Где те бичи?!

В эпоху перемен всё заторчало вверх тормашками. Страх отсидок пропал даже у робкого начальства. На передний смысловой ряд выдвинулось предерзостное воровство. И как пОчали-начали, в дотоль немыслимом государственном охвате, красть! Кто вращался на уровне кремлёвских звёзд и около, те – миллионами. Нет, не в рублях, а в модных баксах. Уровнем ниже – сотнями тысяч. «Свои люди» ежедневно пребывали в плюсе. Оттого страна разительно быстро нищала.

Совсем на низкой черте, изобретательно карабчили вещицы, имевшие продажный спрос. Местную историйку такого рода припомнит каждый, переживший то времечко. Вот и я сподобился застать забавную. Конечно, моя баичка-хохма вровень с паркетным полом родного «пентагона»⁵. Иначе давно бы головушку открутили. Раз так мелко спасся, обязан поведать.

С коротенькой завязкою описать бы вскользь пароходских бичей. Взять и объединить их в один характерный пучок. Да сдать всех общим выпуклым портретом. На нём и я, кстати, затеряюсь без нынешнего просвета на макушке. Ибо никто из плавсостава не избегнул, в ожидании направления на судно, поторчать в резерве. Околачивались там и по другим незатейливым причинам.

Платили за почётный титул бича 70 % должностного оклада. Убавленная поддержка джинс, поневоле подталкивала к жёсткому бытию. Что примечательно, перестали своему положению удивляться. Вокруг такое же. При шоковой терапии, поочерёдно творимой Г. и Е., цены прямо-таки взлетели. Но и за копейки надо было отработать полный рабочий день. Куда изволят послать, – будь, бич, любезен. Среди зимы поручали, к примеру, смерзшийся уголёк подолбить ломиками у соломбальской котельной. Посколачивать чего-то там в семи пароходских детсадиках. По весне заняться обустройством пионерлагеря. По осени отряжали на картошку в подшефный колхоз Заостровский. Могли и на Соловки упечь изведать мытарств, каковские потом в снах закошмарят.

Короче, всюду требовались дешёвые (читай – дармовые) бичи. При таком-то спросе, мимо всякой логики, число подсобных возрастало и возрастало с перехлёстом, потому как.… Зачем объяснять витиевато? Сами, поди, догадались. Шёл распил! Суда тупо пропадали без возвращения, продавались с экипажами и без оных. Сдавались за тридевять земель в металлолом. Те детсадики, пионерский и подшефные колхозы вскорости безморочно ликвидировали. Опять-таки с тихушным барышом.

Несчастных моряков-бичей развелось уже с ужасающим перебором. И куда их всех деть?! Стали насильно выбрасывать за ворота пачками, целыми командами, сотнями. Не иначе на горькое пропадание или, барахтаясь, сами чего-нибудь предпримут. На худой конец, спереть по мелочи догадаются…

Были, так сказать, избранники судьбы. Оных закрепляли за службой АХО «пентагона». Взахлёб причин на 12-ти этажах: кое-что передвинуть, перенести, подкрасить, подправить. Посылали, как рассыльных с документами, в здание со множеством служб за базаром. Отправляли с казёнными проездными кого-то разыскать, ибо мобильных телефонов и в тогдашнем Китае голяк.

Во как идиллически продолжали течь дни. Отчасти потому, что страну буквально залили дешёвым забугорным спиртом Рояль. Сдаётся мне, не случайно сотворил Горбачёв антиалкогольную сушь. Чтоб потом народ до источников дорвался и… надолго забылся. У кого с деньгами совсем худенько, тем – палёная водка, травящая наповал. Стало быть, над многими опасно буйными, воткнулись упокоительные кресты.

О ту пору в местной архангельской локации приключилась незабвенная хохма. Именно в «пентагоне», точнее, на «адмиральском» этаже, что славился благостной тишиной и комфортом ни про всяких. Ещё бы! Там сидел сам Генеральный директор! Фасадные окна его огромного кабинетища выходили на обозримую панораму Двины. Для мыслительного процесса красовался массивный стол, будто у премьер-министра. По центру той надменной заводи возвышалось кресло. Резное! Несомненно, стильной дореволюционной работы именитого краснодеревщика.

