Образ Унгерна от рассказа к рассказу становился все нереальней и ужасней, так что вскоре Виктор прекратил чтение. В голове был хаос. Люди, даты, места сражений, события, ламы, Богдохан, полковник Сипайлов, ради удовольствия удушающий невинные жертвы, его подручный капитан Безродный, вырезающий без сожаления русских в городах и селах, барон Унгерн, приказывающий уничтожать всех коммунистов и евреев, ибо евреи придумали революции, – все смешалось в кипящем мозгу. И над всей этой мятущейся массой желтое знамя Чингисхана с его мистическими знаками – свастикой. Оно реяло над палаткой барона Унгерна. Тут же вспомнился Гитлер. Неужели барон предвосхитил идеи фюрера? Или Гитлер позаимствовал их у Унгерна? Одинаковая ненависть к большевикам и евреям. Склонность к мистике и буддизму. Сходная символика – свастика. Такие же тибетские ламы-предсказатели были и у фюрера. Унгерн поддерживал буддизм и, наверное, верил в реинкарнацию. Не потому ли такое пренебрежение к смерти? Ведь она, по буддизму, – лишь переход в новое состояние. А может быть, как это ни парадоксально, Гитлер был перевоплощенным Унгерном?!

Виктор откинулся на спинку кресла от неожиданного предположения и закрыл глаза. Мысли лихорадочно вертелись вокруг Унгерна и Гитлера. Он потерял ощущение времени. Ему казалось, что он повис где-то между началом двадцатого века и его серединой. Внезапно Виктор уловил едва различимый шорох в кабинете, где сидел, а ноздри уловили табачный дым. Открыв глаза, Виктор остолбенел. Рядом с ним, в соседнем кресле сидел барон Унгерн. Виктор столько раз читал описание Романа Федоровича, столько раз вглядывался в фотографии барона, пытаясь прочитать в его глазах ответы на мучившие Виктора вопросы, что не узнать Унгерна он не мог. Виктор ощутил, как из глубины его души поднялась волна, заполнившая все его существо. Может, это инстинктивный ужас?

Сидящий рядом человек был высок, худощав, с широкими плечами и сравнительно небольшой головой. Над лицом нависал выпуклый лоб, по которому разметались спутанные рыжие волосы. Длинные казачьи усы и небольшая бородка, пронзительный взгляд стальных глаз. Одет он был в красно-желтый монгольский халат с генеральскими погонами. При свете ламп тускло поблескивали вышитые серебряными нитками двуглавые орлы на погонах. На груди висел Георгиевский крест.

– Вы же его собственноручно, – только и мог пролепетать Виктор, указывая пальцем на крест, и, смутившись, поправился, – то есть, своими зубами изгрызли в тюрьме, чтобы большевикам не достался… – Виктор, будучи не в силах отвести взгляд от сверливших его глаз барона, покрылся потом.

Унгерн усмехнулся:

– Не уничтожь тогда я свой орден, лежал бы он сегодня в чьей-нибудь коллекции. Не для того мне его дали.

Виктор хотел спросить Романа Федоровича о том бое, за который барону был пожалован Святой Георгий 4-ой степени, но он уже и так знал ответ: «Вы не знакомы с обстановкой».

Унгерн нарушил молчание:

– Вы так долго думали о моей персоне, что я вынужден был как-то ответить вам… Но вы ошибаетесь, полагая, что я что-то скрывал. У меня не было тайн от моих людей. И вообще я таков, какой я есть…

– Роман Федорович, мне так хотелось, чтобы не было этой бессмысленной жестокости. Зачем вы унижали достоинство белых офицеров, ставили их в обоз, заставляли пасти скот, вместо того чтобы доверять им командование людьми? Ведь они были прекрасными специалистами.

Барон опять усмехнулся:

– Вам теперь хочется, чтобы тогда победила Белая армия? Тогда бы не было и Советского Союза. Ведь это ваше Отечество. Впрочем, что сейчас говорить о прошлом?! Свершенного не объясняют. За то, что сделано, не увещевают, и в том, что было, не винят. Это лишено смысла. Ответ на свой вопрос вы прочтете в воспоминаниях одного моего казака. Вот его слова, они не мои: «За что вас, офицеров, оскорбляет дедушка (ну, вы знаете, так меня называли мои бойцы)? Только за дело. А хуже оскорблений, чем вы и все русское офицерство перенесли от своей же солдатни, которую науськали на вас их комиссары, представить трудно… На вас плевали, погоны срывали, вас били и убивали. Чтобы спастись от этого, вы бегали, прятались, меняли свой облик, свою речь, а иногда и убеждения. Распущенная солдатня охотилась за вами, а вы прятались по чердакам, в подвалах и стогах сена». Эти офицеры спасали свою шкуру, грабили страну и бежали за границу, оставив страну на растерзание красным. Если бы эти господа имели мужество с честью умереть за Отчизну, наверное, история пошла бы по другому сценарию. Что же касается жестокости, то человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица. Как говорил Конфуций, «если благородный муж лишен строгости, в нем нет внушительности». Чтобы стать несгибаемыми в борьбе, белым офицерам надо было бы отказаться от многих желаний, кроме одного – желания спасти Родину.

