На последнем этапе, когда склон стал почти отвесным, помог напарник. Вскарабкавшись на гребень склона проворнее него, сапер кинул ему конец веревки, которая всегда была при нем.

Пока лезли, Алексей про себя отметил: стрельба ведется только со стороны кишлака, с высотки не было слышно ни одного выстрела.

Это его встревожило больше всего. В голове проносились картины одна страшнее другой. «Духи» могли незаметно подкрасться и вырезать их пост или, хуже того, забрать всю группу в плен.

Не отдышавшись как следует, он выхватил бинокль и направил на кишлак. Руки дрожали от напряжения, бинокль ходил ходуном. Но даже мимолетного взгляда было достаточно, чтобы уверенно сказать: в кишлаке за прошедший час ничего не изменилось. Дехкане как ни в чем не бывало работали на своих полях и виноградниках, а стрельба между тем не прекращалась.

«Что бы это могло значить?» – подумал Алексей и передал бинокль напарнику, который с нетерпением и надеждой взглянул вверх на высотку. Там никого не было видно.

– Давай побыстрее на позицию, – сказал он и сам первый ринулся на приступ. Вскоре запыхавшиеся, взмокшие от усталости и треволнений солдаты были на вершине.

Первыми, кто им попался навстречу, были Юлдашев и Худенко, которые уже закончили оборудовать позиции для автоматического гранатомета и теперь устанавливали на земляной стол свою «карманную артиллерию».

Алексей прыгнул к ребятам в окоп и ни с того ни с сего начал их по очереди обнимать. Радости его не было предела. Только потом, немного позже, он запоздало спросил:

– Кто там стрельбу затеял?

– Лейтенант сказал, что кишлачный гарнизон «духов» встречает каких-то важных начальников, – сказал Худенко, – пока палят в воздух. Скоро начнут в нас. – В словах Степы чувствовалось неподдельное волнение, которое он хотел заглушить этакой словесной бравадой.

– Не дрейфь, салага, будем живы – не помрем, – ободряюще хлопнул по плечу Худенко Алексей и, пригибаясь, направился по ходу сообщения к КНП.

– Вот принесли десять фляжек, товарищ лейтенант, – доложил Алексей, снимая с ремня увесистые солдатские емкости, – на день, может быть, хватит, – неуверенно добавил он.

– Не на день, а на два, – твердо сказал Русаков, – так что придется экономить. Я разделил боеприпасы. Чтобы они всегда были под рукой, разнесите их по позициям.

Забрав патроны и гранаты, Алексей вместе с сапером пошел по позициям.

Все готовились к бою. Даже переводчики. Они уже не прятали глаз. Взяли по четыре ручных гранаты, по десять пачек патронов. На лицах их была написана решимость. Руки только выдавали, когда ребята брали патроны. Они дрожали мелкой, предательской дрожью. Алексей зла на них не держал и потому спросил:

– Что, первый бой?

– Да, – в один голос отозвались солдаты.

– А сколько служите?

– Год уже.

– И что, ни в одной операции не участвовали?

– Нет, не пришлось, – сказал худенький, среднего роста узбек с узенькими черными усиками под орлиным носом.

– Я просился, но командир сказал, что в штабе нужнее, – добавил второй переводчик, таджик.

Еще в лагере, знакомясь со взводом, переводчики рассказали немного о себе. Оба учились в университетах. Один в Ташкенте, другой в Душанбе. Обоих призвали со второго курса, направили в штаб группировки, находящейся в Маймене. Ребята кроме своих родных языков хорошо знали фарси и арабский. Участвовали в допросах пленных, переводили документы исламских комитетов.

– Да, после штаба вам здесь тоскливо будет, – посочувствовал им Алексей, – но ничего, будем воевать рядом. Если что, помогу.

Заметив, что солдаты, не зная куда сунуть полученные гранаты, начали выкладывать их на бруствер, сказал:

– А вы их сюда! – Алексей взял лопатку и, проделав углубление в стенке окопа, показал, куда положить «карманную артиллерию».

– Так удобнее, если что…

Он поправил валик бруствера, выставил свой автомат, прицелился, расчистил земляной столик для упора при стрельбе и только после этого, удовлетворенно хмыкнув, направился в свой окоп.