Длинный ряд стульев попроще – для «копьеносцев» при совещательных должностях, тянулся вдоль правой стенки. На левой капитальной стене кабинета также почти непрерывные окна. В этом сосредоточии воздуха, света и позитива свою важную роль играл барственно-зелёный ковёр. Сия позволительная чину роскошь, ёще как(!) помогала полёту рулящих мыслей. К благому ускорению тех, не шаркать, а гордо ступать по истинно миллионерской диагонали.

Как здорово при этом осознавать, что за тобой не подкатят на казенном воронке. Не засыплют, при яркой лампе в глаза, топительными вопросами. Затем к лучшему припоминанию, не запрут в камере с ужасно голодными клопами. Вот что значит дожить до торжества демократии и рубиться по понятиям! Даже от исчезновения теплоходов, никакого тебе риска. Одна вальяжная приятность, раз выпало докараулить свой пост. Взошла-таки негаданная звезда после добросовестно отсиженных партсобраний, на которых вовсе небрезжилась. Очень хотелось возбудить в себе поэта и срифмовать, как-тось: «небрезжилась» с Брежневым.

«Ну, да работа на первом месте» – оборвал мыслительную лирику Генеральный. «Просмотрю-ка список закупаемых для береговых работничков вещей. За валюту как-никак. Ни хухры. Чего-нибудь да приглянется. Ага, холодильники Бош! Забью две штуки».

Обычнейший звоночек по внутренней связи от секретарши.

– К вам из АХО. Ковёр на чистку забрать.

– Пусть пройдут.

Через двойные двери входят четыре бича, явно оробевшего вида. Естественно, взгляды в пол. Гендиректор продолжает изучение важного документа. Здороваться – излишне. Всё же парни, как глухонемые, одними губами выдавливают «здрасте». И сразу начинают скатывать зелёного. За полминуты он уподобляется дулу царь-пушки. Подхватывают его не без напряга и обратным курсом, минуя двойные и секретарскую, в коридор. Топот, идущих в грузу, гасит замечательная триумфаторская дорожка. Распахивают дверь перед лифтами, ещё без всякой магнитки. Там с ношей уже по лестничным маршам до первого этажа. Далее чёрный ход, прямиком во дворик.

Опять "гену" стало нечем заняться. Давно известный способ: походить по диагонали, не сработал. Податливой мягкости под ногами не ощущалось, соответственно и полёта отрадных мыслей. Досадуя, заказал чая с датским печеньем. Шустренькая симпатичная секретарша Валентина вмиг его спроворила. Новую жестяную коробку вскрыла с теми кукисами в белых розеточках. Внесла на подносе и пропала пулей. Как иначе? Поток мыслительных минут начальствующего лица, бесценен.

Зам. по экономики принять по телефону просился. Отказал вполне резонно: «Нечего скукотень нагонять. Кончилась, по счастью, министерская отчётность. Сами правим!» Окрылённому надменным чувством, не хватает только привычного променада. Меж тем, около полутора часов сиднем. "Совсем разболтались! Пора вздрючить". Клавишу связи холёным пальцем втопил:

– Валентина, позвони в АХО. Кой чёрт они там мудят?!

Следующей минутой удивительный репит-ответ:

– Из АХО докладывают: «Никого к вам не посылали».

Короткая размыслительная пауза и страшный рык:

– Где те бичи?!

Ни вызванная начальница того отдела, ни опрошенный вахтёр малейшей зацепки в криминальное ЧП не воткнули. Та – «Не посылала». Тот – «Мимо не проходили».

Перед Валентиной выстроили до единого, занятых на сегодняшней барщине.

– Вроде, не эти. Точно! – отчеканила вострушка.

Нарисовался, как есть, стыдливый глухарь, не нуждавшийся в огласке. Каково-то почувствовалось Генеральному?!

Живо представил действительного хозяина пароходства, которого боялся, перед кем лебезил. Невероятно, но был ещё больший баловень судьбы – пакистанец Сидики! Когда-то на шару чалившийся в московском институте имени Патриса Лулумбы. Вернутся обратно под родное палящее солнце и сеять там социализм, – ищите дураков. Подался в Голландию, преуспел в мухлеже со старыми убитыми судами. Тут, как на заказ, чета Горбачёвых турниром по Европе. Где миллионные кредиты за развал Державы выпросят, где благосклонно дорогой подарок примут, и тоже чего-то пообещав. Вот и Сидики на приличном русском им отрекомендовался, вручил нечто и стал главным акционером СМП. Подобные, невесть откуда, вурдалаки уже славное БМП схавали, не подавившись. Прикиньте, даже ржавых якорей(!) от его стальных крупнотоннажных красавцев не осталось.