Однажды, будучи на станции Даурия, я остановил эшелон. В вагоне первого класса оказалась довольно неприятная компания, которая терроризировала остальных пассажиров во время пути. Матрос Кудряшев, помощник комиссара по морским делам, который ехал во Владивосток по важному государственному заданию, подполковник, перешедший на службу к большевикам, какой-то чиновник и еврей из Харбина. Так вот, эти «товарищи» устраивали ежедневные кутежи и оскорбляли, как могли, благородную публику, особенно женщин. Матрос хвастался, что лично расстреливал белых офицеров, участвовал в казни 400 офицеров в Гельсингфорсе, которых утопили в проруби.

За зло надо платить по справедливости. Я приказал расстрелять его. Вы бы видели его в тот момент. Куда делась его наглость. Кудряшев ползал на коленях и умолял его простить, целовал сапоги моим офицерам, обещал преданной службы. Я брал к себе в дивизию пленных красноармейцев, и практически все они служили честно и не изменили мне. Но коммунистов я расстреливал. Это были подлые люди, которые могли менять свои убеждения в угоду обстоятельствам и своей пользе. Когда исходят только из выгоды, рождается лишь злоба. Если бы большевики почувствовали силу Белой армии, они, так же как тот матрос, молили бы о пощаде. Но, к сожалению, достойных людей в армии оказалось очень мало.

Ты думаешь, что Великий Петр не был жесток? Или Александр Победитель? Важен результат. Если ты его достиг, о тебе говорят как о герое, а обо всех потерях говорят, что они были необходимы ради славы Отечества, и восторгаются беспримерным героизмом и отвагой готовых на смерть людей. Если же ты проиграл, то рассуждают о бессмысленных жертвах и невероятной жестокости вождя.

Виктор слушал Унгерна и лихорадочно вспоминал те вопросы, которые мучили его, когда он пытался понять скрытую сущность мрачного «черного барона». В голове проносились видения свастики, Гитлер, скачущие во весь опор казаки в ночном мраке, воющие волки на чердаке Унгерновского дома, молящиеся ламы, горящий на костре офицер, выкрикивающий проклятия тем, кто донес на него «дедушке», угрозы, что он вернется с того света и жестоко отомстит предателям…

Странное дело, но Унгерна Виктор уже не боялся. Тот сидел так спокойно и говорил так тихо и обстоятельно, что Виктору казалось, что барона он знает давно и не раз вел с ним беседы.

– Даже те люди, которые прошли со мной весь путь, те, кого я наставлял, не смогли справиться со своими желаниями. Я запретил алкоголь, я требовал, чтобы каждый понимал, за что мы боремся. Но мои люди пили, не страшась наказания, грабили, мародерствовали, насиловали и убивали. Только ценой жесткой дисциплины и суровой казни можно было навести порядок. И он был в моем воинстве.

– Но многие офицеры пользовались вашим именем в своих целях, – напомнил Виктор.

Барон кивнул:

– Да, было слишком много смертей и ошибок. Но иначе быть не могло. На войне как на войне. Я старался быть примером для своих офицеров и казаков. Не винил за малые проступки, выдвигал достойных и способных, обучал их военному делу. Но трудно общаться с женщинами и с низкими людьми. Приблизишь их к себе – они становятся дерзкими, а удалишь – озлобятся.

Виктор тут же вспомнил, что Унгерн боялся женского общества. На языке вертелся вопрос: «Неужели знаменитый барон был девственником?» Роман Федорович тем временем продолжал:

– Скольких людей подвела любовная страсть. По этой причине я расстался с Семеновым. Он предал наши цели ради любви к какой-то цыганке Машке. Человек может пойти на любое безумие, если позволит страстям захватить его душу. Вот ты удивляешься, как я мог пойти на советскую Россию с моим маленьким войском, обречь людей на верную смерть? Да, у людей всегда есть выбор. Они всегда могут встать в серую массу и не брать на себя ненужную ответственность. Мол, я такой же, как все! А кто-то, их единицы, говорит: «А я не могу, как все! Потому что все – не правы». Он становится изгоем, над ним смеются, его осуждают, а он один против всех. Вспомни Александра Галича, Иосифа Бродского, Андрея Сахарова. Хоть и евреи, но достойные граждане. Есть люди, которым внутренняя совесть не позволяет отказаться от своих убеждений. И совершенно не важно, победишь ты в своей борьбе или проиграешь. Важно, что ты ей не изменил. Да и что бы я делал в эмиграции? Влачил жалкое существование, вымаливал должность, жил, чтобы поддержать свою никому не нужную жизнь? Я принес присягу служить императору, не щадя своего живота, и я был верен своему слову до конца. Это – главное.