Стрельба в кишлаке уже прекратилась. Над долиной воцарились полуденная лень и спокойствие. Крестьяне, покинув свои наделы, отсиживались в самое жаркое время в своих глинобитных, с плоскими крышами домах. Алексей не раз бывал в таких жилищах и всегда удивлялся рациональности быта афганцев. Летом там было прохладно, зимой тепло.

«А что еще человеку надо? – думал он, разглядывая афганское селение. – Хороший дом, земля, привыкшие к труду рабочие руки. Живи, работай, будь счастлив. Ан нет. Мало этого человеку. Большего подавай. А за просто так никто свои блага не отдает. И те, кто хочет большего, и те, кто готов защитить свое кровное, берутся за оружие. Пусть бы и воевали друг с другом. Мы-то зачем здесь?»

Эта мысль все чаще и чаще появлялась у Алексея в голове, порождая бурю чувств, и тут же безответно исчезали в глубине сознания. Ведь он по-прежнему еще верил в то, что выполняет здесь свой интернациональный долг, и, очень хотел верить в то, что афганский народ должен относиться к нему, как к своему защитнику.

Но все время, находясь здесь, он, хоть и видел иногда улыбки на лицах прохожих, провожавших взглядом их колонну, но чувствовал, что улыбки и рукоплескания эти неискренние. Доказательств этому было более чем достаточно. Это и случай с гранатой, которую чумазый мальчуган бросил в их БТР взамен банки тушенки, это и стрельба в спину со стороны солдат афганской правительственной армии, это и сами действия сарбазов и царандоевцев, которые при первом выстреле моджахедов кидались в укрытие, оставляя своих русских союзников один на один с врагом. А когда их гнали в атаку, некоторые солдаты и офицеры, ухмыляясь, говорили:

– Вам надо, вы и воюйте!

«Значит, в Союзе нам вдалбливали одно, а здесь все было по-другому, – думал он, – для афганцев мы были не интернационалистами, а неверными, врагами ислама, с которыми под зеленым знаменем священной войны они готовы были драться до последнего. Выходило, что наше вмешательство способствовало не окончанию войны, а ее продолжению. Ведь известно, что, если в семьдесят девятом году в горы уходили отщепенцы, яростные противники режима, а теперь взялись за винтовки и дехкане, чтобы защищать свою землю от нас – воинов-интернационалистов. Абсурд какой-то».

Над площадью, расположенной в центре кишлака, заклубилась пыль. Алексей поднес к глазам бинокль и увидел, как от большого конного отряда, который только что прибыл, отделилась группа человек в пять-шесть. Конники на рысях поскакали к окраине кишлака и затем, перескочив речушку, направились в сторону высоты.

– Всем закончить работы. Приготовиться к бою. Без моей команды огня не открывать! – послышался уверенный голос взводного.

Алексей взял автомат, внимательно осмотрел целик и мушку и только после этого изготовился к стрельбе.

Душманы осадили своих коней где-то в нескольких сотнях метров от высотки. Вперед выехал один. Дальше подножия он забираться не стал. Вскоре послышался его зычный голос.

К окопу, где изготовились к бою переводчики, подполз лейтенант.

– Переводи, – коротко бросил он одному из них.

– Он говорит: курбаши знает, что нас мало. Правда, они думают, что нас человек двадцать. Он предлагает сложить оружие. Обещает всем жизнь. Говорит, что нас переправят в Пакистан, и там мы будем жить до тех пор, пока они не победят. Кто не захочет жить в Пакистане – будет свободен в выборе места жительства. Он говорит, что это слова заграничного гостя, который недавно приехал из Пешевара, и может взять шурави, то есть нас, под свою опеку. Окончательного ответа они будут ждать до рассвета. Если мы не сложим оружие, то воины ислама нас уничтожат…

Всадник поспешно развернулся и резво поскакал к ожидавшей его группе. Вскоре черные вестники исчезли в лабиринтах кишлака, словно страшное наваждение.

«Если дают время думать до утра, значит, уверены в том, что на помощь нам в ближайшее время никто не придет», – подумал Алексей. Да это и понятно, ведь операция идет где-то далеко, наверное, в другой провинции. Пока там все закончится, пока о них вспомнят – много воды утечет.

От этих мыслей в душе появилась холодная и необъятная пустота, тревожно сдавившая грудь.

