Иллюстратор Lorе Schlee

© Виктор Каган, 2018

© Lorе Schlee, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4485-7752-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Виктор Каган

Там на Парнасе музы, боги и вдохновения дары. А мы присядем у дороги отдаться баловству игры словами то всерьёз, то в шутку, то с умыслом, то просто так. Вернёмся в детство на минутку и встанет на ребро пятак. И посмеёмся друг над другом и над собой – не всё ж стонать. И бог нас не поставит в угол, а к нам подсядет поиграть.

Эта книга – маленькое собрание малых поэтических форм – подражания, пародии, шаржи, частушки, поэхи, считалки, бляшки – для склонных улыбаться другим, подтрунивать над реальностью, посмеиваться над собой и, позволяя себе где смех сквозь слёзы, где слёзы сквозь смех, не отягощать жизнь, как говорил Н. А. Тимофеев-Ресовский, звериной серьёзностью.

Зверь стихов

Кажется (не знаю, не пробовал), пародии пишут, чтобы было смешно. Так мне и было – раньше, когда я читал пародии Виктора Кагана, в те времена ещё не объединенные в эту книгу, и потом про себя повторял то «Стихи – это вам не пахать и рожать», то «Стою я с междометьем на лице», то «Ну зачем вы со мной так по-свински»… Над некоторыми из пародий, признаюсь, хохотал в голос – правда, смущаясь, потому что иногда находил их весьма беспощадными… – и тем не менее не будучи в силах устоять перед точностью-вежливостью-королей.

На сей же раз, получив книгу и пробежав глазами те из пародий, которые помнил, я на много дней вдруг застрял в цикле с обещавшим много-много радостей названием «Из жизни поэтов и Л. Н. Толстого» – сначала приготовившись смеяться, да тут же и забыв о своём намерении. Это были стихи, пародирующие стихи. Пародирующие стихотворство как занятие. Пародирующие поэзию как возможность самовыражения посредством поэзии, когда «ангел леший зовет к столу творить стихов» того, чьё преклонение перед искусством слова окончательно беззаветно и кто не только не стыдится собственного косноязычия, но и ничего не знает о нём. Несчастного Бальзаминова, который забыл, что он Бальзаминов.

Это очень сложная игра. Играть в косноязычие пытались и пытаются многие, однако мало чьё косноязычие выглядит естественным: очень уж трудно тут не заиграться. Косноязычие авторского альтер эго в этой книге – подлинно: оно не отрефлексированное косноязычие напоказ, но как бы сама мучительная невозможность воспользоваться изжившим себя поэтическим языком при создании нового текста Перед нами пример своего рода самоубийства в процессе высказывания, или, как называют это в лингвистике, иллокутивного самоубийства – беспощадного и тем более трагического, что совершается оно на границе между литературой и реальностью… чужой литературой и собственной реальностью: «Он вдохновенной головою качнёт звездой во лбу светя и то как зверь стихов завоет то их заплачет как дитя».

Вообще говоря, у Виктора Кагана, этого зверя стихов, есть, во всяком случае, одна уникальная черта: спрятавшись за десяток ассоциаций, цитат, реминисценций, аллюзий и иллюзий, кивков и экивоков – вдруг вовсе без маски выпрыгнуть навстречу читателю и тоненькой шпагой поразить его в самое сердце. Вот хоть и в невинном таком (по-моему, уникальном для поэзии) жанре считалочек, от которого никак не ожидаешь полёта в экзистенциальную бездну… в которую однако проваливаешься – и, что самое странное, вовсе не спешишь её покидать: «девка тётенька карга мальчик девочке слуга раз два три четыре пять вот и время помирать».

Так что… не знаю, для чего пишут пародии, но к концу книги уже не только не смешно, но и просто отчаянно – не спасают даже развесёлые «бляшки». Может быть, потому, что, если к кому-то Виктор Каган действительно беспощаден, то прежде всего к самому себе, а это качество в современном литературном контексте, к сожалению, весьма и весьма редкое… «исчезающе редкое», как говорят в Дании.

