3

«На очередном заседании Московского Общества истории и древностей России произошла драка между председательствовавшим профессором Ж. и известным беллетристом А. Формальным поводом для конфликта послужило несогласие по некоему научному вопросу, но член Общества, пожелавший сохранить свое имя в тайне, намекнул нашему корреспонденту, что истинной причиной является одна очаровательная особа, дарившая свою благосклонность обоим противникам».

Ежедневная газета «Утро России», 9 января 1913 года

За то время, пока они не виделись – каких-то восемь месяцев или около того, – симпатичный штабс-ротмистр заметно изменился. Похудел, побледнел, осунулся – словом, постарел лет на пять, но симпатичности своей не утратил. «Бедный! – пожалела его сердобольная Вера. – Совсем заработался в своей канцелярии». Были и другие перемены. Штабс-ротмистр стал ротмистром и из исполняющего обязанности начальника Московского контрразведывательного отделения превратился в просто начальника. О чем и доложил, стоило только Вере появиться на пороге его кабинета. Кабинет, кстати говоря, был не тот, что раньше, но тоже на втором этаже. Больше прежнего, хотя и тот был далеко не мал, угловой, отчего вместо трех окон целых шесть, с солидной, основательной мебелью, настенными часами, портретом государя во весь рост, запомнившимися Вере гравюрами с изображением лошадей и даже такой неуместной в казенном помещении роскошью, как ломберный столик. Столик стоял недалеко от двери, возле книжного шкафа, явно не на своем месте. Вера подумала, что Немысский, должно быть, еще не решил, куда его поставить. Или, может, купил для дома, но зачем тогда его привезли в контору?

При кабинете имелась небольшая приемная, в которой сидел не то помощник Немысского, не то его адъютант. Вера в таких тонкостях не разбиралась. Наверное, все-таки адъютант, раз в форме. Адъютант был много старше Немысского, на вид ему можно было дать лет сорок пять, если не все пятьдесят. Глубокие залысины, серебро на висках, морщины на лбу и возле глаз, взгляд умудренного опытом человека. Когда он окинул Веру взглядом, у нее возникло такое чувство, словно ее просветили насквозь.

– Разрешите представиться, Вера Васильевна! Начальник Московского контрразведывательного отделения ротмистр Немысский!

– Мы же с вами знакомы, Георгий Аристархович, – с улыбкой напомнила Вера. – Я даже о вас вспоминала… Иногда. Думала, что вы делаете карьеру в Петербурге.

Обычное кокетство и ничего более. Тут главное перед «иногда» сделать небольшую паузу и немного понизить голос. Оттого слово прозвучит доверительнее, почти интимно. Простая уловка, но Немысский смутился, зарделся. Хорош начальник контрразведывательного отделения, нечего сказать! Как такой, интересно, с симпатичными шпионками станет справляться? Но, наверное, справляется, иначе бы на службе не держали. Контрразведка – не гвардия, здесь не блещут, а работают.

– Человек предполагает, а начальство располагает, – дернув усом, ответил ротмистр и сделал приглашающий жест рукой. – Прошу вас.

К широкому, крытому зеленым сукном столу был перпендикулярно приставлен длинный (по семь стульев с каждой стороны) стол для совещаний, тоже крытый зеленым сукном, но более темных тонов. Усадив Веру на один из стульев, Немысский не стал садиться за свой стол, обошел его и сел напротив Веры, словно желая подчеркнуть, что разговор пойдет на равных началах. Внимательно посмотрел на Веру и сказал:

– Как вы уже, наверное, догадались, Вера Васильевна, у меня к вам есть дело, точнее говоря – просьба.

Вера улыбнулась и кивнула. Конечно же, догадалась. Если с утра пораньше жандармский поручик привозит конверт с запиской, в которой тебя приглашают на Малую Грузинскую, в контору контрразведки. Несложно догадаться, что это по делу. Если бы звалась не Верой, а Татьяной, то могла бы еще подумать, что Немысский хочет таким несколько оригинальным способом поздравить ее с именинами, ведь сегодня 12 января.

– Мы ищем ботаника.

Вера удивленно приподняла бровь. Ботаника? Зачем контрразведке ботаник? Цветочки выращивать? Увы, тут она помочь не сможет, поскольку в ботанике не разбирается.

– Ботаник – это агентурное прозвище глубоко законспирированного германского шпиона, на след которого мы пытаемся выйти уже несколько месяцев, – пояснил Немысский, заметив Верино удивление. – Не стану перечислять его «подвиги», чтобы не отнимать понапрасну время, скажу только, что вреда этот господин наносит много. Очень много. К шифровке, из которой мы узнали о его существовании, прилагалась посылка, коробка с сигарами. С германскими сигарами.

Последнюю фразу ротмистр произнес с особым значением.

