двигались к цели, стойко перенося лишения морского перехода и коротая время за подсчётом будущих барышей.

* * *

В Калькутте, распростившись с гостеприимным экипажем «Скитальца джунглей», мы поспешили на встречу с проводником от Верного Человека из Гоурдвар-Сикри. Так как место и время встречи Жану было сообщено гонцом ещё в Пондишери, то наш маленький отряд незамедлительно выдвинулся к обусловленному пункту и занял выжидательную позицию, не предпринимая никаких преждевременных действий, кроме опроса местных жителей о богатстве Куавер-султана и состоянии его гарема. Попутно мы также выяснили, что полковник Говелак со своими шотландцами ещё не прибыл в Калькутту, и это избавило нас от необходимости пороть горячку. Отец Доменик также не терял времени даром и успел обратить в свою веру парочку индусов, которые теперь часто разучивали молитвы невдалеке от нас, с каждым днём всё более привязываясь к нашей компании.

Звали их Рама-Сита и Эбанат Датто. Это были истинные дети дикой природы с незапятнанной совестью, неспособные к подлости и предательству. Они очень любили присутствовать при наших разговорах, видимо завораживаясь плавностью речи белого человека. Меня, уверенно признавая за руководителя, они почтительно называли Сердаром, то есть командиром, а Жана, не менее почтительно, Сагибом, что значило как господин. В целом, они нам не мешали, общаясь в основном со своим учителем-гуру отцом Домеником.

На рассвете третьего дня нас наконец-то отыскал проводник от Верного Человека. С ним был ездовой слон с погонщиком-корнаком. Жан обменялся с проводником секретным словом, после чего нам было передано устное распоряжение затворника Гоурдвар-Сикри о немедленном выступлении. И мы, чувству я себя на военном положении, с готовностью подчинились приказу, лишь на пару дней задержавшись в недорогом притоне чудесного города.

Ран Мохаем Рай, наш проводник и посланник Верного Человека, был из махратского племени воинов, самой чистой индусской расы на Декане, и являл собой образец терпеливой преданности и надёжности. Постоянно одетый в дхоти и с чалмой на гордой голове, он сразу же втёрся к нам в доверие, и мы приняли его как младшего брата. Когда же в конце концов наш отряд решил выступить, этот воин, обладавший недюжинной силой, легко закинул нас с Жаном в кошель-хаудах на спине слона, и мы двинулись в путь.

Джунгли представляют собой неразработанные массивы тропического леса, покрывающего в изобилии Землю Лотоса вдоль и поперёк по причине природной бесхозяйственности и лишенной деловой смекалки коренного населения Индии. Этим великая страна и обязана отсутствием добротных путей сообщения. Тамаринды, манговые и тюльпановые деревья, а также прочее растительное изобилие джунглей так густо переплетены лианами и разными ползучими пресмыкающимися, что без слона и знания тайных троп, в эти чащобы нечего соваться. Гвоздичные дерева, корица, огневики и другое разноцветье не только утомляют взор, но так густо пропитывают своим ароматом всё окружающее вас пространство, что дышать практически нечем, особенно с похмелья.

Что до животного мира, то со спины слона любоваться им несколько затруднительно, хотя вездесущие мартышки и здесь не упустят случая надоесть путешественнику своим голозадым видом и всевозможными ужимками. Остальная часть фауны, в основном, смотрит на человека, как на легкодоступный продукт питания, чем и затрудняет любование природой. Мы же ели, как правило, фазанов, поставляемых к столу махратом, лишь изредка балуясь вепрем, зажаренным на вертеле.

На одном из привалов, которые мы делали в знойное время дня, расположившись в тени фикусов, я долго не мог задремать, увлёкшись игрой ума и неясными думами. И вдруг мне почудилось какое-то движение в недалёких зарослях молодых пальм. Это насторожило меня, и я окликнул проводника:

– Ран Мохаем Рай, – спросил я как можно более спокойным тоном, не переходя на крик, – с тобой прибыл только корнак со слоном, или нас сопровождает и пешее охранение?

– Сердар, – откликнулся старый воин, – никто кроме меня не знает пути нашего следования.

– Но тогда чьи же это головы мелькают в зарослях? – продолжал допытываться я, указывая на привлёкшие моё внимание пальмы.

Но не успел я и сам как следует задуматься над этим вопросом, как наш проводник гигантскими прыжками, словно спасающаяся от тигра антилопа, уже достиг зарослей и скрылся среди деревьев.

– Жан, – тут же растолкал я приятеля, – наш воин дал дёру, как бы чего не вышло прискорбного.

– Дик, – недовольно проворчал француз, – ты не мог бы отложить решение своих проблем до общего подъёма? Ведь у каждого свои взгляды на досуг.

– Это общие проблемы, – начал горячиться я. – Какого чёрта удирать в кусты, не посоветовавшись с господином, даже если приспичило? Хорошо, если дикарь вернётся один. А если их целая шайка, и они захотят ознакомиться с целью нашей экспедиции? Ведь мне неизвестно, в каких отношениях находятся этот махрат и твой Верный Человек.

