5

Жизнь изменилась в один день: тысячник торжественно, под знаменем объявил всему составу лагеря указ Чингисхана: готовиться к войне!

С кем предстоит воевать, никто не знал. Разговоры на эту тему строго пресекались. Сиантоли как командир тоже запрещал измышления о вероятном противнике. Но его самого этот вопрос безусловно занимал очень сильно. Он придумывал для себя успокоительные отговорки, что воевать монголы будут на западных своих рубежах. Но по здравому рассуждению выходило, что Чингисхан окрысился на его родину.

В короткий срок, слишком быстрый по мнению Сиантоли, вновь собрались все монгольские сотни. Лагерь вырос в несколько раз. Тренировки проходили теперь и ночами. Отяжелевшие в своих герах с заботливыми жёнами монголы с радостью вернулись к привычному делу. Они с удовольствием выполняли манёвры, с воплями кидаясь в атаки сотня на сотню или стреляли по мишеням на полном скаку. С наступлением морозов учения стали производиться всем минганом вместе с обозами и другими тыловыми частями по нескольку дней и ночей подряд.

В один из солнечных зимних дней тысяча организованно и не спеша двинулась в путь. И это были не учения, потому что от лагеря в этот раз не оставили и кола. Огромное скопление народа и скота – на самом деле с обслугой и вспомогательными службами тут было не меньше двух с половиной тысяч людей и как минимум в два раза больше лошадей, а также стада для провианта – всё это двигалось, к великому удивлению Сиантоли… на север! Сначала он не поверил себе и ночью удостоверился по звёздам. Потом подумал, что это манёвр для отвлечения и запутывания разведки противника. Но войско всё шло и шло день за днём в том же направлении, и Сиантоли убедил себя, что идут завоёвывать холодные страны и очень этому обрадовался. Он был весел со своими подчинёнными, шутил и смеялся все двенадцать дней, пока не прибыли к широкой реке. Сказали, что река эта священна для монголов и зовётся Керулен.

Река была большой и действительно вызывала по крайней мере уважение. Зима приближалась к завершению, река была покрыта прочным чистым льдом, чёрным с белыми трещинами, снег смело ветром в сугробы под берегом, и сугробы эти были настолько тверды, что лошадь с всадником почти не оставляла на них следа.

Местность была холмистая, вдали виднелись невысокие горы, но всё это было безлесым, покрытым светло-жёлтыми травами, местами достигавшими высоты лошади. Лишь в неглубоких ложбинах росли деревья, которые удивили Сиантоли больше всего. Это были дубы, те самые дубы, которые растут на его родине, всего в дне пути от тёплого незамерзающего моря и в сотне дней пути отсюда. Да, это именно они, в течение всей зимы не сбрасывающие жёлто-коричневых листьев размером в две человеческих ладони и жёстких, будто высушенная невыделанная кожа козы. Эти листья удивляли многих – они оставались на ветвях даже при таких ветрах, когда срывало войлочные пологи с геров, а повозки сами собой начинали катиться по степи.

Морозы стояли очень сильные, и несмотря на тёплые шубы и шапки, полученные всеми без исключения, люди страдали от холода. Особенно доставалось южанам – ханьцам и тангутам, никогда мороза не знавшим. В первые дни случались обморожения среди часовых, за что были примерно наказаны командиры – негоже терять людей из-за непогоды, ещё не добравшись до места сражения.

Но в общем погода в этом краю была радостной – солнце светило ежедневно на совершенно безоблачном, действительно Вечно Синем Небе. Оно светило монголам на их родине и обещало им великие победы.

Войска всё прибывали, и вскоре до самого края видимой земли стояли шатры и повозки, курились дымы, беспрерывно сновали во всех направлениях всадники. Когда с запада пришли воинские соединения уйгуров, а за ними тридцатитысячное войско карлуков, как оказалось, уже не старых противников, а союзников монгольского ханства, стало определённо ясно, что поход предстоит не на запад.

