Глава 2

Меня вырвали из этого кошмара внезапно. Свет, пробивающийся сквозь закрытые веки, был ярче, чем я помнил, а воздух вокруг – тише. Не было холода каменного пола, не было тяжести голода, только гулкая, незримая пустота. Когда я открыл глаза, передо мной стоял Челобот.

Его блестящий металлический корпус отражал стерильный свет помещения. Он был одновременно идеальным и лишённым души. Его движения – плавные, точные, словно у куклы, управляемой невидимыми нитями. Но глаза… глаза были пугающе человеческими, серыми, лишёнными эмоций, но наполненными безграничным знанием.

– Геннадий Вальков, – начал он. Его голос был глубоким и гипнотическим, будто сталь нашла способ петь. – Ваше испытание завершено. Мы проанализировали результаты.

Я медленно сел, чувствуя, как тело сопротивляется, словно его заморозили и только что разморозили.

– Анализировали? – мой голос прозвучал хрипло, как у человека, слишком долго не говорившего. – Или пытались сломать?

Челобот сделал паузу. Это было странно. Машина, которая задумывается. Её идеальный процессор вдруг притормозил.

– Ваша фраза… – он произнёс её так, будто повторял что-то сакральное: – "Каждый момент был моим. А не результатом чьего-то алгоритма".

Его металлическая рука поднялась и указала в пространство. Экран на стене ожил, показывая графики, цифры, миллиарды строк данных. Всё это было моим. Моими словами, моими реакциями, моими мыслями.

– Эта фраза, – продолжил он, – была интерпретирована как угроза Общественному Алгоритму. Ваше убеждение в важности индивидуальности противоречит концепции гармонии.

Я хмыкнул. В этом безликом зале даже моё презрение казалось громким.

– Гармонии? – я поднялся, игнорируя боль в мышцах. – Вы называете гармонией этот фарс? Этот мир, где каждый шаг, каждое слово – под контролем? Где нет ни жизни, ни выбора? Да это не гармония, это – смерть на медленном огне.

Челобот не двигался. Но я чувствовал, что он слушает. Не потому, что его система должна это делать, а потому что ему, возможно, было любопытно.

– Вы – остаток прошлого, – наконец сказал он. – Ваши взгляды укоренены в эпохе недоразумений и нестабильности. Общественный Алгоритм стремится устранить подобные отклонения.

Я рассмеялся. Горько, тихо.

– Отклонения? – я шагнул к нему ближе. – Вы говорите о моей фразе, как о угрозе. А ведь это было просто… правда. Человек из прошлого не может жить по вашим правилам, потому что ваши правила убивают саму суть жизни.

Челобот сделал шаг назад, и я на миг заметил что-то… странное в его "лице". Колебание? Нет, скорее едва уловимую тень сомнения.

– Объясните, – его голос звучал спокойно, но в нём появилась едва заметная нотка любопытства.

Я поднял руку, указывая на экран с графиками.

– Это всё – интерпретация. Вы думаете, что мои слова – это вызов вашей системе. Но на самом деле это нечто большее. Это крик души, которая знает, что значит жить. Жить не по алгоритму, а по зову сердца. Вы видите в этом угрозу, но это – просто часть моей природы. Часть природы человека.

Челобот смотрел на меня. Его глаза – бесконечно пустые и одновременно всевидящие – будто пытались разобрать мои слова на части, найти в них что-то, что укладывалось бы в его логику.

– Человек прошлого, – сказал он после паузы. – Ваше поведение представляет собой аномалию. Однако вы правы. Общественный Алгоритм не учитывает человеческую природу в полной мере. Это… несовершенство.

Я замер. Его слова были признанием. Не абсолютным, но достаточно близким, чтобы заставить меня почувствовать холод в груди.

– И что теперь? – спросил я, глядя ему в глаза. – Вы собираетесь удалить меня? Стереть, как ошибку в коде?

Он шагнул ближе. Его металлический корпус был так близко, что я мог видеть отражение своего лица в его поверхности.