В мельчайших деталях Генеральному и дальнейшее вообразилось: скоро сам «паки» нагрянет. Проверить, так сказать, в натуре тайный финансовый о'кей. К бабке Ванде не ходи, заметит оттопыренный мусульманин пропажу. Стрельнёт, будто ударит презрительно, жуликоватыми южными глазами. Без пардонов, эдакое уничижительное в растяжку прогнусавив:

– Вижу, плохо справляешься, братец. Ковёр под ногами и тот спёрли. Зачем тебя, не более как содержу, со сворой замов в придачу? Кышкнуть бы вас всех – дела бы закрутились намного лучше. Да добрая у вас кантри⁶ и я добрый.

Пнёт, по всегдашней привычке, заднюю ножку любимого кресла, чтоб подразвернулось. Набобом⁷ с бусурманскими перстнями усядется темнее тучи. Стой перед ним, то ли слугою дурковатым, то ли преданным идиотом. И всё это пережить из-за каких-то проклятых лжебичей?!!! Срочно! Срочно(!) заказать подлог стащенному.

… На шестые сутки, ближайшим пришедшим в порт «фантомасом»⁸, похожий ковёр доставили. Уф, впритык. Пронесло под гнев супер-хозяина попасть. Опять зашагалось по мягкой зелёнке бесподобно легко. Рождающиеся в путеводном движении мысли, приятно возвышали душу. Тревожиться, вообще, как «паки» словесит: «шалтай-болтай»⁹.

Какие же всё-таки водевильные, первые новорусские хеппи-энды.

Моментальный радист

По сообразительной части всех других запуливали судовые радисты. Это надо же, налету ловить морзянку, облекая пиканья из наушников в слова. А какую по сложности аппаратуру едва вмещала их рубка?! Все эти приёмники, передатчики и что к ним прилагалось. Пусть в другом полушарии, штормит ни штормит, радистам без разницы. Как бы между всякой текущей ерундой, принимали радиограммы. Чего только в тех ни привходилось. И распоряжение в экий порт следовать. Кто у кого родился. Кому в кадрах готовят замену. Десятки других спецтем и подборок. До наоборот, в радиоцентр СМП прямо с кончика антенны улетала информация капитана, деда. Отдельной стайкой – личные весточки. Мог и помполит своё политдонесение снести отстучать на ключе. Ведь конец семидесятых годов прошлого века. Ничегошеньки в том архидревнего. Связь через компьютеры и спутники даже фантасты не предрекали. На каждом судне их было двое: начальник радиостанции да радиооператор (второй радист). Старшему, по установленной между ними справедливости, доставалось дневное бдение. Младшему – ночное. Те обособленные самики в основном солидной питерской выучки. Значит, когда-то заканчивали престижные ЛВИМУ либо ЛАУ. Являя, и без лупы, отпечаток несомненной интеллигентности при броской раскованности. Столь редкое сочетание, наблюдалось лишь в торговом флоте СССР. Надо будет, пойду о тех временах живым свидетелем. Пока же трагикомической историей лучше займусь.

К исходу долгого рейса в команде царило приподнятое настроение. Ведь шли ни куда-нибудь, а в колбасно-пряничный, полный заманок – Ленинград¹⁰. Вот это и обязывало каждого устроить себе праздник. Продолжая мысль, чуть займу у Гоголя: «Майский день. Именины сердца». Редким питерцам вообще фартово, раз дома очутятся. Всем иным – варианты скромнее, или куда кривая вывезет. Холостые стиляги, конечно же, рассредоточатся по кабакам. Преобязательно кому-то из них повезёт в звёздной ночке с ветреницей, проживающей, допустим, на 13-ой Красноармейской. Женатые вызовут жён и позапираются в каютах. Не все мужи во браке эдак поступят. Найдутся отступники, что на вызове супружниц сэкономят, раз горазды увлечься питерским загулом. По тратам такое равновесно. Зато, по отзывам роман Мопассана вживую.