С первыми тёплыми деньками пришёл необычный караван, для которого заранее был оставлен южный склон холма. К вновь прибывшим никого не подпускали, было ясно, что прибыла персона высочайшего ранга. На пологом склоне выровняли площадки, на которых возвели необыкновенных размеров войлочные шатры белого цвета, украшенные красными и золотыми узорами. На эту красоту разрешалось смотреть только с очень большого расстояния. Любое приближение запрещала строгая охрана.

Войскам было приказано готовиться к смотру.

Ранним утром, задолго до рассвета все тысячи выстроились посотенно, одетые по-боевому со всем положенным вооружением, с оруженосцами и запасными конями³⁴, с обозами, гружёными продовольствием и другими запасами, с повозками лекарей и ремонтных подразделений шорников, кузнецов и специалистов иных важных для армии ремёсел. Все эти войска стояли отдельными туменами³⁵. Было приказано ещё раз осмотреть внешний вид каждого, чтобы ни одна нитка не висела, ни один волос у лошади не торчал вне положенной нормы.

Лишь край солнца блеснул над восточными холмами, ударили барабаны, раздались команды, и войско парадным маршем двинулось к ханским шатрам. Из колонны трудно было рассмотреть что-то впереди, да и смотреть было некогда. Было строго приказано следить за порядком и дисциплиной в строю. Но многие уже догадались, что войско осматривает сам Чингисхан! Казалось, движению этому не будет конца, таково было внутреннее напряжение у всех от простого воина до командующих туменами нойонов.

Наконец, тысяча Добун-Мэргэна приблизилась к холму и вошла в коридор, образованный двумя плотными рядами кешиктенов³⁶. На освещённом солнцем склоне холма ниже белоснежных шатров, на помосте, покрытом коврами, в низком кресле сидел облачённый в парадные доспехи сам Великий Хан всех монголов. Он сидел неподвижно, скрестив по-монгольски ноги, оперев руки о подлокотники. Издалека не разглядеть было его глаза в монгольских веках. Сиантоли рассмотрел только усы и рыжую бороду. Но даже отсюда, из строя, на расстоянии двадцати шагов чувствовалась необыкновенная сила этого человека. В груди каждого воина возникал трепет и казалось, вот встанет этот повелитель и прикажет «Умри!» и воин с радостью умрёт для него.

Сиантоли долго преследовало это ощущение полной личной безвольности перед волей хана. Он ненавидел себя за это, но прошло нескоро. Вспоминая неподвижную позу Чингисхана, Сиантоли всегда задавался вопросом: о чём думал этот человек, посылая на войну десятки туменов?

Через неделю после смотра был получен приказ к походу³⁷.

Огромное войско, которое на самом деле было лишь частью войск Великого хана пришло в движение. Послышалось множество команд, быстро поскакали вперёд лёгкие отряды разведки и передовые охранные подразделения, походным строем пошли основные конные сотни, закричали погонщики, заржали кони, взревели буйволы, нещадно понукаемые острыми пиками, заскрипели арбы и повозки, поплыли словно большие лодки по волнам верблюды, засеменили навьюченные сверх меры ослы и мулы, потопали нестройными колоннами пешие ратники. Вся эта масса людей и животных, невообразимым образом подчинённая замыслу одного лишь человека, постепенно вытянулась в несколько широких параллельных колонн и медленно, но неуклонно поползла по бескрайней степи к неведомой большинству идущих цели, на пути к которой почти гарантированно ожидались мучения и как большая вероятность – боль или даже смерть. Но почти никто из составляющих гигантскую армию людей и животных не сомневался в нужности и правильности этого всеобщего движения.

Войска шли на юг.

6

В первый день на марше к Сиантоли подъехал сотник Жаргал.

– Эй, Сиантоли, быстро растёшь! Не успел я к семье съездить, ты уже сотником стал. Станешь тысячником, меня не забывай, помни, кто тебя сделал десятником в великой армии монголов! – он протянул бурдюк с кумысом. – На-ка, попробуй, какой кумыс приготовила мне в дальний путь жена.

Сиантоли отпил пару глотков действительно хмельного напитка.

– Крепкий. Хороший кумыс готовит твоя жена. Тот, что нам выдают³⁸, совсем не такой.

Странно, но в душе Сиантоли даже обрадовался встрече с Жаргалом, вроде как старому другу. А ведь по сути они враги, тем более теперь.