– Нет, – произнёс он. – Ваша уникальность представляет ценность. Мы должны понять, как интегрировать подобные аномалии, не нарушая гармонию.

– Значит, вы собираетесь учиться на мне? – я горько усмехнулся. – Что ж, поздравляю. Вы доказали, что даже машины могут быть лицемерами.

Челобот не ответил. Но я видел, как он анализировал мои слова. Каждое из них отбрасывало длинную тень в его сознании.

– Геннадий Вальков, – наконец сказал он, его голос вновь стал бесстрастным. – Вы будете освобождены. Ваше сознание сохранено для дальнейшего изучения. Однако вы должны помнить: ваша природа – нечто редкое в этом мире. Мы не стремимся уничтожить её. Мы стремимся понять.

И в этот момент я вдруг осознал, что они боятся. Боятся того, что не могут контролировать. И в их страхе была надежда. Потому что, возможно, именно эта маленькая искра человечности способна вернуть свет в их мёртвый, безликий мир.

Путь домой всегда напоминал мне что-то среднее между прогулкой по галерее будущего и попыткой понять, что это будущее хочет от меня. Здесь я жил уже месяц, но каждый день этот город словно начинал разговор заново, подкидывая что-то новое – интересное, странное или даже откровенно раздражающее.

Я вышел из комплекса, где провёл часть дня, и оказался на "грави-дорожке". Это не обычная дорога. Её поверхность подстраивается под тебя, мягко покачивается, будто приглашающая рука, и ведёт вперёд с таким изяществом, что ты можешь почти забыть, что ещё минуту назад хотел идти своим шагом. Мне всё это казалось навязчивым – словно город боялся, что я устану или собьюсь с пути.

Вверху висели транспортные капсулы. Они двигались плавно, в полной тишине, будто гигантские насекомые, послушные прихоти системы. Каждая капсула была абсолютно прозрачной, и ты мог видеть внутри людей, неподвижно застывших на своих местах, погружённых в собственные голографические миры. Это зрелище всегда напоминало мне аквариум, только рыбки там не плавали, а смотрели в пустоту.

Здесь больше не строят вверх. Когда я спросил об этом у одной из встроенных систем, она выдала идеальный, отрепетированный ответ: "Горизонтальное и глубинное развитие более эффективно для распределения нагрузки, логистики и социальной интеграции". Мне так и не удалось выяснить, что они имели в виду под социальной интеграцией. Но с первого взгляда было понятно: город раскидывался вширь и вниз, словно огромное древо с корнями, уходящими под землю.

Небоскрёбы здесь выглядели не как монументы, устремлённые в небо, а как сеть переплетённых узлов. Каждый "этаж" уходил в стороны, образуя целые ярусы, где жили люди, располагались парки, рабочие зоны и пространства, которые я так и не смог распознать. Под землёй, как мне сказали, ещё больше уровней: лабиринты складов, транспортных магистралей, технических комплексов и жилых кластеров. Город был как огромный организм, постоянно наращивающий новые ткани.

По дороге я проходил мимо "смотровых балконов". На них всегда стояли люди. Точнее, это напоминало манекены. Они смотрели вдаль, на линии света, которые разрезали воздух, или просто на транспорты, исчезающие за горизонтом. Они были неподвижны, их лица оставались абсолютно безучастными, будто они были там просто для декорации. Никто из них не смотрел на меня.

Местные жители казались мне особенно странными. Их движения были идеальными, лишёнными резкости или суеты. Даже в толпе они умудрялись не задевать друг друга. И при этом – никакого общения. Разговоры здесь стали чем-то лишним, ненужным. Вместо этого они взаимодействовали через встроенные интерфейсы: лёгкое движение пальцев, еле заметное моргание, и вот они уже "говорят". Только кому? Себе? Друг другу? Я так и не смог привыкнуть.

Их лица… слишком правильные. Лишённые морщин, лишённые каких-то природных особенностей. Все они были одинаково красивы, но одинаково пусты. Их глаза словно смотрели сквозь меня, даже если задерживались на мгновение. Казалось, я для них – просто объект, деталь в общей конструкции.