Я знаю, Виктор, у тебя масса вопросов ко мне. Но я отвечу лишь на один. К сожалению, хотя в нашем распоряжении вечность, мы всегда спешим.

Задумывался ли ты, почему я не боялся смерти? Жизнь достаточно простая штука для того, кто ее понял. В жизни действуют определенные законы. Например, воля к жизни или стремление к продолжению рода. Воля к жизни заставляет нас цепляться за нее всеми силами, даже тогда, когда жить невыносимо. Это инстинкт, который присущ всему живому на земле. Даже слепой щенок, который не знает жизни, отчаянно борется за нее, когда его топят. Человек, познавший этот закон и имеющий мужество противопоставить животной воле к жизни свою разумную волю, становится хозяином своей жизни. Он может прекратить ее по своему желанию. Так, например, поступил Диоген, прекратив дышать. Жизнь не такая уж приятная штука. Как говорил Вольтер, «мухи рождаются для того, чтобы их съели пауки, а люди – для того, чтобы их глодали скорби». Каждое живое существо на земле – живое кладбище тысячи других, за счет которых оно существует. Если бы жизнь была раем, не надо было бы загонять в нее и содержать в ней людей, пугая величайшим страхом на свете, – страхом смерти.

Страх смерти тоже инстинкт. Его испытывают все животные. Нет ничего ужаснее смерти. А ты не задумывался, почему человек так страшится смерти? Потому что он перестанет быть? Но ведь его же не было целую бесконечность до того, как он родился! Это его не убивает? Почему же человек страдает, что его не будет вечность после того, как он умрет? Чем одно состояние отличается от другого? Ничем! Страх смерти – простой инстинкт, призванный заставить нас цепляться за нашу никчемную жизнь. И его можно победить знанием. Что же такое смерть? Исчезновение сознания из бренного тела. Как заметил Эпикур, «смерть нисколько нас не касается, то есть пока мы есть, нет смерти, а когда она есть, то нас уже нет». Буддизм на этот счет говорит, что мы были всегда и всегда будем. Только в ином обличии, пока не достигнем нирваны. Только ничтожные люди могут бояться смерти. Любовь к женщине – к сожалению, это тоже инстинкт. Что бы ни сочиняли по этому поводу поэты и писатели – это инстинкт продолжения рода, который можно победить знанием. У меня был свой путь. Я должен был подчинить ему свое сердце, быть твердым и решительным, ибо его ноша тяжела. Завершить путь можно, только умирая – это ли не даль?

Виктор хотел что-то ответить, но какое-то странное оцепенение сковало его. Усталость смежила его веки, а когда он, наконец, открыл глаза, кабинет был залит ярким солнечным светом и через открытое окно слышалось пение соловья.

Виктор всеми клеточками своего тела ощутил бодрость летнего утра и подумал, что жить прекрасно и жить хочется. Мелькнуло воспоминание о странном ночном посетителе. Сон это был или душа барона Унгерна и впрямь пришла к нему в гости? Но ночные видения становились все туманнее и исчезали из памяти под напором реальной жизни, аромата утреннего кофе и шума просыпающегося дома.

«Я потом обо всем этом подумаю», – решил Виктор и вышел из кабинета навстречу веселым голосам. Его не оставляло ощущение, что барон Унгерн приснился ему неспроста. Последнее время Виктора постоянно что-то тревожило: то энергетический кризис, разразившийся в стране, то экономический, охвативший весь мир. Народ уезжает на заработки в дальние страны. Хочется тоже, как и все, уехать туда, где можно жить и работать спокойно. А кто же останется здесь? Кто будет создавать будущее этой республики? Прав был барон: выбор пути перед человеком стоит всегда. Что он выберет – выгоду или опасную стезю? Пойдет ли с толпой или останется героем-одиночкой? Виктору внезапно почудился голос барона: «И если ты преуспеешь в своем пути и добьешься какого-нибудь результата, то будешь еще более одинок. Все окружающие будут люто тебя ненавидеть, ибо зависть человеческая – это еще один животный инстинкт». Виктор даже вздрогнул – настолько явственно внутри него прозвучал голос Унгерна. Неужели слуховые галлюцинации? Видимо, сказывается переутомление последних дней. «А все же жаль, что я не спросил Унгерна о кладе», – мелькнула в голове Виктора мысль, хотя он был уверен, что встреча с «черным бароном» ему просто приснилась.