– Я не разбираюсь в сигарах, – сказала Вера. – Это какая-то особо ценная контрабанда?

– Это знаменитое изобретение профессора фон Берлепша, удобное и надежное средство диверсий, – начал объяснять Немысский. – Стальные трубочки, размером чуть больше сигары, разделенные внутри надвое цинковой перегородкой. Каждое из отделений заполняется химическими составами, которые при соединении друг с другом вспыхивают, вызывая пожар. Один из составов едкий, он проедает цинковую перегородку. Все рассчитано с немецкой дотошностью, изменяя толщину перегородки можно управлять временем диверсии, есть соответствующая таблица. Сигара не просто вспыхивает, она буквально взрывается огнем, который летит во все стороны. Достаточно одной такой сигары, чтобы сжечь целый завод или большой корабль.

– Какой ужас! – прочувствованно сказала Вера, очень боявшаяся пожаров. – Пожар – это так страшно!

– В коробке было двенадцать таких сигар, – жестко сказал Немысский. – Двенадцать диверсий. На Рождество сгорело два цеха на заводе Гужона. Те самые, в которых производили особую сталь для нужд флота. Три дня назад был пожар на механическом заводе торгового дома «Шварцкопф и Грюн». Поневоле задумаешься – случайность или диверсия? И это сейчас, в мирное время. А что будет с началом войны, я и представить не могу.

– С началом войны?! – ахнула Вера. – Неужели будет война? Не пугайте, Георгий Аристархович! То у вас пожары, то война.

– Не пугаю, а делюсь умозаключениями. – Немысский слегка нахмурился. – Война, Вера Васильевна, будет. Непременно. Скоро. Если не в этом году, то в следующем наверняка. Уж больно агрессивно ведет себя Германия.

– Но ведь их кайзер и наш государь – родственники…

– Помилуйте! – поморщился ротмистр. – Все европейские монархи в родстве друг с другом, но это ничего не значит. Эти родственные связи не помогут избежать войны. Мир устроен так… Простите, отвлекся. Давайте вернемся к делу. Из перехваченного шифрованного сообщения нам стало известно, что в Москве много лет действует глубоко законспирированный германский агент, имеющий псевдоним Botaniker. Der Botaniker. Herr Botaniker. Нам удалось узнать, что он имеет отношение к киноателье Ханжонкова. Знаете такое? Акционерное общество «Александр Ханжонков и компания». Огромное киноателье в Замоскворечье, на Житной улице напротив Казанского переулка.

– Слышала, – скромно ответила Вера. – Кажется, раньше оно располагалось где-то в Крылатском?

Киноателье Ханжонкова? Того самого, что снял «Оборону Севастополя», «Пиковую даму», «Онегина» и «Годунова»? Сердце Веры, только что тревожно сжавшееся при мысли о войне, радостно затрепетало при мысли о том, где ей придется выполнять поручение Немысского. Ясно же, что ротмистр попросит ее помочь найти Ботаника. Ах, как славно все складывается! Это называется «на ловца и зверь бежит»! Контрразведка поможет ей устроиться в киноателье… Ах! Ох! Неужели?! Интересно, чем ателье Ханжонкова так привлекает шпионов? Три года назад там работал «охотником за головами» агент австрийского шпиона графа Спаннокки, теперь вот – Ботаник. Три года назад… Как давно это было. Как будто в другой жизни. И сама Вера тогда была другой. Подумать только – она тогда не любила кинематограф, отказывала ему в праве считаться искусством. Сказывалось влияние тети Лены, актрисы Малого театра Елены Лешковской. Впрочем, с тех пор и сама тетя Лена смягчилась к кинематографу.

– Именно так, – кивнул Немысский. – Но в Крылатское далеко ездить, вот наш прыткий подъесаул и перенес свое ателье поближе.

– Прыткий подъесаул? – переспросила Вера. – Это вы о Ханжонкове?

– О нем, о нем, – совсем по-стариковски проворчал Немысский. – Про таких в романах принято писать «человек с интересной судьбой», а в нашем ведомстве говорят проще: «мутная личность». Я вам сейчас расскажу про него и про его киноателье подробно. Если желаете делать записи, то прошу за мой стол, за ним писать удобнее.

– Спасибо, но я, пожалуй, обойдусь без записей, – ответила Вера и приготовилась слушать.

Хотела было добавить, что не тот у нее возраст, чтобы жаловаться на память, но постеснялась. Немысский мог бы счесть это кокетством, а во время делового разговора кокетство неуместно. Жизнь рано научила Веру серьезности.

– Но прежде я должен ознакомить вас с моим планом, – спохватился Георгий. – Загвоздка в том, Вера Васильевна, что нам несподручно заниматься киноателье Ханжонкова, не имея внутри своего человека. Внедрить некого, вербовать никого нельзя, потому что велик риск завербовать самого Ботаника или кого-то из его сообщников, вот я и вспомнил про вас.