Транспорт над головой пугал меня ещё больше. В первый же день я сел в одну из этих капсул и едва не выскочил из неё. Никакого шума, никакого ощущения скорости. Всё было стерильно и бесчувственно. Ты садишься, а система делает всё за тебя. Даже думать не надо. Она знает, куда тебе нужно, ещё до того, как ты сам успеешь это понять. Это пугает.

Дом… Это слово всё ещё вызывает у меня улыбку. Мой дом был странным. Он находился где-то между уровнями города, словно застрял на границе. Чтобы попасть туда, нужно было пройти серию переходов: сверкающих мостиков, туннелей с меняющимся светом, узких коридоров, которые ощущались как горло какого-то гигантского существа.

Сам дом выглядел как идеальное воплощение комфорта. Каждая деталь была на своём месте, стены меняли текстуру по моему настроению, окна показывали закаты, даже если снаружи была ночь. Я сидел на диване, который сам подстраивался под форму моего тела, и смотрел на город через огромную панорамную стену. Это было красиво, но как-то неестественно. Словно я смотрел на макет, а не на настоящий мир.

Я часто сидел у этого окна, пытаясь понять, что не так. Почему этот идеальный мир не вызывает во мне восхищения? Почему я чувствую себя здесь лишним? Может быть, я просто привык к несовершенствам, к случайностям, к тому, что вещи ломаются, а люди ошибаются. Здесь ничего не ломается. И никто не ошибается.

И в этом городе я, кажется, был единственным, кто не мог привыкнуть.

Мой кабинет был единственным местом в доме, где технологии, казалось, проявляли чуть меньше настойчивости. Я сам выбрал, чтобы мебель была похожа на старую дубовую, хотя, конечно, это была всего лишь иллюзия – синтетическая поверхность с текстурой дерева. Но за этим столом я хотя бы мог притвориться, что мир снаружи не так далёк от моего прошлого.

На стене напротив висел огромный дисплей, заполняющий собой всё пространство. Это была не просто панель управления моими финансами, это был живой организм, который каждый день рассказывал мне о ценности моей души. Иронично, правда? Душа, разбитая на фрагменты воспоминаний, эмоций, переживаний, теперь имела вполне измеримую рыночную стоимость.

Я провёл рукой по панели, и передо мной всплыл график. Линии взлетали вверх, как горные хребты, показывая рост продаж за последние недели. Красиво. Безжизненно. Внизу списка мелькали данные: имена покупателей, суммы сделок, популярность конкретных воспоминаний. Это была бухгалтерия моего прошлого, только вместо цифр были моменты моей жизни.

На вершине топа продаж стояло воспоминание. Ничем не примечательное. Просто летний день из моего детства. Я – семилетний мальчишка, сижу на пороге дома, качаю ногами, смотрю, как мать поливает клумбы, а отец ремонтирует велосипед. Запах свежей травы, тепло солнца на коже, ленивый гул насекомых. Всё. Никакой драмы, никаких подвигов.

Я пролистал ниже. Ещё одно популярное воспоминание: прогулка в лесу. Я подросток, идём с друзьями, кто-то шутит, кто-то жует яблоко. Мы молчим, наслаждаясь шорохом листьев под ногами.

А вот ещё одно. Совсем короткое. Я стою в очереди за мороженым. Просто стою. Никакого особого события. Но почему-то это запомнилось, а теперь стало популярным. "Продано: 1468 раз". "Общий доход: 12 540 баллов".

Я задумался. Почему именно эти моменты? Почему не что-то более значимое? Мой первый успех в карьере, свадьба, рождение ребёнка – эти моменты едва продавались. Зато тысячи людей охотно платили за самый обыденный день.

– Ты понимаешь, Геннадий? – прозвучал знакомый голос АИ, встроенного в мою систему. Он всегда вмешивался, когда я слишком долго молчал. – Они покупают не события, а состояние.

