На светлеющем небе высыпали звёзды, но в известные созвездия они не складывались. Стоило вглядеться, как в запрокинутую шею натекал приступ боли. Звёзды скрывал туман, который то рассеивался на тончайшие слои, то сгущался дерущимися клоками. Иногда вдали прорывался световой столб, и на глади моря играло солнечное белое золото. Раз или два на волнах недолго плавало снежное крошево. Плыла ли лодка вдоль мелководья или по открытому морю, было непонятно – глубина под днищем не просматривалась.
Ингвар чувствовал усталость ещё на первом гребке, но как человек моря, в море он забыл про неё. Ингвар то проваливался в тяжёлую дрёму, то просыпался, от того что судорожно вздрагивали руки, которые, оказывается, гребли сами по себе…
Наконец, Ингвару надоело. Хорошо, если старик везёт его – его же руками – к богу-великану Эгиру на пир. Но скорее Мировому-Змею в глотку.
Он громыхнул вёслами о борт:
«Куда мы плывём?»
Старик не шевелился.
Неужели от него осталась лишь одни тряпки?.. Но из капюшона высунулся щербатый нос.
«Греби!» – И старик снова опустилв воду посох.
Боль в костях вспыхнула сильнее, но руки прекратили ныть, слившись крепче с рукоятями. С детства не плакавший от обиды Ингвар вытер слёзы о плечо и поглядел злобно на старика.
Подождав, он спросил старика во второй раз:
«Куда мы плывём? – И прорычал: – Я устал».
«Греби», – Старик будто только это слово умел говорить, не корёжа на старый лад…
И Ингвар тут уверился, что везёт Одина. Вроде бы в старике ничего явно не выдавало Первого-Вождя, Прародителя и Первого-Бога, но то был бог Один.
Тот наверняка знал об Ингваровых догадках, хотя Ингвар в мыслях продолжал называть его стариком. С черт лица, прорисовывавшихся в провале капюшона, уходила нечеловеческая переменчивость. На месте мёртвого глаза показалась пустая дырка.
Ингвар спросил в третий раз – уже с близким к смиренному почтению уважением:
«Куда мы плывём?»
Старик положил четыре пальца на его вздувшийся от напряжения кулак, немного подержал, и Ингвар с облегчением отпустил вёсла. После пальцев старика на коже осталось странное сухое тепло.
«В Место-С-Множеством-Имён», – ответил Один.
Длинное слово из праязыка, появившись в голове, рассыпалось на несколько простых и понятных. Ингвар всё же переспросил:
«Куда?»
Старик распрямил просторный рукав, указав за спину Ингвара.
Туман перестраивался в проход с призрачными колоннами и стенами, в конце которых влажной чернотой наливался массив суши – и становились различимы побережные камни, исполинские корневища между ними и лес поверху.
Ингвар вскочил, хрустнув коленями. Он уже не мог не представлять, как ищет пресный родник, ведь слюны во рту даже на плевок не осталось. В скалах наверняка найдутся птичьи яйца, хотя гомона гагар или чаек не слышалось – остров восставал в безмолвии. Камни были чистыми, без белых подтёков. Что ж, тогда он поищет грибы с ягодами. Клюкву, бруснику, а если попадётся дикая яблоня или рябина…
«Рябина там есть, – Старик назвал имя, слово на праязыке: – Листья-Золотые-Ягоды-Алые».
Ингвар не отрывал взгляда от ритмично шевелившихся на острове деревьев. Чем дольше он всматривался, тем отчётливее на них рдели скопления пятнышек, похожие на гроздья рябины.
Старик рассмеялся. И то был скорее клёкот хищной птицы, нежели человеческий смех.
Он протянул Ингвару на ладонях две красные грозди. По грозди – из каждого мешковатого рукава.
«Хочешь? – спросил он, продолжая хрипло, с искреннейшей радостью смеяться. – Как раз поспела».
