Она явится с востока

Она пришла оттуда, откуда Её ждали меньше всего. И не нашлось героя, ставшего у Неё на пути. Её приход был неотвратим, что бы по этому поводу ни вещали «велеречивые» и как бы ни усердствовали, пытаясь доказать обратное, «отождествлённые». Она наступала с востока, подчиняя себе не только наивные и неокрепшие души, но и изменяла сознание тех, кто прочно стоял на земле и никогда не хватался руками за воздух. И никому уже больше не приходило в голову разделять и властвовать, обижать слабых и смеяться над праведными. И богатство стало казаться обузой, и насилие – совершенной нелепостью. С этими людьми было невозможно ничего сделать: они совсем не боялись жизни и видели друг в друге не злобных дикарей, готовых к разору и грабежу, а людей, удостоенных облика Божьего.

А над всеми над ними, на полном скаку, замер во вселенском величии Четвёртый Всадник на Бледном коне, Всадник с окаменевшим лицом, сводящий пространства и завершающий времена.

Ледники

Очень редко поднимаясь выше своего четырнадцатого этажа, мне сложно было предположить, что высоко в горах ледники имеют острый запах гиацинта и одеты в жёлтую блестящую ткань. Я обнаружил это сразу, стоило мне только ступить на их скользкий край, оплавленный снизу влажным дыханием земли. Там, на рубеже альпийских лугов и вечного льда, берут начало все шумные водопады и стремительные горные ручьи, и оттуда же восходит к небу снежный, безмолвный и неподвижный мир. Там так много света и так мало воздуха, что сразу же начинают болеть глаза и кружиться голова от недостатка кислорода. Горящие на солнце грозным холодным пламенем горные вечные льды и снега, словно нефритовые купола, величественно шествуют над неразличимыми равнинами, избирая себе в попутчики лишь облака и звёзды. Однако издали они кажутся ещё значительнее, ещё неприступнее. Только ледники обманчивы, и их царство – это царство гибельных миражей. Стоит немного забыться, расслабиться и вот ты уже в плену у иллюзии, порождённой снежной слепотой, в которой сольются в близорукую бликующую мглу и дремотные скалы, и оцепенелые ущелья. Здесь – везде опасность и всюду – неизвестность, но только мы, населяющие равнинные города, живём бесконечно далеко от этого горнего царства и вполне можем существовать независимо от него.

«А мы растопим вечный лёд горных вершин», – услышал я как-то молодые голоса и увидел, как ловкие руки раздают внимающим факелы, спички и бенгальские огни.

«Долой вечные снега! Да здравствуют бурные весёлые потоки», – не унимались энтузиасты, взрывая своими криками застоявшийся воздух низин. У них горели глаза и пламенели сердца. И всем тогда казалось, что этот живой огонь даже ярче того отражённого солнечного света, что горит там, наверху, в вечных высокогорных льдах. Возможно, кто-то из них и ушёл в горы.

Трудно сказать, что с ними сталось. Только не думаю, что ими до сих пор движет желание растопить вечный лёд. Возможно, они смирились с непреложным законом природы, что вверху – лёд и сияние, а внизу, под сенью высоких гор, торжествует и буйствует жизнь.

А, может быть, настигнутые снежной слепотой, они до сих пор бродят по белым снегам, всматриваясь в бесцветные ледяные миражи. Впрочем, за ними нет никакой вины, поскольку очень сложно понять, к чему ты призван и что ты в состоянии изменить. И зачем этот большой и удивительный мир, с ослепительными вершинами и туманными равнинами. Тем более что он, этот мир, сам тоже не знает: зачем и почему был создан и возможны ли в нём перемены, ведущие к его совершенству.

К востоку

Ему было всё равно куда идти. Запад растекался оранжевой слизью провалившегося в него солнца, отдавая востоку всю непроглядную черноту неразличимого неба. Он пошёл на восток, несмотря на зловещие тени, расстилающиеся у него под ногами словно тяжёлые персидские ковры. Он шёл на восток, однако всё время нервно оглядывался назад, на запад, где гибельно вздрагивала бесформенная остывающая земля.

«Куда Ты идёшь, Господи!» – снова невольно шептали его губы, только теперь он никого не встречал на своём пути. Бессмысленной, гулкой пустотой дрожало всё бескрайнее холодное пространство, чреватое бессмертием от севера до юга. Было тихо и дико, и от всего исходил сладковатый аромат вечности. «Возможно, так вот и воплощается карающий гнев Его», – тлела где-то в глубине души упрямая мысль, а гордая и причудливая вязь теней всё чертила и чертила перед ним какие-то странные знаки, похожие на буквы.

«Я есмь Альфа и Омега», – читались узорные тени в некотором предстоянии, там, где стороны горизонта уже не имели значения.

Косой дождь

Он не мог смотреть на землю иначе, нежели свысока. Однако земля всегда хотела и ждала дождя, чего нельзя было сказать о людях, брезгливо отгораживающихся от него крышами и зонтами.

Дождь знал об этом и норовил ударить сбоку так, чтобы сделать бессмысленными любые их нелепые уловки, все их хлипкие зонтики и навесы.

Обычно он с размаху, безрассудно наваливался на город своим прозрачным телом, заставляя город звенеть, трепетать и дрожать под тонкими, почти неразличимыми струями. Он бесцеремонно раздвигал ставни и врывался в форточки, распахивал плащи и срывал шляпы.

Люди прятались от него, скапливались под карнизами и балконами, но дождь настигал их и там, тщательно вымачивая одежду, дабы не оставлять им ни единой сухой нитки. При этом дождь шумел, что-то шептал, горланил в жестяные трубы и диктовал в водостоки.