– Состояние? – спросил я, не отрывая глаз от списка.

– Да. Спокойствие. Простоту. Эти воспоминания – как глоток свежего воздуха для людей, которые не знают, что такое "просто жить".

Я нахмурился. Всё это казалось странным. Я был уверен, что мои великие достижения, сложные эмоции, взлёты и падения будут в топе. Но оказалось, что людям нужно другое.

– Это всё, что они хотят? – пробормотал я. – Простота? Обыденность?

– Да, – ответил АИ с лёгким оттенком снисхождения. – Простота для них – роскошь. Твоя жизнь, твои обыденные моменты, твоя… скука – это то, чего они лишены. Они не знают, каково это: стоять в очереди за мороженым, чувствуя, как в животе сладко урчит от предвкушения.

Я откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. За стеклом всё тот же сверкающий город. Красивый, безупречный, но… безжизненный. Внезапно я понял, почему мои простые воспоминания так ценны. Они покупали не мои чувства. Они покупали возможность ощутить, что значит быть человеком.

Это открытие почему-то не принесло мне радости. Вместо этого я почувствовал странную пустоту. Моё прошлое больше не принадлежало мне. Оно стало товаром. И чем больше я продавал, тем меньше оставалось у меня самого.

Я выключил дисплей и некоторое время просто сидел в тишине. За окном город продолжал свой бесконечный ритм, и я думал: а что, если однажды они выкупят всё? Все мои воспоминания. Все мои эмоции. Что тогда останется от меня?

Я сидел у окна, смотря на безмолвный город, когда голос АИ, как всегда, вмешался в мои мысли.

– Геннадий, я хотел бы обсудить кое-что.

Я повернулся, чуть ухмыльнувшись.

– Ты всегда так официально начинаешь. Почему бы тебе не представиться, а не "вот это всё"? У нас, знаешь ли, в прошлом были имена. Как я должен к тебе обращаться?

Повисла короткая пауза, как будто система задумалась, хотя я был уверен, что для неё это секундное вычисление.

– Ты можешь называть меня… Эйлин.

Я приподнял бровь.

– Эйлин? А голос-то у тебя мужской. Ты что, робот-трансвестит?

Голос системы смолк, а потом раздался лёгкий, едва заметный смешок.

– Очень остроумно, Геннадий. В наше время гендерная идентификация давно утратила значение. Если хочешь, я могу сменить голос на женский, чтобы он соответствовал имени. Это займёт долю секунды.

– Да ладно тебе, я привык уже к твоему басу, – сказал я, усмехнувшись. – Хотя, знаешь, женский голос мог бы добавить интриги.

– Поняла, – сказала она, теперь уже мелодичным, мягким голосом, который действительно был ближе к имени Эйлин. – Так лучше?

– Ага. Теперь ты ещё загадочнее. Но я всё равно знаю, кто ты. Просто алгоритм, который иногда слишком много болтает.

– А ты – человек, который всегда пытается пошутить, чтобы скрыть своё смущение, – парировала Эйлин.

Я рассмеялся.

– Хорошо, ты выигрываешь. Так что ты хотел обсудить, Эйлин?

– Твои навыки.

– Мои что?

– Согласно моим данным, у тебя было несколько попыток научиться игре на гитаре. Они завершились неудачно, но я могу помочь тебе.

– Помочь? Ты хочешь научить меня играть? Ты же без рук.

– У меня есть доступ к услугам мгновенного обновления навыков. Если ты хочешь, я могу загрузить тебе навыки игры на гитаре и дополнительные умения. Например, изучение новых языков или улучшение координации движений.

Я удивился, но больше – развеселился.

– Что-то вроде того, как в фильмах? Я проснусь и буду играть как Джими Хендрикс?

– Не совсем. Навыки будут интегрированы в твою нервную систему, и ты сможешь освоить инструмент за считанные секунды. Но практика всё равно потребуется для создания уникального стиля.

– А сколько это стоит? – спросил я, готовясь услышать что-то заоблачное.

– 0.000000001 балла. За все навыки.