Ингвар выхватил ягоды и запихнул их в рот прежде, чем клешни старика, кривые, испещрённые рубцами, успели вернуться под плащ. Ягоды, восхитительно-кислые, распухшие от сока, давились под его пальцами, проливали сок на губы, и рот уже не был сохнущим от летнего зноя болотом.
Ингвар не заметил, как в длинной седой бороде с рыжими подпалинами зашевелились губы.
«Ешь, ешь, – услышал он, – едой мёртвых в первый раз непросто насытиться».
И Ингвар выплюнул в море всё, что было у него во рту. Перегнувшись через борт, засунул два пальца до самого горла, закашлялся… Зачерпнул воды, принялся полоскать рот.
«Не бойся, – говорил ему в сгорбленную спину Один, – ты великий воин и конунг. Я забираю тебя в чертог Украшенный-Серебром. Ты сядешь там под самые богатые золотые щиты».
Ингвар выцедил изо рта воду, солёно-кислую от рябины и желудочного сока.
«Зачем?» – прохрипел он и съёжился в нервной судороге.
Лохматый капюшон, повернувшись, кивнул на остров, где над лениво расступавшимися прибрежными деревьями сплетались в светозарный узор ягоды, горевшие как угли, и листья цвета солнца. Узор рос вверх – и рябина поднималась над островом.
Вёсла застучали в петлях, а лодка боком по течению понеслась к каменистому берегу.
Ингвар впервые за сегодня смертельно испугался.
«На острове люди находят то, что ищут всю жизнь, – сказал Один. – Правда, когда они получают желаемое, это оказывается равносильно смерти. Им становится незачем жить дальше… И они уходят из мира живых».
Ингвар поднял голову от воды и, вскинув брови, улыбнулся старику:
«Но я не хочу умирать!»
В голосе старика больше не слышались крики посвященных Одину тварей. Вместо них в голове Ингвара мерным колоколом звучали вопросы:
«Разве к этому часу не догорели драконы с носов твоих кораблей? Разве не потонули твои драккары, выплыв в открытое море? Разве не сложил ты из обломков святого дома свой погребальный холм? Разве не умерла твоя душа на восточном побережье Эйре…»
Подскочив, Ингвар схватил старика за грудки. Тот был лёгким, невесомым, будто под его плащом были только кости.
«А разве, – вторя вопросам из своей головы, прошипел Ингвар, – я сам не знаю, что я жив? Жив, слышишь? Могу повторить это прямо в заросли в твоих ушах! Я жив! И собираюсь жить дальше».
Зрячий глаз Одина переливался игривой радугой, как драгоценный камень, и непрошенно лез в душу Ингвара… В Ингваровых руках, державших плащ старика, проснулась премерзкая боль, которая мигом разбежалась от локтей до лопаток.
«От меня не уйдёшь, – Ингвар со всех сторон слышал этот шелестящий шёпот. – Даже если прыгнешь в море. Ты утонешь и войдёшь в залу мёртвых, лишь невежливо припозднившись».
Ингвар разжал трясущиеся кулаки, и старик бесшумно опал на доску.
Вёсла хлопали по волнам, крутились во все стороны, и лодка неслась, качаясь, к острову… Ингвар решился.
Он наступил ногой на уключину и вытянул руки навстречу развёрстой, пенящейся пасти Брата-Смерти. Вода, словно губы, если у змей есть губы – х-хлюп! – сомкнулась за его пятками… Прыгните в море, когда идёт снег, и узнаете, каково бывает, если на вас обрушивается целый мир. Тело, которое перед этим едва-едва царапал ветер, тут же сдавливает жгучая вода, но её давление – сущий пустяк в сравнении с холодом, от которого одежда не спасает, а совсем наоборот; рубаха, штаны, и особенно сапоги превращаются в толстую изморозь и налипают второй кожей. В носоглотке, на языке появляется солёный налёт, кровь в теле тоже становится солонее и… И голова выныривает на поверхность. А бывает, что не выныривает – куда ты плывёшь, ко дну или вверх, иногда понимаешь слишком поздно.