Никакой реакции. Тогда я перешёл на официальный тон:

– Маркиз, а вообще-то сколько степеней индийской пытки вы знаете?

– Три, а что ты этим хочешь сказать? – Жан вскочил с насиженного места, став лицом цвета очень редкоземельного металла.

– То, что сказал, – веско ответил я, а сам задумался над этим вопросом, хотя ответ на него и не был принципиален, ибо европеец уже после второй степени признавался во всех смертных грехах.

Но на счастье, долго раздумывать не пришлось. На нашу поляну из зарослей уже выходил проводник, ведя за собой, связанных по рукам лианами и неприлично голых, если не считать набедренных повязок, двух индусов. Пленники покорно плелись с опущенными головами, справедливо предчувствуя наш праведный гнев и скорую расправу.

Каково же было моё удивление, когда в шпионах я узнал наших недавних новообращённых христиан. Поэтому я тут же велел махрату развязать их.

– Зачем вы выслеживаете нас, вместо того, чтобы, не теряя попусту время, возделывать рисовые поля своих предков для получения высоких урожаев и своевременной выплаты налогов? – на одном из местных диалектов, витиевато как простой туземец, спросил я пойманных.

Они поняли меня, и старший, Рама-Сита, любезно ответил:

– Сердар, ты велик, как мир, и справедлив, как Шива! Мы полюбили вас и хотели бы служить вам до открытия ворот на небе для принятия наших душ. И пусть нас лишат погребальных церемоний, если даже в помыслах посмеем вам прекословить!

Эти чистые сердца умилили меня, и я решил оставить их в отряде, тем паче, что нам с Жаном пора было обзаводиться слугами.

– Сердар, – вдруг вмешался проводник, – я должен предупредить тебя, что эти люди не внушают доверия. Они тайно следовали за нами, поэтому от них можно ждать всего, кроме преданности. Убей их!

Такая дерзость со стороны махрата возмутила меня, и я поспешил поставить его на место:

– Ран Мохаем, эти люди останутся с нами в качестве слуг. И я запрещаю впредь обсуждать действия командира. Я сказал всё!

– Да не изгонятся заблудшие овцы из стада праведников, – неожиданно поддержал меня отец Доменик, оторвавшись на мгновение от молитв. – А за время нашего пути я смогу ещё более упрочить этих человеков в вере, поведав о судьбе Иуды.

– Конечно, нам очень скоро потребуются слуги. Не нанимать же носильщиков за деньги. А познакомить с верёвкой мы их всегда успеем, – положительно откликнулся и Жан.

В итоге вопрос с туземцами был мирно разрешён, и мы вновь пустились в путь на слоне, позволив нашим слугам передвигаться следом в пешем строю.

Не спеша и делясь путевыми впечатлениями, мы, наконец, добрались до осаждённой крепости Гоурдвар-Сикри, но по совету Ран Мохаем Рая, которого для удобства перекрестили в просто Хаема, не стали вступать в сношение с англичанами, хоть мне и не терпелось порасспросить их о родине предков и видов на золото султана. Хаем же, отпустив корнака со слоном, укрыл нас в развалинах какой-то пагоды в стороне от крепости и, сказав, что ночью придёт с человеком его пославшим, исчез в зарослях.

– Жан, – маясь бездельем в ожидании ночи, окликнул я марсельца, – откуда взялся этот джентльмен из крепости, которого мы так покорно ждём? Да и джентльмен ли он? А то доверим своё золото, чёрт знает кому!

– Дик, он не джентльмен, – слегка подумав, ответил приятель, – но господин с большими организаторскими способностями. Познакомился я с ним ещё в Париже, когда приумножал состояние своих родичей с помощью рулетки. Мой новый знакомый как раз в ту пору занимался созданием какой-то партии всеобщего освобождения от труда и его результатов. На этом теоретическом постулате мы, собственно говоря, и сошлись, ибо не трудом единым жив человек, а подспудной тягой к стороннему наблюдению этого процесса.

– Совершенно справедливая мысль, – перебил я француза. – Мне с юных лет приходилось над этим задумываться в местах вынужденного уединения.

– Ютился этот деятель тогда в подполье, снимая квартирку где-то в центре, – продолжал Жан, не обращая внимания на всплеск моей мысли. – А по происхождению, как утверждали его недоброжелатели, был он сродни азиатам, но с иудейским прошлым, хотя синагогой не пользовался. Одним словом – русский казак.

– Короче, туземец, – обобщил я собирательный образ Верного Человека.

– Да, – согласился марселец, – повадками очень похож. Любит непонятно поговорить и обвести вокруг пальца недалёкого ближнего. Усидчиво учился многому, но полученные знания не сеет по миру, а насаждает где придётся свои взгляды равноправного мракобесия.

– Совсем как я. Пастух пастухом, а тоже лезу на театр военных действий, – пришлось подивиться мне нашей схожести.

– Вроде того, Дик. С одной лишь разницей. Он не ограничивался, как некоторые, воскресной школой, поэтому и идёт своим путём, нацеливаясь на благосостояние без риска для собственного здоровья.

– Так не бывает, иначе и я нашёл бы этот кремнистый путь!

