Как в царёвом флоте

Незабвенное событие: первый день корабля. Всюду новодел. Всё отлажено. Технарская начинка тишайше ждёт. Каюты смахивают на пеналы первоклассников. Каждый из команды взвинчен. Особый подъём чувств распирает штурманов. Подымайся-де в рубку и… давай ход.

Гм, оговориться надо. Сдерживая рвение верхоглядов, механики попросят пару часиков. С бухты-барахты в машинной яме не бывает. Извольте задать постоянную готовность.

Так было и 28 марта 1964-го у стенки Балтийского завода. На промозглом невском ветерке трепетали флаги расцвечивания. Забежавший вперёд прогресса газотурбоход приковывал внимание. Не менее значимое – внутри надстройки. По одиночке в кают-компанию потянулся комсостав. Лишне замечать: мужчины строго по форме. Делово настроены.

Чёрные галстуки, мнится, на что-то смахивают. Никак, перевёрнутые восклицательные знаки. Понятно – с волнения.

Расселись, согласно золотым нашивкам на погонах, в удобные кресла. Благостно стало взорам. Есть на чём зацепиться. Края иллюминаторов с барашками желтеют стильной бронзой. Частоколом панели из ценного дерева^[4]. Почтенно выдаётся к первому столу пианино. Матовыми лунами струят свет плафоны. Пиковый момент подчёркивает судовая тишина. Даже динамка не тарахтит. Последняя позволительная роскошь – электропитание с берега. Этакая неотстриженная родовая пуповина.

Незадолго до этого торжественный подьём флага состоялся. Пяток, а то и более рюмашек шаяли в головушках. Тянуло к шуткам, раскованности. Одёрнуть иль отдаться настроению, решал капитан. Но и над ним выделывался смешливый бесёнок. Незаметно ткнул под правое ребро. Подсказал мысль:

«Ты – главный. Тебе начинать. Да не будь занудой».

– Ну что, господа офицеры, долой с кочерги. Настаёт эра чистого, умного флота.

Изречённое резануло слух непривычностью. Какие, к чертям, господа? Вон на столешнице свежачок: газета «Правда». Значит, обязательная рожа Хрущёва с сотоварищами. Вечное заклинание в верхнем углу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Кому не лень, додумает: «С каких рыжиков?! Одни на «фордах» и «пежо» рассекают. Другие пупки почти задаром рвут». Всё ж повелись на «господ». «Ишь, кэптэн хват». По-разному заулыбались. Дескать, лестно, в точку. Уловив одобрение, мастер позволил себе наслаждение человека, собравшегося озадачить:

– Нам-то на особинку, что придумать? Это я о выдвижении традиции. Ни у кого такой нет. Лишь у нас будет.

Морские волки окаменели. По вообразительной части силён один из тысяч. Избранник неба чудом сыскался. Насквозь проспиртованный в гостиничном житии дед отмочил:

– Ничего нового тут не родить. Надо за основу взять, какая велась на царёвом флоте. Завести винный графин то есть. Перед обедом, знаете ли, не грех пропустить четвертинку стакашика. Иногда сама душа просит. Моряки мы аль прачки?

Гениально!!! Разом принялись дорабатывать счастливое озарение. Вопросов возникло! Мама рОдная! А что заплещется в графине? Дозволительно ли в столовой команды второй выставить? Ведь там по равенству тоже пианино. Как помпа на этакое скосится? И тому подобное. С ходу не расколешь. Мозговая атака удалась. Детали уточнились. Наперво: раскрепить от качки. Размерами желательно большущий, непросматриваемый. Да и как наливать? К тому ж надобен приглядный. На скорой минуте: «Да, видали в Англии целый галлон^[5] виски. Ляпистый, из керамики. Имеет краник. Самое то!» С названием затруднились. «На «ко» кажись.»

– Пойдёт, – авторитетно подпёр дед.

– Хватило бы культнуждовских, – засомневался трёшник.

– Да ладно, чего уж. Скинемся! – возгласы народа.

Для рядовой команды решили также выставить. «Иначе обзавидуются, в партком настучат. Ну, а насчёт помполита, как получится. Завтра змей приезжает. Авось, втянем».