Однако Ингвар умел плавать как никто в мире живых…
Вода с грохотом вытекала из ушей, а холод скапливался неравновесными гирями в сапогах. Сомкнув губы, облупившиеся лохмотьями, Ингвар расталкивал ногами воду и кидал руки вперёд. С лодки казалось, что к острову течение очень сильное, но на самом деле море стояло почти как опавшее тесто. Поэтому отплыл Ингвар далеко и от лодки, и от острова.
Он будто затылком видел – который колола шилом ноющая боль – как остров искрится невозможными цветами, и поверх него на полнеба, как корона из белого золота, светятся ветви. И скорбным колоколом повторяется имя этого древа – слово из праязыка, распадающееся на четыре слова из языка нынешнего:
«Листья-Золотые-Ягоды-Алые».
Имя волшебной рябины, у которой листья золотые, а ягоды всегда алые…
«Тебя ждёт счастье, – помолодевшим голосом старика пело дерево, – то, ради чего вы, смертные, живёте. Тебе больше ничего не надо искать».
Ингвар заговорил вслух, заглушая старика:
«Я честный воин, поэтому всё беру по праву силы. Захочу и сам поверну к острову. Но почему, почему я должен поворачивать?»
«Найди своё счастье, храбрый, что будет длиться вечность…»
«Боюсь? Боюсь, – признался себе Ингвар. – Почему мне страшно? Я трус? Это позор? Но я не хочу… У меня тысяча причин, чтобы жить, и это тысяча моих якорей. Есть те, кто меня ждёт».
Ему и вправду было страшно. Страх дикий, животный, как у целого стада овец, клокотал внутри вонючими пузырями, стекал по лицу с потом и смывался морем. Ингвар, прекрасно себя зная, не потакал страху, а крутил руками быстрее. Он думал, что его спасение кроется в этом, и он был не так уж неправ. Когда рассудок возвратился на место, Ингвар обернулся.
Остров растаял в смутное пятно, прикрытое серо-дымчатой завесой. Глаза перебежали левее, и Ингвар дёрнулся прочь, чуть не утонув под волной. Почти все силы ушли на то, чтобы выплыть из-под неё.
Смаргивая слёзы и морскую воду, Ингвар подумал, что лодка плыла вслед за ним – настолько старик казался огромным. Поначалу, не веря глазам и своему суеверному ужасу, Ингвар решил, что это так причудливо соединились море, туман и туча.
Старик, нищий странник, бог Один, словно бы с сожалением смотрел на Ингвара и мёртвым, и живым глазом. Бородатое лицо то прояснялось, то таяло. Ветхий плащ преобразился: капюшон стал пластинчатым шлемом блестящего сплава – иногда такие шлемы находят в древних холмах – а на накидке у шеи и по плечам засеребрился пышный меховой воротник.
Сухо сверкнул зарницей в чёрной-пречёрной туче наконечник копья-посоха Гунгнира, Бьющего-Без-Промаха, и призрачный Всеотец исчез вслед за вспышкой. Остались безжизненный туман да ветер, воющий, как волки с побережных холмов Эйре.
Какое-то время спустя страх стал бесполезным и глупым… Ингвар покачивался на волнах, раскинув руки крестом и смотря на звёзды. С наступлением утра небо посветлело, но они остались. Силы Ингвара восстанавливались медленно, а ледяная вода успокаивала боль в костях так же верно и безжалостно, как раскалённое железо рану.
Он старался не думать попусту о таких вещах, но утонет он или нет – в душе насчёт этого, как чайка в скале, угнездилось безразличие.
После краткой передышки он поплыл. Иного выхода ему не оставалось. Плавать он умел как никто в мире живых.
Торвальд подпёр нос сцепленными пальцами. Если он нервничал, эти пальцы было не разорвать.