– Как тебе наши степи? – спросил Жаргал, показывая широким жестом вокруг.

Вокруг, сколько было видно, ехали люди на лошадях. Сиантоли подъехал ближе. Они шли стремя в стремя.

– Красивые степи. Просторно. Мне нравится. Только леса не хватает, я к лесу привык, и чтобы на горах.

– Скоро будет тебе и лес, и горы. Только степь лучше. На, хлебни ещё. А как тебе наше синее небо? Где такое увидишь?

– У нас тоже зимой так, небо всю зиму синее, – ответил Сиантоли, закусывая кумыс каменно-твердым хурутом³⁹ из седельной сумки. Здесь речек быстрых не хватает. Знаешь, как красиво река течёт под скалами! А как рыбу в быстрой речке ловить знаешь?

– Нет, не пробовал. Научишь?

– Научу, когда речка будет.

– Всё у нас с тобой будет, Сиантоли! – Жаргал явно захмелел, ему хотелось говорить. – А у нас степная охота! Ты с соколом охотился?

– Нет, у нас это не принято. Дай ещё глотнуть. Зато у нас море недалеко. Ты видел море, Жаргал? Оно синее-синее и нет ему края. А если ветер и тучи, то чёрное и страшное!

– Я хочу море посмотреть. Никогда не видел. Слышал только. Покажешь мне море?

– Нет, Жаргал, море далеко, очень далеко. Туда не доехать.

– Доедем, Сиантоли, доедем, вот посмотришь! С нашим ханом все моря нашими будут! Главное, голову донести! Ха-ха-ха!

Эта болтовня выпившего сотника надолго выбила Сиантоли из равновесия. Ведь они, монголы действительно идут воевать и готовы идти за своим ханом хоть до моря. Его, Сиантоли любимого моря с сопками и быстрыми реками. Ну пусть попробуют, пусть узнают, как воюют настоящие чжурчжэни! Это им не тангутов по пустыне гонять. Ещё не было равных чжурчжэням воинов на просторах от ханских степей до самого Восточного моря!

«Но я-то среди них!» – это угнетало, и сознание всё время, даже когда он был занят делами, искало выход из несправедливой западни. За что ему это? Почему духи так с ним поступили? Сиантоли взывал к духам природы, тёр и гладил пальцами своего духа Предков на поясе, но те будто не слышали. Чего они хотят? Чтобы погиб? За что?

Слуга-оруженосец Гончар был не только старательным помощником в личных делах сотника, но и добрым собеседником. В тяжёлые для Сиантоли моменты пожилой Гончар умел найти такие слова, от которых становилось и вправду легче. Слуга не пытался опровергать или поучать, он успокаивал разговорами о каких-то несущественных сейчас мелочах, но говорил с такой добротой, что Сиантоли иногда вспоминалась мать, которая гладила его маленького по головке и что-то приговаривала – неважно что, главное, становилось хорошо и спокойно.

Как же давно это было! Вспомнилось, как он всхлипывал под шубой на тёплом кане⁴⁰: играли в войну, и его не взяли командиром, сказали, что ему всю жизнь быть рядовым конным лучником потому что он из простой семьи. «Не слушай никого, сын. Я-то знаю, ты будешь очень большим начальником, тысячи людей будут выполнять твои приказы, а ты будешь в блестящих стальных латах гордый сидеть на красивом коне и всем указывать, и все будут тебе кланяться…» Сиантоли горько усмехнулся: «Сбываются пророчества матери?»

Да, дома Сиантоли не был почти четыре года, с того самого времени, когда с должности десятника перешёл в помощники сотника Дзэвэ. Это почти как сейчас Котёл у него самого. Но тогда Сиантоли гордился повышением, да и друг Дзэвэ очень уж уговаривал. Дзэвэ на самом деле был не простым сотником, он каким-то образом приблизился к высокому чиновнику министерства Военных Дел и теперь со своим помощником и специальной сотней выполнял непосредственно указания этого чиновника. И в Тангутские земли два года назад они прибыли по заданию министерства. Интересно, кем заменил Дзэвэ своего пропавшего слугу?