Мастер не ожидал безумно отрывного. «Ни хрена себе: на благом подловили!» Отступить – вроде унизительно. Память к случаю извлекла издёвку: «Оно, конечно, ежели, хотя однако всё-таки». Разряжаясь по чести, мнение утвердил:

– Лады. Но кто переусердствует Бахусом, подведёт всех.

Пеняйте на себя. Свободны.

Конец с венчиком достопамятному совещанию. Планида, что ль, общая? С негаданных ли причин? Только выгорело дело. Нате вам рейс за мечтой на «ко».

Капитан уже познал своё супер-судно. Так обломиться! На отходах, к позорищу, оно нещадно дымило на весь порт. (Это машинёры запускали «сапоги»^[6]). Задний ход – рекорд беременой черепахи. Теперь кэп клял французов, подсунувших экскрементную хрень. Доставалось и министерским, страстно любящим заграничные командировки.

Жаль, заточенные существительные пропадали на уровне мостика. Куда как приличными вспоминались старые пароходы. Никакого тебе грохота. Просто санаторная благость. Его величество пар, что ни говори, незаслуженно отвергнут. Короче – доумничались.

С расстройства законно пропустить для смирения. Хороша стармехина доза: четвертинка стакана. Ай да Геннадий Гаврилыч! Удружил.

Всё ж сомнения мучили. «Подумаю-ка на досуге.» Честно до послеобеденного сна напрягался. Будто тупой ножовкой перепиливал бревно. Круг служебных мыслей замкнулся утвердительно. «Будем, будем брать!» Кого надо опасаться, соответственно обработан. По человеческой слабости сам не прочь. Раз «добро» получено – едрит твою налево. Дружно скинулись: кто пару шиллингов, кто побольше. Старпом не осудительно съэкономил на продуктах. В лучшем виде пузатиков доставил шипчандер^[7].

Ох! Какое возникло оживление! Принялись невидаль рассматривать. Круглые белые бока её заманчиво кичились британщиной. Вестимо экой: малёваные львы, короны, завитушки. Завирально хвалебный текст. Главное – кранчик. Да-а! Презентация впечатляла.

От рукастых умельцев – немедля закрепление. Рядовых из команды просветительски подтянули. Почему сие? Посколь дозволительно. И те вмиг прониклись оказанным доверием. Разве с понятливым народом пропадёшь? Ни за что! Ни в коем веке! Традиция огромной исторической силы имела место возродиться. Виват!

Погода на море отменный денёк подобрала. Чистый вид с итальянской открытки – красочный штиль. Нежнейше голубел небесный купол. Густо-синий ковёр стлался под ним. Солнце к зениту не жалело лучей. Во всей этой роскоши «Печора» скользила крейсером «Диана». Правда, здорово не дотягивая до 20-ти узлового хода.

На судовых часах 11–30. Обед по уставу. Ожидаемо первым явился кэп. Следом искусительным змеем стармех. Двери кают-компании учащённо зараспахивались. «Приятного аппетита. Прошу разрешения», – проборматывал очередной нарисовавшийся, следуя к креслу. Только супницы не притягивали. Чего-то явно недоставало. Точнее, кого. А-а! Первопроходца с личным примером. Смелый, до острых крайностей бузы, поднялся.

– Господа офицеры, кому угодно – товарищи. Начнём возрождение лучших обеденных минут на русском царёвом флоте. Постигайте упущенное не по нашей вине. Это делалось примерно так.

Знаток Гаврилыч вмиг преобразился до великолепности. В лице обнаружилось породистое достоинство. Манеры отточены. Голос с благородной хрипотцой. Ни дать ни взять: окончивший Морской кадетский корпус. Выпуска этак Петра Дурново, Василия Верещагина, Римского-Корсакова. Школили тех отменно. Не поэтому ли, почитай, все они с местом в истории?

Далее чуть прозаичнее. С чайным стаканом дед двинул к заветной ёмкости. Секунда – и ровно четвертинка. Как бы студёную водицу зрелищно-медленно, не размыкая губ, втянул. Бесспорно, изящно. Просто молодецки.