Караулящий всех нас бес, первым в ребро кольнул начальника радиостанции. Не то, чтоб тот страстно возжелал греха, скорее начал ностальгировать по курсантской молодости. В памяти, продвинутого во всех отношениях радиста, хранились, некими секретными шифрами, номера домашних телефонов.

«Здорово бы позвонить Светику, Таньке, Эльвирке, Томочке и Машуне, – подумывал он, – Вдруг, до сих пор кто-то не замужем. Ну, просто жизнь поломалась. Ведь вполне допустимо. А что, если у двух-трёх так? О! Тогда буду волен поступить шейхом. Назначу каждой встречу через ресторан. Всё по верхней планке: вино, весёлые вспоминалки, томный медляк и страстная, незабываемая ночь. И вот таковское, может сбыться целой салютной обоймой. Для одного лишь прочувствования сладко-угарных минут, всем пожертвовать не жалко. Кончатся деньги – спущу отоварку в закутках Гостиного Двора. Пофиг. Моряк – ни Кащей».

Продолжив фантазировать в том же направлении, маркони¹¹ распалил себя до состояния одержимости. Заранее умно подал жёнушке заградительную радиограмму: «Милая тчк Стоянка очень короткая зпт сам расстроился тчк Увидимся через рейс тчк Целую навечно твой тчк.

Тотчас ответка: «Дорогой тчк Как я опечалилась тчк Мечтаю быть рядом тчк Этого никто не может мне запретить тчк Твой аленький цветочек тчк.

Перечитывая по пятому разу сей сумбур, начальник радиостанции истолковал его нервическим романтизмом. То есть, останется дома мечтать за геранями. До чего возвышенная душа! Повезло ему.

Едва береговой монтёр присоединил телефон с казённым номером, изменщик стал названивать к былым подружкам. За троих ответили их бедные переживающие мамаши. Что вызнал, нуждалось в осмыслении, точнее, в минусовке. Итак, после института, по распределению, Светика, Эльвирку отправили на СеверА. Томочке выпало сгубить лучшие годики в Средней Азии. Стало быть, их коды из памяти долой. Танька же с Машуней оказались на месте. И до сей поры свободные пташки! Даже, как бы поощрительным авансом, ахали от нежданного звоночка.

«Ладно, начну с Таньки, – решил он, – Совсем простецкая, помнится. Обжималка симпотная, непрочь из горлА портвишку, закурить. Могла по-непечатному выразиться, не краснея. Бой-девка». Назначил ей встречу под вечер на Невском у ресторана Московский». Сам прибыл заранее в семафорно-заграничном прикиде. Предупредил швейцара: при любом наплыве публики опознать его. Барским жестом десятку задатком вручил. Осталось по знаменитейшему прошпекту¹² имперской столицы слегка прогуляться, впитывая в себя цивильную яркость жизни. Посрывать завистливых взглядов от гардероба «оттуда». Встрепенуться, что называется. Доверительно поверьте: после долгих рейсов, ещё как требует подзаводки истомившаяся душа.

Когда вновь очутился возле двери с подкупленным швейцаром, увидел весьма похорошевшую Таню. Молодой женский возраст преобразил до изящества её фигурку, кое-что подправил в личике, придал выразительности глазкам. И куда девалась девчоночная нипочёмность, помогая таким, как она, прорываться на танцы в училище «макаров»¹³. Ничуть не преувеличивая, пришлось воскликнуть:

– Ужель та самая Татьяна?!¹⁴

Ход конём исполнил чётче: взял диву под ручку и гордо проследовал за табличку «Свободных мест нет».

После начального бокала Татьяна перестала конфузиться, поверив в сказку встречи. Дошло дело и до томного медляка. Правда, перед этим понадобилось убедительно соврать о своей полной свободе. Предстать неприкаянным альбатросом-скитальцем средь океанских пучин. Сопереживательная близость к другой одинокости, страшной зацепкой вонзилась в Танино сердечко. Она стала заранее поддатлива на всё. Начавший жить по легенде, попросил подарить ему ночь. Хоть будет время счастливо, быть может, замкнуть их судьбы. Ведь завтра отход и что за ним? Туман…

– К себе позвать не могу. Живу с родителями дочечкой примерною, – начала выстраивать мысли доверчивая Татьяна. Разве заехать в домоуправление, в котором работаю. Ключи у меня в сумочке. Похвали: я всегда первой(!) на работу являюсь. Там можно взять ключик от квартиры, недавно умершей заслуженной старушки. На днях в райсовете дадут какой-нибудь семье ордер на заселение. А пока храним, как государственную собственность вместе с мебелью.

