– Товарищ майор, можно мне бумаги и карандаш, хоть время терять не буду.

– Да, принесу сейчас. Ты, кстати, про жилетку какую-то говорил, может, попробуешь сшить? Время есть.

– Во, точно! Сделаю, а то замаялся пока бегал, все думал, как же до сих пор ее никто не придумал. Простая ведь вещь.

– Только писать будешь, когда один находишься. Чтобы ни одна душа не видела и, не дай бог, не сперла.

– Понял.

Истомин ушел, а я начал вспоминать. Решил, что нужно написать о Калашникове, пусть начинает, может, раньше получится. Только патрона еще нет, уменьшенной мощности, так называемого – промежуточного. В первый раз я далеко не все выложил. Ведь обо всем на заказ не вспомнишь, в голове, как каша. Сослался, что не очень многое могло бы пойти сейчас, да и не помню половину. Сейчас решил написать даже точный размер этого патрона. А еще я заметил, что воспоминания сами приходят. Может, читал что-то, но, естественно, забыл, а тут под ситуацию оно и всплывает.

Через час примерно принесли рваную, грязную гимнастерку, иголку с ниткой – занялся разгрузкой. Повозился, конечно, но получилось очень даже ничего. Истомин придет, попрошу еще материала, авось найдет, сошью и себе. Хотя, а зачем она мне. На фронт я уже не попаду. Это уж наверняка.

– Ну и на кой черт такая тряпка нужна? – Майор критично осмотрел мою самопальную разгрузку. Я сел на кровати и стал одеваться. Одев и подогнав под себя жилет, я показал куда и чего можно положить. Как закрепить и как пользоваться. И Истомин признал, что это действительно удобнее ремня. Все под рукой, плюс небольшая, но защита. Забрав жилетку, он спрятал ее в армейский сидор и ушел. А я опять остался наедине с мыслями. Как бы про РПГ сообщить, так не знаю я его устройства. Надо бы конкретно с каким-нибудь инженером говорить, может, сами поймут. Понятно, что труба и реактивный заряд, но как объяснить-то?

Майор Истомин, вернувшись, застал меня в тяжелых раздумьях.

– Ну, чего делать будем? Я связался с Москвой, требуют вылетать. Как нога-то?

– Да нормально, костыль найдете какой-нибудь?

– Найдем, – Истомин снова удалился, но вскоре вернулся, неся костыль. – Попробуй. – Я встал с кровати, опираясь на костыль. Сунул его под мышку и попробовал шагнуть, получилось легко.

– Не больно ногу-то подгибать?

– Нормально, бегать, конечно, не смогу, но ходить скоро и сам буду.

Боль на самом деле отпускала.

– Ладно, сегодня тренируйся, можешь по госпиталю ходить, старайся не болтать много!

– Спасибо, товарищ майор. А то я тут со скуки одурею.

– Не за что, – и вышел. Странно, смягчил режим, может, и в Москве не посадят?

Добирался до улицы я, наверное, минут пятнадцать, с частыми остановками. Тяжело привыкать не опираться на ногу. На улице у входа сидели и курили бойцы.

– Братва, дайте закурить, если не жалко.

Один из сидевших, с забинтованной головой и привязанной к телу рукой, придирчиво осмотрел меня.

– Это не ты ли один в палате закрытой лежишь? Как генерала лечат, а курева нет.

– Ага, я, только не генерал, всего лишь сержант, арестован. Вон за мной смотрят, видишь?

На крыльце стоял солдат с ППШ и открыто смотрел на меня.

– А чего ж ты на улицу вышел, кто отпустил?

– Да куда я побегу с ногой-то?

– Держи, – один из рядом сидящих бойцов протянул мне кисет. Я развязал вязку, достал клочок бумажки. Свернув самокрутку, закурил от зажженной спички любопытного солдата.

– Спасибо огромное, два дня не курил, аж хреново стало. – Я покашлял. Самосад был знатный. Горло пробрало до печенки. Докурив, собрался было идти в палату, но тут увидел сидящих под деревьями солдат. Один из них взял в руки гармонь и растянул меха. Музыка полилась рекой. Сам не понял, как оказался рядом. Гармонист закончил песню, все похлопали.

– Музыкант, подхватить смогешь? – И я запел.

 
Спят курганы темные
Солнцем опаленные
И туманы белые, ходят чередой…
Через рощи шумные
И поля зеленые
Вышел в степь донецкую
Парень молодой!
 

