2

На дворе стояла весна, на пеньке сидела Варвара Петровна, рядом с ней – Семён Петрович. В платочках под гармошку пары гуляли под березками.

– Женщина каким-то десятым чувством всегда знает и чувствует, что у мужчины за душой. Не в душе, а именно за душой, – разглагольствовал Семён Петрович перед Варварой Петровной. – По поводу души женщины, чаще всего, ошибаются. Впрочем, чтобы что-то уместилось за душой, необходимо, чтобы более-менее соответствующих размеров была душа. Мужчины же, часто поиграв роль романтического соблазнителя, исчезают, оставляя женщину в сказке. Они потому и исчезают, чаще всего совсем исчезают, чтобы оставить женщину в сказке. Женщинам это понять невозможно. Женщина ведь видит не мужчину, а тот образ, который с помощью его черт она создала. Если бы она увидела реального мужчину, – тут Семён Петрович сделал паузу, побегал взглядом по сторонам и сказал: Варвара Петровна, я давно хотел вас просить об одном очень странном одолжении, да все никак…

– О каком, Семён Петрович?

– Можно вас поцеловать?

– Семён Петрович… – в глазах Варвары Петровны сверкнули искры поруганного достоинства. – Да как вы…

– Простите… я не хотел… то есть хотел… то есть хотел сказать, что не хотел… Только чтоб на производстве не знали… Простите меня за столь дерзкий поступок! – и он чмокнул ее в подбородок.

Варвара Петровна, словно ветер, кинулась к реке, где никого не было. Семён Петрович кинулся в другую сторону.

Возле реки она остановилась и заревела.

Каждый мужчина носит определенное отношение к женщине, и каждая женщина принимает правила каждого мужчины.

После просмотра кинохроники в честь приближающегося юбилея, братья Рвоткины в лесной сторожке пили "бормотуху". Трое из них были высокого роста, крепкого телосложения, один – маленький и смешной. Однако на экране, где братья Рвоткины с механическими пилами через плечо двигались на фоне круглых процентов плана, маленький казался выше и удалее всех, – оттого что шагал по бревну и в каске набекрень.

Когда распахнулась дверь в сторожку, братья Рвоткины разливали очередную порцию "бормотухи". Завидев Варвару Петровну, они медленно приподнялись, один из них, не желая делиться "бормотухой", загородил ту своим телом.

В глазах Вареньки сверкнули те же искры, что и во время разговора с Семёном Петровичем, но читались они теперь так, словно вспыхнуло в душе тайное желание, которое невозможно залить уже ни робким бормотанием, ни даже "бормотухой".

3

Где-то приблизительно в это же время, в тот же день, возможно даже в ту же самую минуту, вышел Указ, предписывающий всех людей, занимающихся творчеством, переселить в хорошие жилищные условия, чтобы те могли воспевать существующую действительность, не стесняясь этого. Но, или на всех не хватило хороших жилищных условий, или посчитали, что наш герой недостаточно занимается творчеством, или еще что, но только поселили Максима Девочкина для начала в коммуналку.

Разложив вещи, подставив таз под капающую с потолка воду, Максим Девочкин сел огорчаться. И тут в руки ему попалась газета, которую по своей забывчивости, во время осмотра комнаты, прежде чем вселить сюда героя, оставил автор. А в газете – строка: "Каждой семье отдельную квартиру к 2000 году" – Максим Девочкин застонал и чуть не потерял сознание. Потом схватился за голову, потом успокоился. И даже обрадовался. Он вспомнил, что истинный художник должен страдать. А поскольку он художник истинный, то ему, как, впрочем, и автору, успевшему уже к этому времени умыкнуть газету, не нужна квартира.

Привыкая к новому предмету своего страдания, Максим Девочкин проголодался (перейдем от лирического вступления к физическим действиям) и отправился на кухню в надежде сготовить суп.

На кухне висело пять лампочек, включавшихся отдельно из каждой комнаты. Хозяйки, с первого мгновения отнесшиеся к новому жителю враждебно, вышли по отдельности каждая из кухни, выключив каждая свою лампочку. Раздался настолько нечеловеческий крик, что очертания трагически согнутого тела засветились в темноте от напряжения.

На следующий день Максим Девочкин вышел на кухню со свечкой. Пронеся ее так, словно вокруг совершенно темно, он поставил свечу у плиты. Пламя колыхнулось и расцвело вместе с улыбкой Максима Девочкина. Он бы так и наслаждался этой своей находкой, если бы не почувствовал на себе пристальный взгляд окружающих. А, как любая артистическая натура, он всегда, когда чувствовал на себе пристальный взгляд окружающих, хотел страдать. Он на мгновение задержал взгляд на свече, давшей еще одну блистательную мысль, потом с безысходностью и трагизмом, но, как подобает в подобные минуты, без колебаний, вышел из кухни, оставив дверь открытой.