– Замечательно! Умница. Пойдёт, – встрепенулся радист, зримо сникший, услышав про примерную дочь.

Эпизоды дальнейшего мчались почти киношно. На тачке волга сгоняли к жилищной конторе. Затем прямо к парадному, где жила та старушка. Поднялись на нужный этаж. Татьяна, заметно дрожа, пытается вставить ключ. Тот ни в какую.

– Ой, что-то мне страшно.

– Дай-ка я – суровый бесчувственный мэн, попробую.

С показательной попытки замок сработал.

Дверь поддалась, выключатель нашёлся. По-человеческому любопытству осмотрелись. Из довольно перемешанной обстановки понравился широкий, c высокой спинкою старинный диван. На противоположной стене большущая багетная рама без картины. Этак, три метра на два.

– Наверняка, соседи сразу вырезали и спёрли, – предположил прагматик по-всяческому.

– Нет. Старушка блокадницей была. Тогда на хлеб и не такое меняли. Видно, потом надеялась выкупить. Или, что осталось, и то утешение.

Каждый из них искренне пожалел владелицу лишь пустой рамы. В новой минуте жизнь взяла своё: радист извлёк прикупленную бутылочку и вальяжно сел на диванище.

– Как-то нехорошо брать без спроса рюмки. Давай-ка по-прежнему.

– И на что я с тобой уже не согласилась? Была не была.

Столь лестно аттестованный, притянул Татьяну к себе на колени. Долгий поцелуй поставил многообещающую запятую в их бурном влечении друг дружке. Они, то прилагались к бутылочке, то к губам. Татьянка просто купалась в осязаемом счастье. Красавец-макаровец, для кого она играла роль шпанистой доступной девчонки, наконец оценил её. Сейчас она восхитилась прежним своим наитием. А напусти-ка паинькин, воспитанный видочик, разве бы эта встреча сбылась?! Да ни единого бы разика и на танцы-то те не попала. Во, навалом всегда желательниц склеить курсантика со шмоточным будущим. И романтичек, к коим причислялась, туда же – целый вагон.

Радист, удивив в себе охотника за впечатлениями, поверил, что это никакая ни интрижка. На самом деле он очень одинок, и сейчас ему улыбнулось вдруг неподдельное, настоящее.

– Разденься, хочу тебя, – попросил с придыханием.

– Только не будем выключать свет, а то буду бояться.

– Кого?

– Бабушки. Потекло сладко-хмельное времечко с дрожью горячих прикосновений. Далее под чувственные стоны Танечки. Хрустальная люстра, ещё помнящая прежних господ, заливала светом просторную комнату. Но они видели только себя. Ничего для этой пары уже не существовало. Так и задремали умаянными от восторгов души и тела.

Первой заполошно пробудилась Татьяна. Проспала!!!

– Милый! Милый! – принялась тормошить радиста.

Весьма по-срочному покинули престранный ночной приют. Расставаясь у парадного, он обещал приехать. Мол, дадут отпуск и всё такое. Поцеловались. Танечка – страстно, закрыв глаза. Актёр проходной роли, с плохо скрытой горечью, не прятал взгляда. На бегу к автобусной остановке, мягкосердечная питерянка обернулась, приветливо помахав ручкой. Портовый роман, лишь вечера и ночи, обрёл последнюю точку.

Ему ж куда спешить? На стоянке в Союзе – радисты вольные белые люди. А сама радиорубка – опечатанный объект с ответственной записью в журнале. Посидеть бы где-нибудь в кафешке. Да они ещё долгонько не откроются. Шагая без цели, увидел красавушку церковь без креста, за глухим складским забором и колючкой. «Вот бы свечку поставить за упокой старушки, хранившей тайну картины. И что это у нас за власть такая – никуда со благим не зайдёшь?! Ладно. Двину на судно», – подумал он, словно наказал сам себя. Сел на нужный номер забитого, явно не бездельниками, Икаруса с резиновой гармошкой и отбыл к порту.