Евгений Клюев,

Копенгаген

бартошки

Эдуард Асадов

 
Когда ты уронишь вдруг мишку из плюша —
всякое может быть —
советчиков всяких недобрых не слушай,
что скажут, мол, лучше забыть.
 
 
Ты вспомни, как верен он был вашей дружбе
и в дождь, и в снег, и в жару,
как мало ему от тебя было нужно,
и он повторял: «За тебя я умру!»
 
 
Сурово и горько скажи себе: «Надо!
Мой друг пропадает в беде.
И чтоб от сограждан не прятать взгляда,
я должен с ним быть везде».
 
 
Оторванной лапой тебя призывает
и верит – поможешь, спасёшь.
Он любит тебя и поэтому знает,
что другу на помощь придёшь.
 
 
И пусть насмехаются злые невежды,
игрушки свои не любя,
я верю, что ты оправдаешь надежды,
ведь смотрит страна на тебя.
 

Белла Ахмадулина

 
Не Ванга, но провидчески слепа
я так была божественно глупа,
на цыпочках взлетая в сны о детстве,
что не заметила, как не во сне, а вьяве,
к судьбе припала, как Сократ к отраве,
о том не ведая в опаснейшем соседстве
 
 
с летящими предметами. И вот
они вершат таинственный полёт
и среди них, как с крыши камнем, книжка,
в которой кто-то мишку уронил,
задумавшись иль просто был дебил,
но вот уже без лапы бедный мишка.
 
 
Ясней, чем наяву, себе я снюсь.
Я одиночества пронзительно боюсь.
Упал и подозрительно затих
товарищ мой. А я в тоске и страхе
рыдаю о несчастном замарахе —
ведь я люблю товарищей своих.
 
 
И чтоб моя не дрогнула рука,
армянского приму я коньяка,
спущусь под стол, где круг девятый ада,
спасу его, пришью ему конечность,
и наша дружба будет длиться вечность.
Хороший мишка. Мне других не надо.
 

Анна Ахматова

 
И девочка, что мишку уронила,
и мальчик, что поднять его не смог,
и их любви таинственная сила,
и с приворотным зельем пузырёк…
 
 
Я помню всё. Оторванная лапка
и в пуговицах глаз стоит слеза.
Не находя потерянного тапка,
на тёмные крещусь я образа.
 
 
Не надо мне ни почестей, ни славы.
О, был бы мишка – друг заветный мой.
Но херувим шепнул в ночи лукаво,
что никогда не будет он со мной.
 

Эдуард Багрицкий

 
Весна зеленеет
лягушьей икрою,
как платье природы
игрою покроя,
и майской грозы
полыхает шутиха.
Но тут приключается
страшное лихо.
Мой мишка с кровати
летит, как с откоса
несчастная Анна
летит под колёса,
и падает смаху —
до смеха ли? – на пол,
теряя в полёте
переднюю лапу.
Такому кошмару
во сне не присниться.
Мне мишку спасти
непременно хотится.
Лежит под кроватью,
бедняга, страдает
и лапу другою
к себе прижимает.
Слезаю с кровати,
от страха шалея,
поскольку я мишку
ужасно жалею.
То в холод бросает,
то бешено жарко.
Я мишку спасу,
как в бою санитарка.
Его никогда
ни за что я не брошу.
Играть с ним хотится.
Он очень хороший.
 

Константин Бальмонт

 
Я разлучён с тобою, мишка,
мне без тебя Париж не мил,
стихов моих пожухла книжка
и жалко хохлится афишка,
свалялся бант, в слезах манишка.
Кто тебя на пол уронил!?
 
 
Твоя оторванная лапка,
как девья золотая прядь,
но скрылась за туманом шляпка,
без ножки стынет в спальне тапка,
цветов ненужная охапка
осталась в вазе умирать.
 
 
Взяла тебя судьба-злодейка,
любовь отъята навсегда.
Мне без тебя вся жизнь копейка,
мне помнится твоя шубейка,
с тобой я пел, как канарейка,
да не припомню уж – когда.
 