Каждому восхотелось проделать то никак не хуже. Разумеется, и капитан не преминул. В массовке смекнул нацедить после помполита. Мало ль чего…

Градусный сороковник ещё как ощутился! С принятого на грудь зажгло душевно. Расположило к чёткому настрою. Впрямь: не зря жила с петровских времён особица. С ней, воодушевясь, и в одиночку не слабо выпереть на супостатную эскадру. Да и отрадно было расслабиться, загадать желанное. На «Дианах», «Аскольдах» непременно кто-нибудь музицировал. Печоровцы же трёх палуб и пальцем клавиш не тыкали. Что поделаешь: культурность после 1917-го долго не одобряли. Более того, подозрительно вежливых, по-господски типажных – в расход. За чужие языки – также под белы рученьки.

В послевоенном десятилетии власть смягчилась. Но как разом исправишь кромешные заскоки? Второе обделённое поколение уже представляло страну и флот. Неважно – торговый, военный. Представляло без выбора – и всё!

Впрочем жизненном, по надобности, дало бы нынешнему фору. Не знало, к счастью, пагубы денег, пошлого комфорта, бессмысленной рулёжки. В отпусках постоянное обременение: дрова, вода, помои. Всякое там приколачивание. Латание ветхих крыш, обмазка печек. Садили картошку вдоль мосточков на Новгородском и Костромском. Незатейно семьи питались солёной треской.

Холодильники «ЗИЛ» красовались в киножурналах. Фантазийные проклёвывались в «торгах» и разбирались, кому положено. Против рожна партблатного по силёнкам ли прати?! Обходились испокон проверенным. Самые хозяйственные делали ледник в сарайке. Такая вот здоровая убогость. Потому и неповторимы те, коряги-мореходы.

А что же в столовой команды? Там-то как? Верите – отменно. Проблемица лишь: ту воображаемую четвертинку с кружкой соотнести. Сначала дракон нацедил. К собственному удовольствию прилично ошибся. По строгой иерархии следущим – плотник. Уж не так явно. Затем точила со сварным. Грамм по пятьдесят всего перехватили. Живая очередь струилась, веселея на глазах. Балдёжное самообслуживание – нравы шкодные. Подколочки у рядовых моряков острее. Во внешнем виде образность пиратская. Сухопутные обзавидовались бы глядючи. На ином кряке пред залпом слышалось: «Не разгонись. Не у Хабарки. Смакуй стилягой». Учётную строгость наладили. Меру эмпирический вычислил токарь.

– Парни, надо выпалить «раз-з» – и краник в исходное. А кто на третье «зе» покусится – завтра пролетает. Ни моги плутовать!

Раньше для нижних чинов баталер старался. Проще выразиться – виночерпий. Не проштрафился – подходи к чарке. Опосля принимайся за наваристые щи. Флотский – государев человек. Лих, чуть должно придурковат, сметлив. Знакомит с великой державой в портовых драках. За неимением войны тузит бриттов, французов, голландцев. (О немцах и их марине долго не слыхивали). А известные пусть ищут кабаки для поколоченных. Пока не покинет пирс щеголеватая громадина под андреевским флагом, не расхаживать там петухами. Железное соблюдалось правило. Имперское!

Ревностно, истово служили. Поди, тосковали обсохшими на берегу. Непьющие скряги, накопив по гривеничку, заделывались крутыми в какой-нибудь Ершовке. Но и те не мошной гордились, а тату якоря на кулачище.

Тишь да гладь. «Переделыватели» мира ещё бегают в штопаных пейсах. Повзрослее – мухлюют в лавчонках. Гимназист Ульянов – кудрявый зубрилка. В коварном Лондоне подумывают печатать марксовы идейки кириллицей.

Довольно ознакомительного отступления. Очень мучит любопытство: насколько хватит печорских? Кто подвёл? Могло ли быть по-другому?

Следующий обед прошёл гладко отлаженным. Даже старпом пожаловал, что никогда не случалось. Пофиг сон. То-то! Теперь все в истинном меридиане. Греются настроенческими искорками, на сухую никак не высекаемыми.

Новые сутки. С погодой везёт. Достаивается детская вахта. Начало ожидаемого с минуты на минуту. Однако ж, какова досада! Оказывается, он – мастер – не первый! Розовощёкий медик на опережение припёрся. Всякий бы просёк: док Серафим в поддатии. Глазки его замаслены. Морденция кривится глупой нипочёмностью. Поэтому на кэпа уставился, словно на забавного пациента. И давай фамильярничать.

Неуставной перебор подействовал ушатом из болота. Мастеру ли молча сушиться? Как-никак из нервных военных мальчишек. Вкусил жестянку жизнь со всех сторон. Выражениями пользовался любыми. К примеру, госпитальных калек.