Чердак являл собой ярмарку тщеславий. Старые кастрюли, тазы, банки, корыта в огромном количестве заполняли пространство, соревнуясь друг с другом в собирании капель. "Кап, кап…" Как?! Капельки, всегда настолько впечатлительные, что полностью отражают в себе окружающий мир, падали в первую попавшуюся посуду.

Несколько мгновений потребовалось, чтобы освоиться в полумраке, и Максим Девочкин двинулся к бельевой верёвке. Он уже принялся отвязывать верёвку и, наверное бы даже отвязал, если б не… Она стояла у единственного окна на чердаке, там, где светило солнце, плавилось небо, и летали голуби! Теперь уже Максим Девочкин ничего не играл. Он просто обо всем забыл. И пусть это длилось мгновение, мгновение это было великим!

Почувствовав на себе взгляд, она повернулась. О, как ей шел голубой небесный цвет! На глазах её блестели слезы. Она сделала шаг к окну, и Максим Девочкин бросился в её сторону.

Девушка была из "бывших», поэтому у неё не было будущего. Она это знала, знала, что сейчас её место на свалке истории, знала так же и то, что бывает с людьми, оказывающими поддержку таким как она. Поэтому поддержку таким никто сейчас и не оказывал. Но она не знала Максима Девочкина! Не знала, что он, в отличие от Семёна Петровича, поступает решительно и вопреки всякому общественному мнению, не знала… впрочем, сколько она еще не знала. И потому девушка уже сидит в комнате своего спасителя и, жадно жуя кусок хлеба, слушает его речь.

– Жизнь, Машенька, – это разрушение и создание красоты, разрушение одной и создание другой, – говорит Максим Девочкин. – Каждую вещь, Машенька, нужно уметь взять, то есть открыть. И даже себя нужно уметь открыть. Иные проживут всю жизнь, так и не узнав, кто они на самом деле. Нужно очень внимательно прислушаться к голосу собственного сердца и, если необходимо, даже через что-то переступить. Вы меня понимаете?

Машенька кивнула. Она все понимала, потому что очень хотела есть.

– Вот вы, – продолжил Максим Девочкин. – Вы никогда не мечтали стать, ну, например, членом художественной самодеятельности? Ведь мечтали же, мечтали? Считайте, что вам крупно повезло… – тут он выдержал паузу. – Но знаете ли вы, для того чтобы стать членом художественной самодеятельности, нужно испытать всё? Понимаете, всё!

Машенька всё понимала, поэтому еще сильнее уцепилась за кусок хлеба.

– Вы готовы?

Машенька выразила готовность.

– Тогда начнем! – Максим Девочкин встал и в большом возбуждении зашагал по комнате.

4

В коридорах Дворца Просвещения всегда много народа. Особенно много сейчас, во время подготовки к юбилею. Сейчас, кажется, даже больше всего, даже больше, чем статуй в парке.

Статуи в парке, как будто бы говорят людям: мы ваш идеал, вы должны стремиться быть похожи на нас, вы должны становиться такими же как мы. И люди соглашаются и тут же становятся. Поэтому сейчас перед самым входом происходит демонтаж Венеры, помрачневшей за последние десятилетия стояния. На ее место готовится встать жизнерадостная с большим букетом колосьев колхозница. Любовь к женщине уступает место любви к труду.

В коридор, словно огромный красный язык, выволокли транспарант, с которого слетело одно единственное слово "Пусть…". Больше на нём ничего ещё написано не было. Скоро множество таких транспарантов, исписанных вдоль и поперек, развесят по всему городу, и те, болтливо трепыхаясь, начнут славить направо и налево, куда подует ветер.

А вот Иван Петрович Удод. Ему во время подготовки к юбилею доверена наглядная агитация, поэтому он болтается в коридорах Дворца Просвещения, перемещаясь от одной статуи к другой, отдавая поручения, о которых тут же забывает. Сейчас он марширует мимо ряда плакатов, изображающих человека с ружьем: на одном плакате человек с ружьем стоит по стойке "Смирно", на другом – выполняет команду "На плечо", на третьем – "Коли", – поэтому, если двигаться мимо, человек с ружьем оживает. И эта находка особенно радует Иван Петровича.