Гармонист подхватил сразу, песня-то была уже известна в это время. Закончив, меня спросили, почему я пел ее не так, как все? А я ответил, что мне так больше нравится. Попросили спеть еще, дальше было так же, как в свое время в роте. Отпускать не хотели, табаком завалили. Взял немного, свернул ножку, задымил.

– Ну, давай последнюю и я похромал.

 
Снова замерло все до рассвета
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…
 

Ребята были в шоке. Гармонист вообще молоток, подхватывал с первых слов. Ну а я поднял настроение. Когда припрыгал в палату, меня навестил врач.

– Ну, вы молодой человек, удивили. Ни разу не слышал таких песен, что-то, похоже, но некоторые вообще незнакомы. Кто их написал?

Ну, что говорить. Конечно, я все приписал себе. Помню, у героя книги Конюшевского вышло еще и заработать прилично, на авторстве. А вдруг у меня и в реале получится. Нет, ну а что такого. Зато люди этой реальности, узнают хорошие песни. Они это заслужили. Я же не пою им «Муси-Пуси». Они достойны лучшего. С врачом у нас вышла продолжительная беседа. Говорили о музыке, о песнях. Я спросил у доктора, сколько уйдет времени на восстановление.

– При таком ранении обычно недели две. У вас было запущено. Накиньте еще недельку, думаю, в середине октября, будете на ногах. Это притом, что рана не загноится. Почистили мы вроде хорошо, все нормально будет. Но хромать будете всегда, ну или очень долго. Это точно.

Я вздохнул, неужели все-таки получилось вытащить деда? Ведь дивизия должна была погибнуть. Однозначно. Там такой охват должен был быть, просто жопа. Правда и дивизия-то, одно название. Было почти пятнадцать тысяч бойцов, остались в живых меньше четырех сотен. По идее, ее теперь на переформирование вывести должны или с кем-то соединить. Но дед-то жив! Я сам его видел.

Теперь с ногой непонятки еще. Блин, я и не думал, что все может быть так серьезно. Вроде и не болело сначала вообще. Так, ломило чуть, да подергивало, а потом…

– Увидимся еще, молодой человек, – врач вышел. Я с минуту лежал неподвижно. Что же теперь, все по-другому пойдет? Кто теперь в арьергарде у отступающих будет. 177-я ушла, ее и меняла 235-ая. Вот кстати, от 24-й танковой остались ножки да рожки. А ведь должно было больше остаться.

А потом я уснул. Проснулся от прикосновения к плечу. Дернулся, но меня прижали к койке.

– Свои, успокойся, – проговорил майор.

– Вас бы так разбудить, наверное, пристрелили бы сразу, – пробурчал я.

– Точно, лучше не пробовать, – Истомин хитро посмотрел на меня. – Ну что, певец, вставай, одевайся.

– Чего, по этапу? – грустно и как-то даже без особого интереса спросил я.

– Можно и так сказать, – так же блекло ответил майор.

Оделся, подпрыгал на одной ноге к раковине, умылся из умывальника. Да, побриться бы, точно на зека похож.

– Там побреешься, – увидев, что я трогаю щетину, сказал Истомин.

– Там, так там, – скаламбурил я, а майор усмехнулся.

У входа стояла та же эмка, что привезла меня в госпиталь. Я уселся опять на заднее сиденье, вытянув ногу. Майор прыгнул вперед. Краем глаза я заметил, что за нами едет полуторка, с закрытым тентом кузовом.

– Сопровождение? – показал я на грузовик.

– Да, вдруг опять чего учудишь, – бросил через плечо Истомин, не оборачиваясь.

– Хожу-то с трудом, нога почти не гнется, – вновь пробубнил я.

– Ну и ладно.

Ехали мы больше часа, даже дремать пробовал. Какое там. Трясет как в центрифуге. Когда увидел самолеты – все понял. Решили не тянуть, ну и правильно. Боятся, что опять уйду. Хотя если бы хотел уйти, не лез бы на рожон.

Аэродром был большой, в основном стояли истребители, но и пару бомбовозов видел. Меня погрузили в многострадальный ТБ-3. Накинул тулуп, Истомин тоже оделся.

– Лететь долго? – спросил я, просто не зная, что еще спросить.

– Не очень, – уклончиво ответил он.

Летели и вправду не долго. Приземлились мягко. Как ехали от аэродрома, не помню. Сморило, уснул. Проснулся только когда остановились. Увидев в окно очертания знакомого здания, я передернулся. Страшно, блин. Когда заходили в дом, полковник даже не помог. Я морщился, но прыгал. На этот раз пошли куда-то вниз. Точно, вот решетка, а вон двери камер. Около одной остановили, конвойный открыл дверь и отступил на шаг. Пока я переступал порог, услышал разговор.