«В плен? Ни за что! Что о нас подумают в Союзе, что скажет «батя», ребята? Ведь клятву давали», – твердил он себе, но назойливый, малодушный внутренний голосок, который приходит со страхом, с сильным испугом, нашептывал иное: «Ну и дурак! Это единственный путь к спасению. Отсюда никто живым не уйдет, это ясно, как дважды два – четыре».

Алексей, вздрогнул от этой подленькой мыслишки. Продолжая внутреннюю борьбу, он невольно взглянул на своих соседей. Переводчики сидели рядом и, глядя на кишлак, о чем-то переговаривались на своем.

«О чем они там шепчутся, – подумал он, – уж не драпать ли отсюда собрались?»

Заметив, что Алексей за ними наблюдает, переводчики переглянулись между собой.

– Подойди, пожалуйста, к нам, – обратился к нему худенький черноусый таджик. Алексей понял, что сейчас он как никогда нужен этим необстрелянным первогодкам, впервые в жизни соприкоснувшимся с трагической реальностью войны. Они смотрели на него как на бывалого солдата и ждали искреннего, а не показного участия, поддержки.

Алексею стало стыдно за недавно промелькнувшую мысль о возможном их предательстве. И, чтобы как-то загладить свою вину, он, взяв автомат, подошел к ним.

– Леша-джан, – сказал таджик, когда он перебрался в их просторное укрытие, – а ты не боишься?

– Есть маленько, – откровенно признался Алексей, – по-моему, каждый нормальный человек должен опасаться смерти, и ничего предосудительного в этом нет. Это нормальное явление. Надо только пересилить страх и как следует подготовиться к бою. – Придирчиво осмотрев укрытие переводчиков, он предложил: – Чтобы в окопе было безопасней, давайте воспользуемся «духовской» хитростью.

– Какой? – в один голос спросили солдаты. Он показал, как душманы, предвидя артобстрел, делают в своих траншеях специальные углубления.

– Когда обстрел ведется с фронта, они прячутся в углублении со стороны фронта, а когда с тыла, прячутся с тыла, – добавил он, вгрызаясь своей лопаткой в землю. Переводчики поняли эту маленькую хитрость, и вскоре их окоп был оборудован по последнему слову военного искусства.

Алексей заметил, что подобную работу проделывают и остальные бойцы взвода. Только командир сидел у радиостанции, тщетно пытаясь связаться с базой.

Закончив работу, Алексей сел на дно окопа. Рядом примостились переводчики. Помолчали.

«В течение двух дней мы находимся вместе, завтра возможно, будем смотреть смерти в глаза, а я так и не знаю их имен», – неожиданно подумал он.

– Ребята, а звать-то вас как? – спросил он.

– Меня Абдулла, – сказал первый, а это Сахиб.

– Очень приятно, – улыбнулся Алексей, по очереди пожав переводчикам руки.

До вечера времени еще было достаточно, и потому Алексей решил домыслить мучающий его уже давно вопрос – зачем они здесь? Ребята работали в штабе и, естественно, знали намного больше, чем он или взводный. Рассказал им о своих наблюдениях, своих мыслях по этому поводу.

– Я ответа на этот вопрос не знаю, так же как и ты, – сказал Абдулла, – но я хочу рассказать тебе о душмане, которого допрашивали офицеры ХАД (афганские органы безопасности) в моем присутствии. Его взяли, когда тот пытался оставить магнитофон, начиненный взрывчаткой, в провинциальном партийном комитете. Его вовремя обезвредили. Я опускаю подробности допроса. Вот главное, что я узнал. На вопрос, зачем он хотел подорвать секретаря провинциального комитета НДПА, тот прямо заявил, что с того самого дня, как в Афганистан вошли войска неверных, он, как и многие простые афганцы, вступил на тропу борьбы не только с захватчиками, но и поставленным ими незаконным режимом.

Когда ему начали объяснять, что советские войска вошли по просьбе афганского правительства, он злобно прервал офицера и сказал, что мусульманская страна должна искать поддержки только у мусульманской страны. И если бы пришли войска из Ирана или Пакистана, то война бы уже давно прекратилась.

Подобные высказывания я слышал не только от пленных «духов», но и от некоторых высокопоставленных афганских чиновников. Разговаривая меж собой на арабском, они думали, что я их не понимаю.