Александр Блок

 
Кушетка, шкаф, комод, два стула,
на письменном столе пенал.
Где мишка? Будто ветром сдуло —
упал, свалился, запропал.
А смерть захлопнет жизни книжку,
увидите – поэт был прав:
опять роняет кто-то мишку…
комод… кушетка… старый шкаф.
 

Александр Вертинский

 
Это всё, что от мишки осталось —
шерсти клок и лапа в руке.
Уронили – какая жалость
серебром холодит в виске
Одиноко и так печально
он лежит щекой на ковре,
так естественно и натурально,
словно шёлк на вашем бедре
Я куплю себе туфли к панаме,
лягу с мишкой грустить визави.
Вы сказали, не будет меж нами
ослепительно нежной любви.
 

Евгений Винокуров

 
Моя любимая хранила
меня от бытовых забот,
но мишку на пол уронила,
он завалился за комод.
 
 
Она и так, и сяк, и эдак,
но не достать его никак.
Комод тяжёл. Позвать соседок?
Ведь засмеют – какой пустяк!
 
 
Моя любимая не знала,
что делать? Шваброй зацепить?
Но только лапу оторвала
и не к чему её пришить.
 
 
Со лба стирала пот солёный
и снова пробовала, но
не получалось. Я, влюблённый
в неё, следил за ней давно.
 
 
В царапинах родные руки,
в глазах печаль, морщинок сеть,
в груди клокочущие звуки…
Ну как такое не воспеть!
 

Владимир Высоцкий

 
Свалился мишка за диван —
не затолкали, не уронили,
свалился сам, хоть был не пьян,
а что мы пили? Ну что мы пили?
 
 
Ну пригубили по семьсот,
а тут гляди какой компот!
Сидели мирно и привет,
и мишки нет, и мишки нет.
 
 
А кто-то пробурчит, что, мол,
нашёл местечко, нашёл местечко,
свалился лучше бы на пол
или на кресло, или на печку.
 
 
Спрошу его, о чём базар,
а что – остался Солнцедар?
Мы сами знаем, что почём.
А вы при чём, а вы при чём?
 
 
Ему б глоток – медикамент,
так, для поправки, так, для нахрапу.
Пусть что угодно, хоть абсент.
Но мишке-то пришейте лапу.
Он всех кого куда послал,
всем козью морду показал.
Он лапой сделал всем привет —
ну той, что есть, не той, что нет.
 
 
Я б к трём вокзалам мигом, враз —
чего филонить по-философски? —
И мишке точно б лапу спас,
как Склифосовский, как Склифосовский.
 
 
Он кореш мне, он мой братан.
А, может, к мишке за диван,
чем здесь несолоно хлебать,
и там лежать, и там лежать?
 

Николай Гумилев

 
Мишку на пол уронили, лапа мишкина больна,
чёрный лебедь, ворон белый, выпил литра два вина,
но вино не заглушало плача сердца моего:
«Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!».
 
 
Я в отчаяньи смотался в близлежащий гастроном
и до ночи утешался окровавленным вином,
но вино не утешало, и рыдало естество:
«Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!».
 
 
Обошёл я всю квартиру, надо ж мишку отыскать,
заглянул под шкаф, за фикус, в чемодан и под кровать —
соловей без батарейки, пыль и больше ничего.
Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!
 
 
Всё равно его найду я. Но уж больно ночь темна
и пока светлей не станет, я ещё приму вина.
Пьяный дервиш мне приснится: «Никакого qui pro quo!
Мир лишь луч от лика мишки, всё иное тень его!»
 

Евгений Евтушенко

 
А мишка за диван завалится
и будет там лежать в тиши
пока в мозгу моём заладятся
о мишке грустные стиши.
 
 
Оторванная лапа стружкою
сочится на пол из плеча,
а он беспомощною тушкою
лежит и надо звать врача.
 
 
Но мне покажется, покажется,
что можно малость подождать
и всё само собой уляжется
пока я буду сочинять.
 
 
Слова потянутся, потянутся
целебным чудом из грехов
и раны мишкины затянутся
под пластырем моих стихов.
 
 
Поэзия не терпит бантиков.
Ищу я высшей простоты.
Мне мишка улыбнётся с фантика
и скажет: «Женя, гений ты!»