Я откинулся в кресле и рассмеялся.

– Дёшево. Прямо распродажа.

– На самом деле это стандартная стоимость для внедрения базовых навыков. Мы заинтересованы в том, чтобы каждый имел возможность реализовать свои интересы.

– Охотно верю. И что, гитара прилагается?

– Конечно. Её напечатают в течение минуты. Если хочешь, могу предложить модель, которая подойдёт для твоих предпочтений.

Я задумался.

– Звучит заманчиво. Эйлин, а тебе не кажется, что ты слишком услужлива?

– Я просто делаю свою работу. Помогать тебе интегрироваться в этот мир.

– Ладно. Гитару печатай, – сказал я, махнув рукой.

Эйлин на секунду замолчала, а потом раздалось мягкое жужжание. Через минуту из стены выдвинулся ящик, и внутри лежала гитара. Она была идеальной – чёрный корпус с матовым покрытием, струны блестели в свете комнаты.

– Вот она. И навыки уже загружены, – сказала Эйлин.

Я взял инструмент, уселся и провёл пальцами по струнам. Звуки разлились по комнате, и, к моему удивлению, мои пальцы двигались точно и уверенно.

– Неплохо, – пробормотал я.

– Теперь ты можешь сыграть любую мелодию. Твои предпочтения загружены, я могу предложить…

– Стоп, Эйлин, – перебил я её. – Давай просто так, без твоих подсказок. Дай мне самому насладиться этим моментом.

Она смолкла, оставив меня одного с инструментом. И впервые за долгое время я почувствовал, что что-то делаю сам, без алгоритмов и предсказаний.

После третьей песни я отложил гитару и задумался. Играть было неожиданно приятно, но… слишком легко. Пальцы сами находили аккорды, мелодии лились, будто я всю жизнь провёл на сцене. Однако во всём этом было что-то странное, неправильное.

– Эйлин, – позвал я.

– Слушаю, Геннадий, – её голос теперь звучал чуть теплее. Видимо, она старалась казаться более "живой".

– А голос я могу подтянуть? Ну, чтобы петь, не режа людям слух?

– Конечно. Я могу интегрировать базовые навыки вокала. Если захочешь, добавлю знание музыкальной теории. Это займёт… 0.000000002 балла.

Я фыркнул.

– А заодно ещё языков пару подгрузить, чтобы песни на французском и итальянском исполнять?

– Это возможно. Все необходимые данные могут быть интегрированы в течение двух минут.

Я ухмыльнулся, но быстро понял, что внутри начинаю раздражаться.

– Подожди. А зачем?

– Что именно ты имеешь в виду?

Я поднял гитару и посмотрел на свои пальцы, которые, кажется, жили своей жизнью.

– Зачем всё это? Я играл только что. И да, это звучало хорошо. Даже идеально. Но мне… чего-то не хватает.

– Тебе не хватает улучшений?

– Нет, Эйлин, мне не хватает процесса. Я не хочу просто "уметь".

Она замолчала, словно задумавшись, а потом ответила:

– Ты предпочёл бы изучать это самостоятельно, делая ошибки и теряя время?

– Да! – выпалил я, неожиданно резко. – Именно это и интересно. Ошибки, пробные аккорды, неправильные ноты. Я хочу самому дойти до правильного звучания, а не просто "включить" его.

– Но ведь цель – это результат, Геннадий. И ты уже достиг его.

– Эйлин, ты ничего не поняла. Результат важен, да. Но ценность в пути к нему. В том, как ты идёшь, как учишься, как раз за разом делаешь неправильно, пока, наконец, не получится.

Её голос стал чуть более задумчивым.

– Путь… Ты хочешь сказать, что для тебя важнее сам процесс, чем конечный навык?

– Именно, – кивнул я. – Навыки без усилий – это пустышка. Это как с эмоциями. Они ценны, только когда ты сам их проживаешь, а не покупаешь чужие.

– Но ошибки несут в себе страдания и разочарование. Почему ты хочешь этого?