Люди отворачивались, прятали уши под воротники и не желали ничего слушать.

Только влюблённых радовал его сбивчивый речитатив. Они тянули свои руки к нему навстречу и следили, как косые струи рассыпаются в ладонях алмазными искрами точно бенгальские огни.

Влюблённым нравился дождь. И дождь отвечал им взаимностью, отражая в своих многочисленных зеркалах прекрасные и счастливые лица влюблённых, поскольку верил, что будет жить в них светлым воспоминанием вплоть до той самой поры, пока их души не оставит любовь. Оттого он всегда желал им вечной любви.

Пустота

Ребёнок вышел из дома и осмотрелся по сторонам. Людей вокруг него было совсем немного: двое ребят постарше стояли около соседнего подъезда, и ещё несколько детей копошились на маленьком пятачке между прачечной и автомобильной стоянкой. Улица привычно шумела, мигала огнями светофоров, пестрела вывесками и рекламой, только людей он так больше и не увидел, если, конечно, не считать двух девочек, быстро пробежавших мимо.

Юноша стоял у городского фонтана и искал глазами её. Он уже целый час ходил взад и вперёд, только она так и не появлялась.

Город казался пустым, несмотря на все старания выглядеть иначе: вращаясь вокруг юноши грузным каменным телом, он издавал различные шорохи и звуки, похожие на велеречивый гомон толпы и назойливое жужжание автомобилей. Но юноша был в состоянии заметить только её, лишь её он сумел бы окликнуть и пойти к ней навстречу. Всё остальное для него не имело ни имён, ни примет, ни значений.

Мужчина внимательно смотрел в пустоту, пытаясь разглядеть в мерцающей случайными фантомами тьме что-то близкое и понятное себе. Но тьма только путала и обманывала зрение, подбрасывая ему слегка подсвеченные иллюзии, похожие на друзей, любимых, единомышленников и попутчиков. И всякий раз, окликая очередной фантом, его голос безнадёжно терялся в вязкой пустоте, не позволяющей отозваться даже слабым отвлечённым эхом.

«Какой странный мир, – изумлялся мужчина, – неужели в нём нет никого, кому можно было бы протянуть руку без опасения ощутить в ладони вместо рукопожатия сквозную пустоту?»

Старик подслеповато смотрел из окна. Тротуар был заполнен прохожими. Люди всё шли и шли, сменяя друг друга и исчезая в полуденной дымке квартала. Он почти каждому прохожему приписывал и имя, и судьбу, и характер, но никого из них не мог ни окликнуть, ни остановить. А старика не замечал никто, несмотря на то, что он находился почти на уровне идущих мимо людей, от которых его отделяло только мутноватое оконное стекло. Никто так и не обратил внимания на сидящего одинокого человека, если, конечно, не считать двух пожилых женщин, прошедших мимо и зачем-то заглянувших в окно первого этажа.

Неугомонный Бранко

Ничто так не удивляло Бранко, как его способность мыслить и проникать своим сознанием в самые непостижимые сферы бытия. При этом он вполне допускал, что тем же самым могли отличаться и иные люди, даже те, с которыми ему доводилось общаться и на фоне которых протекала его странная жизнь, полная чудесных озарений и дерзновенного поиска.

Однако это обстоятельство никак не принижало ценности и исключительности присущего ему свойства, а, напротив, ещё более изумляло и впечатляло его.

Нехитрая цепочка рассуждений приводила Бранко к однозначному выводу, что его способность мыслить – явление совершенно уникальное, ставшее возможным вследствие невероятной череды случайностей, некоего рокового упущения, в результате которого и возникла разумная жизнь, породившая, в свою очередь, Бранко и ему подобных.

Невозможно даже перечислить всего многообразия тем и сюжетов, которых касались мысли и воображение неугомонного Бранко. Стоило ему немного отвлечься от навязчивой повседневной суеты, как перед его глазами тут же вырастали диковинные рыбы, светящиеся радугами звери, затейливые дерева, несущие на своих кронах прозрачное улыбающееся небо… И вот какая выходила странность: он сразу же вплетался в явленные своей фантазией невероятные события, изменяя их геометрию, с лёгкостью смещая координаты, отменяя то, что должно было произойти, пропуская вперёд иное, что, по мнению Бранко, более заслуживало воплощения.

Нет, в этом мире решительно ничего невозможно было сделать без Бранко. И он самонадеянно утверждался в собственном могуществе, когда видел, как по его произволу длиннохвостые кометы перечёркивают рыхлый от света и космической пыли горизонт, как лопаются звёзды, заполняя собой сжимающееся пространство, и как злобно роятся чёрные дыры, уничтожая материю и обрывая время.

Только не стоит думать, что это и так бы совершалось само собой и участие Бранко во всём происходящем сводилось лишь к роли пассивного наблюдателя. Тут дело было в сложных причинно-следственных связях, в которых незримо присутствовали человеческий разум и воля Бранко, разве что убедительно обосновать такое предположение Бранко пока не мог. Тем более что окружающий его мир не всегда желал делиться своими тайнами, напротив, пребывая в постоянном движении и пользуясь замешательством или бездействием Бранко, он тут же менял свои обличия и размеры, открывая для Бранко пугающие границы соприкосновения с непознанным. В результате путались порядки, торжествовал хаос и множились неопределённости, события меняли знаки и представали в совершенно противоположном качестве, планы укрупнялись и смешивались, отменяя прежние закономерности и принципы взаимодействия. Такое повторялось раз за разом, стоило Бранко слегка ослабить своё привычное дерзновение мыслить, перестать воспроизводить в своём сознании невидимые контуры вселенных и создавать в воображении свои собственные разбегающиеся миры.