– Да-а-а, – только и мог сказать Алексей, – выходит, мы тут зря погибаем, кровь проливаем. Одно радует, что хоть в Союзе как героев встретят. Я видел по телевизору, как после войны на Мальвинских островах Англия встречала своих героев. Смотрел, и сердце замирало. Толпы народа, музыка, пресса, телевидение. Премьер-министр с речью выступил. Вот это да!..

– Не рассчитывай, что и нас так не встретят, – мрачно промолвил Сахиб, неожиданно прерывая его.

Эти слова отрезвили Алексея. Он недоуменно посмотрел на переводчика и замолчал, не зная, что на это ответить. Конечно, он от кого-то слышал, что погибших в Афганистане советских воинов в Союзе хоронят тайно, словно преступников, но не верил этому. Не хотел этому верить. Ведь государство послало его выполнять сюда интернациональный долг. Значит, в случае гибели и государство должно исполнить свой священный долг. Ведь ему всю жизнь говорили, что народ должен знать своих героев.

– Что ты болтаешь? – решил одернуть он Сахиба, но тот, не обращая внимания на реплику Алексея, после минутной заминки продолжал:

– Перед призывом в армию я вместе со своими братьями встречал в Ташкентском аэропорту гроб с телом родственника. На мине подорвался солдат. Начальник аэропорта, хороший знакомый отца, разрешил подъехать на машине к самому трапу «черного тюльпана». Когда мы подошли, разгрузка гробов шла полным ходом. Их, словно дрова, швыряли прямо из раскрытого чрева самолета в кузов бортовой машины. Загрузили с горкой. Потом, чтобы не видно было, что именно везут, накрыли брезентом, и машина двинулась к специальному ангару, где производилась сортировка гробов. Вот так встречают погибших героев афгана в Союзе. Нам не сразу выдали гроб, пришлось немало побегать то в военкомат, то в исполком, то в домоуправление. Помыкались немало. Но на гранитном обелиске власти запретили писать, что брат погиб в Афганистане. Посмотрит кто на обелиск, на дату рождения и смерти – и решит: молодой умер, значит, от водки или наркотиков сгорел, или в хулиганской драке порешили.

– Я не хочу, чтобы и со мной так поступили, – с горечью заключил Сахиб.

6

Вдоволь иссушив землю, солнце спряталось за горы. Вместе с ним уходил последний мирный день. Тяжесть предстоящего неравного боя давила на всех, словно многотонная плита. Даже Сорока, всегда такой неунывающий и шумливый, притих.

Дума была об одном – какая судьбина ждет каждого из них. Останется ли он живым или будет ранен, а может быть, убит. Своеобразно выражал свою надежду на лучшее Степка-художник. Закрепив колышками обрывок плащ-палатки, он самозабвенно рисовал, то и дело посматривая на горы, на заходящее солнце, на растянувшуюся перед ним долину, на помутневшую речушку.

Каждый по-своему угадывал содержание худенковской картины. Но когда он показал свой холст, все были поражены.

На зеленом фоне, в лучах восходящего солнца, плыли два краснозвездных вертолета. Они торопились на помощь. В углу этого импровизированного холста несколькими узнаваемыми штрихами была изображена высота. Внизу, из кишлака, в разные стороны разбегались в ожидании возмездия враги. Может быть, этот рисунок не был еще завершен, может быть, это был не самый лучший рисунок Степана, но он рождал надежду.

Надежду на то, что о них не забудут, что придут на помощь. А с этим чувством и воевать легче.

Солнце уже коснулось седловины высокогорного хребта, когда лейтенант Русаков позвал к себе Алексея.

– Значит так, Алеша, – сказал он, – дорогу до ручья, я думаю, не забыл. Завтра они не дадут нам никакой возможности запастись водой, так что придется еще раз туда смотаться. Возьми еще кого-нибудь из ребят. Вот и Юлдашев хочет с тобой. Не возражаешь?

– Да нет, мне все равно, – ответил Алексей и начал, как и утром, цеплять пустые фляжки на ремень.

Вскоре он, сапер и Мирза покинули лагерь и под покровом быстро сгущавшихся сумерек начали спускаться под гору.

Когда они подошли к спуску в ущелье, где по-прежнему весело журчала горная речка, было уже довольно темно, и потому идти было намного труднее, чем утром.