– Ты! Ты! Помощник смерти! Штопаная клизма! Вон, бездельник водниковский.

Разное восприятие помешало обоим определиться окончательно. Хитроватый со студенчества, Серафим не желал отклеивать зад. (Недаром в будущем главврачом поликлиники заделался и дочь Причерта^[8] окрутил).

Обязанный безраздельно властвовать, кэп потаённо кипел нутром. Кают-компания полнилась с заметным оживлением. Прежде всего – стаканы под краник. Тусклой охрой проявилась в них братская влага. В силу отечественной привычки командиры изволили чокаться.

– Полагаю, доктору довольно. Разве компотику ему по состоянию. Впредь вести себя серафимово.

Капитанская прилюдная язвительность вынуждала к ответу. Пусть и жалким лепетом во спасение подпорченной чести. Щёки дока окончательно раскрасились. Голоском вместо куда-то подевавшегося настоящего: Сорока-ворона кашу варила. Сорока-ворона деток кормила. Первому дала – он воду носил, Второму дала – он дрова рубил, Ну и так далее. А ты, шестой, у ворот постой.

От защитной считалочки лопнула последняя выдержка.

– Помните, я всех предупреждал. Решение всегда за мной.

Не потерплю разведения пьяни!

Собственный рык побудительно стегнул к действиям, горячему разносу. Мастер сбесившимся барбосом кинулся в столовую команды. «Ё-ё!!!»

Явно закосевшие рожи боцманского кружка подсудобили гневу.

– Что ж вы, братцы, свинячите?! Такой(!) обычай в дерьмо слили! Сейчас же снять бочонок!

Не выкурились на сытое сигареты, а уж злополучные пузанчики под арестом. И в весьма надёжном месте, какова лишь одна каюта капитана.

Никто не ворчал, не бичевал словесно виновных в повторной гибели воскрешённой «чарки». Понимали: с допущенной затравкой бороться невозможно. Всё равно бы прокололись не сегодня, так завтра. Самое большее – к банной субботе.

Старшие смирились с крушением веры в человечество. Может, оно и к лучшему? По крайней мере, в 1 1-20 звякали бокалы. То приязненно чокались кэп, дед и примкнувший к ним помполит. Позволяли себе трёп достойный морских джентльменов. «Ну, пора!»

Мажорная троица спускается палубой ниже. Створ дверей кают-компании. Наиточнейшее появление! Слоёные приветные словечки отзываются восхитительной увертюрой в душе буфетчицы. Усугубительно, по чувствованиям Зины, в неё впрыгивает волнительная дрожь. От любого взгляда эталонных мужиков томно груди.

Жаль бабёночку. Воплощённая мужественность отвергает шуры-муры. Штучные люди – тайный промысел Божий.

Неуклюжую «Печору» часто канали шторма. Гавриловича же – множество отчётов по силовой установке. Закончит очередной, – скривится. Будто возразит председателем комиссии на защите дутого диплома. Хана цифири. Неисправимый романтик поднимается в рубку. Осмотревшись, сказанёт там:

– Клянусь Одессой и деревней Лапоминкой^[9], упоительно у вас!

Обозримая разгульная даль подчинит его целиком. Разбудит восторг, подсунет любимую картину:

Низко стелет дым к норд-осту трёхтрубный крейсер. Серебряные верхушки волн дотягиваются до баковых орудий. Презирая восемь баллов, на шкафуте отбивали трёхкратные хмельные склянки…

P.S. К исходу того года под любыми предлогами рванули с «Печоры» мотористы, механики. И было с чего. Глушил их дикий шум «сапогов». В машине потная жарища, вроде как бороздят экватор.

Кому полагалось держать народ, протащили два решения:

1. От такой-то температуры наружного воздуха машинёрам выдавать вино. Ну и шефу, поскольку камбуз аккурат над адом по-французски.

2. Ни в какой каботаж, ни даже в ближнюю Арктику по чистой воде не посылать. А всё налево, налево, налево.

Рвать когти стало глупо. Здоровье? Пусть-ка оно потерпит. Ещё как славно держаться в кильватере лучшей традиции!

Вот так-то Гаврилыч, его нижняя команда слились с военно-морской историей России навечно.