– Ингвару повезло. Когда он замёрз до окоченения и уже слышал, как на спине трескается ледяная корка, из тумана вышел корабль. Его увидели и выловили. Он сразу спросил об острове, и ему ответили, что поблизости ничего нет. Но не только Ингвар видел остров – были другие очевидцы… Да, Ингвар не утонул. Не успел, как он пошутил.
Туманное море со снегом отступает, вместо него восстаёт свежеструганный тёс стен. Лодка Одина и Ингвара выгибается вширь и распадается на пиршественные столы, за которыми сидят люди. Люди во плоти, а не тающие воспоминания.
Торвальду согревает горло вино, славно льющееся ручьём в пересохший рот… В этот мир он по-настоящему вернётся, только утолив жажду. И пока он пьёт, ни с кем не хочет встречаться взглядом.
Служанки в тишине помешивают варево в огромном железном котле. Или переставляют на можжевеловые подставки горшки из очага. За очагом стоят открытые винные бочки, за ними рядочками уложены закрытые. Дальше только спальный угол хозяев в глубине дома.
Соседи Торвальда по столу забыли про выпивку и еду, стывшую на серебряных и деревянных тарелках.
Кто-то выглядывал из-за столба перед порогом, но Торвальду было не до переглядок в ответ. К тому же через дверь муравьями сновали слуги – наверное, кто-нибудь из них.
Харальд отхлебнул вина из своей золотой чаши и по праву хозяина сказал первым:
– Я слышал это. После его смерти болтали всякое, и думается мне, много врали. Ведь всегда врут про таких людей после их смерти?
– Врали много, – кивнул Торвальд. – Но я не единственный, кому Ингвар всё рассказал… Говорю на случай, если кто-то из вас услышит это снова, но не от меня. Знала жена – куда без неё? – и ещё двое-трое. Не один же я таскался с ним по местам, куда нас не приглашали, – И все, хорошо знавшие Ингвара, расхохотались.
Громче всех гудел Рагнар, поскольку сидел рядом с Торвальдом. Харальд тихо скалил зубы под рыжеватыми усами.
Ингвар звал исследовать белые пятна на картах всех-всех, даже самых случайных знакомых. И все с радостью шли в эти походы, ведь под началом такого конунга легко на следующий день очутиться в песне.
Торвальд хмыкнул. Забывшись, поднёс пальцы к шраму на глазу. Отдёрнул их и продолжил:
– Мне он рассказал, когда мы пересекали горные ледники Грёнланда. Вот я смотрю на очаг и вижу не вас, красавиц, – На это служанки всполошились, но громко засмеялись, – а наш костёр в одной из тамошних пещер. И худое лицо Ингвара над ним. Наверное, ему было трудно держать в себе пережитое.
– Да, – покивал Харальд. – А после следующего плавания Гудрун стала вдовой.
Все сегодняшние гости ходили в тот поход, все плыли на сером драккаре Ингвара, гребли там в двух сменах. Все они рубили снасти по Ингварову крику, сражались в разгоревшейся стычке. Всё к ним оттуда вернулось…
Опять на носу драккара стоит Ингвар. Он хмур – будто впереди не исхоженный путь в Альдейгью, а странная, неизвестная дорога. И поэтому Ингвар подумывает развернуть серый драккар обратно домой.
Из-за другого стола на Торвальда моргают бело-голубые, как пузыри, глаза Свейна. Старый, незлой Свейн, над которым приятно посмеяться. Он грохает кружкой о столешницу и пресмешно вздрагивает от неожиданного звука.
– Ты говоришь об Ингваре прямо таком, каким он был, – говорит Свейн.
– Потому что это он рассказывает, а не я, – пошутил Торвальд, – от меня лишь язык требуется. Да, таким он был, Свейн. Это правда.
Свейн, посопев, хотел добавить пару слов, но захлопнул рот. Потому что заговорил хозяин Харальд, тихо и задумчиво:
О проекте
О подписке