Пользуясь веревкой, солдаты по очереди спускались с уступа на уступ, с площадки на площадку. Когда наконец-то вышли к ручью, была уже ночь. На чистом, безоблачном небе слепили глаза своим холодным, равнодушным мерцанием звезды.

Солдаты наполнили большую часть фляжек, когда из глубины расщелины послышался звон бубенцов.

– Что это может быть? – встревожился Мирза.

– Пастух, наверное, домой со стадом возвращается, – предположил Алексей.

– Отары по ночам не перегоняют, – со знанием дела заявил Юлдашев.

– Т-с-с-с, – прошипел неожиданно он.

Послышался чей-то говор, но из-за журчания горной речушки, слова трудно было разобрать.

– Давайте перескочим на тот берег и спрячемся у скалы, – предложил Алексей.

– Хорошо! – поддержал его сапер, и вскоре они, изготовив оружие к бою, затаились метрах в десяти – пятнадцати от караванной тропы, петляющей вдоль речки. Вскоре при свете луны, вышедшей из-за горного хребта, показались силуэты людей и животных, растянувшиеся небольшим караваном вдоль тропы.

Впереди, на коне, ехал караван-баши, за ним на расстоянии нескольких шагов плелись пять одногорбых верблюдов, сзади на трех ослах ехали, по всей видимости, купцы и охранники.

– Будем брать, – шепотом сказал Юлдашев.

– На хрена они нам? Только лишнего шума наделаем, – пытался остановить ефрейтора Алексей, но Мирза тут же его прервал:

– Ты что, хочешь с голоду опухнуть? Ведь завтра нас обложат со всех сторон, так что мышь не проскочит. Черт знает, сколько отбиваться придется. Боеприпасов-то в избытке, а вот с продовольствием туговато, сам знаешь.

– Он прав, – неожиданно поддержал Юлдашева сапер, – надо хотя бы попытаться.

– Ну, черт с вами, – согласился Алексей, – только необходимо все сделать тихо, без шума и выстрелов.

– О, это мы можем, – сверкнул глазами Мирза, вытаскивая из-за голенища свой трофейный нож.

Пока солдаты сговаривались о том, как лучше напасть, караван-баши поравнялся со скалой, где они затаились.

Юлдашев кинулся к нему, а Алексей с сапером кинулись в хвост каравана и застали полусонных афганцев врасплох.

Не успели люди опомниться от внезапного нападения, как Алексей уже скрутил веревкой одного, сапер сбил прикладом другого. Третий, не шелохнувшись, сидел в седле и покорно ждал своей участи.

Сапер вытащил из кармана складной нож, обрезал уздечку и начал скручивать руки оглушенному афганцу, потом он вместе с Алексеем связали остальных, а чтобы те не кричали, засунули в рот каждому конец собственной чалмы. Сделав свое дело, они торопливо обследовали содержание караванных хурджинов.

В тюках оказались пряжа и шкуры. Только в одном они нашли продукты – вяленое мясо, рис и лепешки. Там же были и несколько емкостей с водой и каким-то молочным напитком. К радости солдат, в одном из вьюков нашелся и целый ящик с сигаретами.

Перед тем как уходить, Юлдашев развязал пленных и под автоматом потащил их к верблюдам. Он долго втолковывал им что-то по-своему.

Вскоре, добившись своего, он прикрикнул на афганцев, и те забегали, разворачивая караван в обратную сторону. Вскоре они скрылись в глубине ущелья. Трофеев было предостаточно. Триумвират решил, что кроме продуктов и воды надо непременно взять несколько выделанных шкур и дубленок, а также магнитофон и кое-какую хозяйственную мелочь.

Путь наверх был еще труднее, чем спуск, но сознание того, что ребята и сегодня, и завтра, и послезавтра будут сыты, смогут укрыться в шкурах от промозглого предутреннего холода, давало новые силы, заставляло забыть и то невольное преступление, которое они ради общего блага совершили.

Охранение встретило добытчиков радостными возгласами. Лейтенант, узнав об экспроприации каравана, промолчал.

Не отругал. И не одобрил. Война все спишет – так, наверное, думал он, в глубине души, видимо, радуясь тому, что все так благополучно завершилось. И еда есть, и вода есть. И укрыться есть чем, даже покурить теперь в полное удовольствие можно. А главное, ребята целы и невредимы.