– Как бы не так! Ещё год назад в Дели мой знакомый утверждал, что если бунтующие массы увлечь идеей всеобщего равенства, то они напрочь забывают о такой мелочи, как звон монет. И если в это время находиться недалеко от толпы, восставшей против доморощенных тиранов, как, скажем, в Европе или против иноземных притеснителей, как здесь в Индии, можно неплохо возвыситься материально, независимо от конечных результатов бунта. «Главное, уловить ситуацию и вовремя сунуться с нужной для горячих голов идеей, – говаривал мне этот прожжённый мыслитель, – а там процесс пойдёт сам собой, позволяя умному человеку погреть руки у камелька народного гнева».

– Умнейшая голова, да ещё и не в петле! – восхитился я и поинтересовался неразумно: – А как, сейчас с процессом?

– Идёт, как видишь. Индия бурлит паровым котлом, иначе наш теоретик не торчал бы на полуострове. Он ещё в Дели возлюбил неприкасаемых, но вот что задумал в Гоудвар-Сикри, не знаю. Однако, думаю, не зря пригласил нас.

– Если он окончательно не повредился рассудком, то мы будем на его стороне, – подытожил я разговор, ещё до очной ставки возлюбив Верного Человека, как истинный христианин Писание, и добавил заклинательно: – Да не надсадись его разум, петляя по хитроумным теориям мироздания!

* * *

Джунгли окучила ночная прохлада, Где-то слева от развалин прокричала птица гелло, предвещая беду, и суровый махрат ввёл в наше временное пристанище незнакомца, закутанного в саван, но при чалме.

– Рикшаза, рикшаза, – в ужасе заголосили наши слуги, укрываясь по углам.

– Призрак, – перевёл я крики туземцев, несколько отступая вглубь развалин с оказавшимся случайно в руке булыжником.

– Салам, бабу! – вдруг выкрикнул пришелец и, сорвав головной убор, простёр вперёд руку, видимо приветствуя нас.

Под чалмой было пустынно, как на душе с похмелья, хотя некоторая растительность вокруг темени и под подбородком ещё могли вызвать зависть у повредившегося рассудком ламы. Ночной гость был самого пронырливого роста, лицом смугловат, то ли от активности солнца, то ли от активности неразборчивых предков, зато блеск серых навыкате глаз, явно свидетельствовал о породистости в пределах допустимого. Даже в его первых словах слышалась властность, а в последующих – и французский лоск грассирования. Словом, это был не просто тёртый временем мужик, а немедленная овечья смерть, как говорят у меня на родине. За глаза ему можно было давать лет сорок без амнистии, хотя в чалме он выглядел опрятнее.

Я, не отрываясь, смотрел на Верного Человека, впадая в трепет от мысли – с кем связался и за что мне всё это? Ведь иной успевает прожить счастливую жизнь, а ему так и не посчастливится встретить на своём пути высоколобый самородок или, на худой конец, вляпаться в историю хотя бы своей страны.

– Давайте знакомиться, – сразу к делу перешёл наш мыслитель. – Меня зовите просто Великий, хотя туземцы в задушевных беседах к этому ещё добавляют индийское Дада, что значит – старший брат, – и он пошёл по кругу с протянутой рукой.

– Дик Блуд, зверобой и траппер с берегов Онтарио, – первым представился я, с неясной целью прикидываясь охотником.

– Можно было и поближе подцепить, дружочек, – непонятно сказал Великий Дада, отдёргивая руки и складывая их в индийском приветствии. – А в целом всё ясно, таёжный пролетарий и моя опора. Очень рад.

– Жан-Батист де Профурье, французский маркиз, как вы помните, – по-приятельски назвался марселец, не нарушая церемонии встречи.

– Помню, помню, батенька, – повеселел Великий, но руки тоже не подал. – Ещё не перековался? Дай срок, и укоротим вашего брата на голову. Очень рад.

– Отец Доменик, – просто сказал наш святоша, опустив очи долу.

– Бога нет, – рубанул Дада и развил мысль: – Мы церкви-то снесём, а попов к стенке поставим. Очень рад.

– А это наши помощники. В пути прибились, – сказал я, указывая на слуг, высунувшихся из своих углов.

– О, друзья мои, – с особой теплотой обратился Великий Дада к ним на таурском наречии и пожал руки, – путь к свободе у ваших ног! И мы свергнем могучей рукою гнёт и водрузим что надо! Очень и очень рад, – и, повернувшись к нам, добавил на французском: – Глаз с этих идиотов не спускать, шаг в сторону – побег, при расстреле соблюдать очерёдность во избежание промаха.

Перезнакомившись со всеми, Дада организовал из нас с Жаном ядро своей партии, после чего разразился пламенной речью о положении дел на различных континентах, а закончив её лозунгом: «Долой войну до победного конца!» – мирно отошёл ко сну, привалясь к стене и на примере показывая бытовую неприхотливость.

Мы последовали его примеру, но я ещё долго думал о святой простоте нашего Верного Человека и его умению сразу раскусить собеседника. «Учиться, учиться и ещё раз учиться, хотя бы чему-нибудь», – уже засыпая, твердо решил я.