Сиантоли смотрел на Гончара совсем не так, как смотрят те, кто сам слугой никогда не был. Он понимал все действия и ощущения человека в этом положении и оттого ещё больше ценил его искреннюю чуткость и желание именно помочь, а не просто обслужить по обязанности.

Гончар был родом из северной приграничной области. Он попал в долги, не смог расплатиться и вынужден был продать себя в рабство. Пока он работал на хозяина гончарной мастерской, жена умерла при родах, и он подался в бега. Беглый раб – это каторга в случае поимки, потому он и оказался в монгольских землях, и чтобы тут снова не угодить в рабство, вступил в воинский отряд.

7

Войско остановилось, не доходя до цзиньской территории трёх дней пути. Вперед ушли отдельные разведочные тысячи. Снова закипела лагерная жизнь, но это был совсем другой лагерь, временный. И жизнь в нём протекала в готовности выступить в поход в любой час. Лишь через неделю подошли отставшие пешие ханьцы, запылённые и усталые.

Ещё через несколько дней большая часть войск ушла на юго-восток. Говорили, что этим туменом командует большой нойон Джэбэ⁴¹. Наконец, пошли и остальные войска. Теперь все воины были в доспехах и с полным вооружением. Чжурчжэньская сотня Сиантоли была лёгкой конницей, и он был этому рад – ему так было легче и привычнее, хотя, как у командира, у него был пластинчатый железный нагрудник и кожаный шлем с металлическим верхом. Всё-таки, налегке легче и сражаться, и маневрировать.

Но вот пошла тяжёлая конница, и у неё был совсем иной вид, неприступно-устрашающий. Вооруженные кроме луков мечами и пиками всадники и их лошади были одеты в броню из толстой буйволовой кожи. У командиров поверх кожаных панцирей были нашиты железные полоски. Но шли эти тяжёлые конники легко, не уступая в скорости лёгкой кавалерии.

Двигались в направлении на юго-запад. У Сиантоли было отвратительное настроение. Подъехал как всегда беззаботный Жаргал.

– Веселей, Драчун! Скоро приедем к морю!

Сиантоли не стал выяснять, откуда монгол знает перевод его имени. Он спросил первое, что пришло в голову:

– Откуда Большой хан знает, какой тропой вести войско? Заблудимся, не дойдём до моря.

– Великий хан мудрый! Но ему не нужно знать каждую тропу. У него есть хорошие помощники.

– А помощники откуда знают?

– А помощники – местные. Ты разве не слышал, что онгуты уже не дружат с вашим императором, они теперь подданные Чингисхана, добровольно, имей в виду! Они и ведут наши тумены лучшими дорогами.

– Предатели! – вырвалось у Сиантоли.

– Не надо укорять других в том, что делаешь сам. Перестань. Их вождь просто умный человек: зачем губить свой народ, когда он может счастливо жить, просто платя дань другому государю!

– А ты так сможешь?

– Что?

– Ну, если Чингисхан проиграет войну с Цзинь, станешь служить чжурчжэням?

– Не-ет, я – монгол! Я лучше умру в бою. Да и не будет такого с нашим ханом, потому что никто его не предаст. Ты же не предашь? Ха-ха-ха!

Сиантоли не смог выдавить из себя положительный ответ, а отрицательный произносить было нельзя. Он промолчал.

– Смотри! – погрозил плёткой Жаргал. – Я за тебя слово давал! – и ускакал к своей сотне.

Вошли на территорию Цзинь. Стали попадаться разорённые деревни совершенно без жителей. Позже Сиантоли увидел сбитых в толпу, подгоняемых всадниками чжурчжэней. Они шли в том же направлении.

– В чём виноваты эти крестьяне, за что их взяли? – спросил Сиантоли у подъехавшего в очередной раз Жаргала.

– Ни в чём. Просто они на пути. Такой приказ: всё население забирается в плен.

– А кто не может идти?

– Сам знаешь, чего спрашивать.

Жаргал намёками объяснил, что идущие впереди отряды разведки одновременно зачищают территорию от всех жителей, чтобы сохранить внезапность нападения.