Немысский выдержал паузу, давая Холодной возможность осмыслить услышанное, а затем продолжил:

– Вы, Вера Васильевна, идеальный кандидат на роль нашего агента у Ханжонкова. Вы умны, наблюдательны, проницательны, умеете располагать к себе людей, у вас есть опыт, и при этом ваша связь с контрразведкой пока что остается в тени. Кроме того, вы весьма интересуетесь кинематографом, смотрите по три-четыре картины в неделю.

– Откуда вам это известно, Георгий Аристархович?! – Вера нахмурилась и строго посмотрела на Немысского. – Ваши люди что, следят за мной?

– Мы за вами наблюдали, – не моргнув глазом признал ротмистр. – Надо же было убедиться в том, что после событий в «Альпийской розе»^[13] вами не заинтересовались наши враги. Не спросишь же у них напрямую. Так что мы наблюдали не столько за вами, сколько за тем, не наблюдает ли за вами кто-то еще. Позвольте узнать, не замечали ли вы за собой слежки?

– Не замечала, – сухо ответила Вера.

Объяснение Немысского было довольно убедительно, но все равно сам факт слежки вызывал недовольство. Неприятно же, когда кто-то тайно вмешивается в твою личную жизнь, даже если из лучших побуждений.

– Вы сердитесь? – удивился Георгий. – Почему?

– Могли бы и предупредить! – вырвалось у Веры. – Я, кажется, доказала, что мне можно доверять! Или еще нет?

На Немысского было очень приятно сердиться. Только что сидел в солидном кабинете солидный жандармский ротмистр, начальник контрразведывательного отделения, и вдруг он превратился в провинившегося юнца! Запунцовел ушами, растерялся, руки к груди прижал. «Какие у него красивые руки, – подумала Вера, глядя на длинные пальцы Немысского. – Ему бы подошел manicure^[14]. Впрочем, офицерам, наверное, нельзя».

– Нельзя было предупреждать, Вера Васильевна, потому что человек, знающий, что за ним ведется наблюдение, может выдать это неосторожным жестом. Вы бы начали часто и внезапно оглядываться, или стали бы высматривать в зеркальце, что творится у вас за спиной, или предприняли бы еще что-то в этом роде. Если бы за вами наблюдали враги, то…

– Хорошо. – Вера сменила гнев на милость. – Вы меня убедили. Я согласна помочь. В качестве кого я появлюсь в киноателье?

– В качестве Веры Васильевны Холодной, скучающей жены преуспевающего адвоката. – По взгляду Немысского было видно, что его удивил Верин вопрос. – Вы любите кинематограф, втайне мечтаете сниматься в кино, у вас есть кое-какие средства, которыми вы можете распоряжаться по своему усмотрению, и вы не прочь вложить их в производство картин. Ханжонков активно привлекает средства на развитие своего дела. Киноателье на Житной – не предел его желаний. Он хочет выстроить в Крыму целый город, в котором будет все, о чем только можно мечтать кинематографистам, любая натура для съемок – восточная улица, европейская улица, средневековые замки, русские избы, китайские пагоды, заводские цеха, рестораны, казино, театры… Все, что только можно вообразить, включая огромный аквариум для подводных съемок. И непременно в Крыму, потому что тамошняя погода позволяет вести съемки круглый год. Можете представить, каких денег стоит эта затея. Компаньонства Ханжонков не любит, явно не хочет делиться ни с кем властью, а вклады от частных лиц принимает охотно и обещает хороший процент. То, что вы захотите ознакомиться с постановкой дела, взглянуть на него изнутри, прежде чем вкладывать в него деньги, будет выглядеть весьма естественно. Сто пятьдесят тысяч – солидный капитал. Ханжонков вас поймет, он и сам весьма осторожный человек. Семь раз отмерит, прежде чем отрезать.

– Но у меня нет ста пятидесяти тысяч, – растерялась Вера. – И вряд ли я смогу…

– Это уже наша забота, – перебил ее Немыский. – Во-первых, вам ничего не придется вкладывать на самом деле. Вам нужна только легенда, объясняющая ваше присутствие. Но на тот случай, если Ханжонков потребует доказательств или ему вздумается навести справки, мы откроем вам счет в Волжско-Камском коммерческом банке и положим на него эту сумму. Если Ханжонков поинтересуется происхождением капитала, скажете, что получили наследство от дальней родственницы. В подробности не вдавайтесь, незачем. Для дельцов главное – сами деньги, а не их история. Если у вас, Вера Васильевна, нет больше вопросов, то я хотел бы заочно познакомить вас с Ханжонковым и кое с кем из его сотрудников.