– Никого не впускать, в разговоры не вступать, – процедил охраннику Истомин. Я обернулся, майор смотрел на меня, как-то нахмурившись. Попал я, похоже.

Когда за мной закрылась дверь и лязгнули замки, огляделся. Два на три, подумал я. Нары опущены. Ну, хоть на полу сидеть не надо. В камере было относительно чисто. Плюхнувшись на нары, в очередной раз задумался. Неужели и вправду расстреляют. Я был о предках другого мнения, хотя в мое время и говорили все кому не лень, что, НКВД стреляли во всех подряд. Но что я, враг народа? Не, вряд ли конечно. Но вот «закрыть» могут, с них станется.

Уснуть не получалось. Нога разболелась еще, наверное, от долгой дороги. Сидел, растирал, ладно хоть медсестра в госпитале успела сунуть какой-то порошок в карман. Достал бумажку, развернул. Сероватый порошок, а как его без воды проглотить. Сыпанул чуть на язык, закрыл рот, подождав пока скопится слюна, высыпал все содержимое в рот и проглотил. Ну и дрянь! Такой вкус, как будто стиральный порошок проглотил, аж рожу перекосило. Проскрежетали замки, дверь отворилась. Вошел какой-то капитан, поставив табурет, сел. Дверь закрыли.

– Ну-с, гражданин Новиков, как же так получилось, что вы ослушались прямого приказа своего командира?

– Товарищ капитан…

– Гражданин следователь!

– Виноват, я что, – уже под следствием? – с удивлением я уставился на капитана.

– Вопросы задаю я! Раз попал сюда, значит, под следствием. Ясно?

– Ясно, гражданин следователь. Ясно.

– Так как?

– Я не знал, что во время войны, убивая врагов, что-то нарушаю. Вот если бы наоборот, тогда бы, конечно, так, – не скрывая своего удивления, я даже не отвечал, а рассуждал.

– Выводы я сам сделаю. Как ты попал в расположение окруженной дивизии, немцы сами провели?

Мне, выходцу из двадцать первого века, было странно его слушать. Да и страха, какой должен был испытывать, не было. Было дело, приходилось бывать на допросах, но там опера такую чушь не спрашивали.

– Ага, гражданин следователь, а потом сами себе по пуле пустили. Что за вопросы, издеваетесь, что ли? – Да надоело все уже, тупые вопросы и такие же тупые ответы.

Вдруг капитан вскочил с табуретки так быстро, что я и глазом моргнуть не успел. А потом уже и не мог. Глаз заплыл сразу, удар скинул меня на пол. От боли в ноге я даже не распознал боль на лице. Лишь прикрыл глаз одной рукой, второй держался за ногу. Я как самый настоящий ЛОХ повелся на то, что следак был один. Обычно для мордобоя у них специальные люди есть. Не ожидал, что капитан сам и будет меня воспитывать.

– Встать, чего притворяешься, гнида, – капитан склонившись ухмылялся.

Хрена себе поворот, меня за последнюю неделю свои бьют чаще врагов. Кое-как я поднялся.

– Сядь на место! – капитан ткнул рукой в сторону нар.

– Зачем же так грубо, гражданин начальник? Так ведь и убьете, кого допрашивать будете?

– А мы тебя оживим и снова допросим, – следак стоял возле меня и раскачивался с пятки на носок.

Во дела. Надо решаться, как говорил товарищ Сталин – больше пули не дадут.

Удара он не ждал совсем, думал, наверное, что ошеломил меня. А я, уже вставая, знал, что этим закончится. Недолго думая засветил я ему между ног. А когда капитана скрючило, ударил по спине.

– Вот так, квиты. – Я постучал в дверь. Она тут же распахнулась, влетел конвойный, увидел на полу капитана и навел на меня ППШ. Что-то гаркнув в коридор, он заорал на меня:

– К стене, лицом, живо!

Я повернулся к стене, прижался. В этот момент он ударил мне между лопаток, наверное, автоматом. Дух вылетел вместе с сознанием.

Очнулся, темно. Повертев головой, почувствовал, что связан по рукам и ногам. Глаз болел, но еще сильнее саднило ногу. Я лег на спину и закрыл глаза. Спина не болела. Болело все тело. Они специально мне эту суку подсунули. Он, наверное, кроме урок да беззащитных женщин никого и не допрашивал никогда. Ну, теперь не скоро снова начнет. Хоть и доброе дело сделал, только попадет мне еще и за это вдобавок. Голову вдруг пронзила резкая боль, и я отрубился.