– Так зачем наше руководство помогает этим проходимцам? Мы что, воюем за то, чтобы русский народ, который и так настрадался за последние пять лет, ближайшие двадцать еще пахал на француза? Все Наполеона нам простить не могут?

– Наше руководство думает, что они сами используют союзников, чтобы вернуть Отечество, а потом каким-то способом надуть их.

– Ну тогда большевики правы. Мы, белое движение, сражаемся не за Россию, а за каких-то толстосумов и капиталистов, которые будут пить кровь из нас.

– Вы неверно ставите акценты, Евгений Яковлевич, – чуть поморщился Вахромеев. – В общем, это пустые разговоры. Феликс Дмитриевич просит вас не задерживаться и прибыть к нему в Крым как можно скорее.

– Я намерен дать отрицательный ответ. Извините, господа, но я как-то не привык, чтобы какой-то человек, о существовании которого я не знал еще полчаса назад, распоряжался моей жизнью.

– Так, попробуем по-хорошему. Евгений Яковлевич, после падения Одессы куда вы отправитесь? Здесь у вас есть Шемаков и как-то помогает.

– Отправлюсь в Новороссийск или еще куда-то.

– На что будете жить? Вы не военный, жалования вам не положено. Высокопоставленных знакомых с властью в том сумасшествии, которое предстоит, вам не найти. Думаете добыть деньги за оставшиеся недели здесь, в Одессе? Ну попытайтесь, удачи.

Кильчевский молчал. Водоворот последних дней совсем его закружил, и у него совсем не было времени, чтобы обдумать свое ближайшее будущее.

– А там, – продолжал Шлемберг, – у вас будет полное довольствие и доверие начальства.

– Ну допустим. Но зачем я ему? Мы с ним не знакомы, может, он ошибся? Я не военный, не разведчик, связей с союзниками у меня нет.

Он чуть не сказал, что связей с большевиками тоже нет, но вовремя замолчал.

– А этого мы не знаем. Феликс Дмитриевич никого не посвящает в свои планы, думаю, он сам вам расскажет. А то, что он не ошибся, это точно. У нас есть ваша фотокарточка.

Он протянул Кильчевскому потертую карточку. К своему величайшему изумлению, он увидел свое лицо, в шляпе и новеньком костюме, судя по всему, еще довоенного пошива.

– Господа, – растерянно произнес он. – Будь я проклят. На карточке я, действительно. Но совсем не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах она была сделана.

Он беспомощно посмотрел на них. Те безразлично пожали плечами. В их синхронности и слаженности уже начинало что-то пугать.

– Нет, спасибо. Не могу сказать, откуда эта фотография и чем я могу быть полезен соратнику барона Врангеля. Я буду следовать своим планам.

Шлемберг вдруг придвинулся очень близко к нему и посмотрел прямо в глаза:

– Вы знаете, Феликс Дмитриевич очень влиятельный человек. Никто не может отказать ему, когда он приглашает. К тому же нам сообщили, что у вас какие-то неприятности с Москвой. Как думаете, долго вы сможете прятаться в своей каморке Раскольникова?

Знакомое чувство внезапной стужи внутри и падающего в пропасть сердца. Они все знают…

– Что? Какие неприятности?

Голос Кильчевского исчез, и вопрос был задан свистящим шепотом.

– Мы не знаем и не хотим знать. У вас проблема с большевиками, нам сообщили только это. А Феликс Дмитриевич может вас защитить. И вообще, знаете, Евгений Яковлевич, – Вахромеев сладострастно прикрыл глаза, – если бы меня пригласил он к себе, я бы уже бежал на аэродром и под угрозой оружия заставил бы летчика лететь в Крым. А вы тут жопу свою ворочаете. Говорю же, он очень могущественный человек и может сделать то, что и не снилось.

Кильчевскому ничего не оставалось, кроме как чуть заметно кивнуть.

Морок сразу исчез.

– Вот и хорошо, Евгений Яковлевич. Когда наступит время отправляться, мы сами с вами свяжемся. Пожалуйста, не уезжайте из города, не стоит расстраивать Феликса Дмитриевича. Несколько дней у вас, думаю, еще есть. – Он посмотрел на Шлемберга, тот согласно кивнул. – Можете пока погулять, попрощаться с Одессой. Вряд ли вы когда-нибудь ее еще увидите. – Вахромеев весело улыбнулся. – А теперь, отправляйтесь к своему другу в комендатуру. Он уже вас заждался.

Когда Кильчевский уже выходил из кабинета, его окликнул Шлемберг:

– Кстати, та резня, которую вы имели честь видеть. Ее не будут расследовать. Отчет Шемакова был уничтожен, а дальнейшие действия запретили.

Он медленно повернулся:

– Почему?

– То, что вы видели, еще цветочки, Евгений Яковлевич, по сравнению с тем, что делает наше свихнувшееся офицерье. Скажите спасибо, что вы не видели подземелья воинской контрразведки здесь, в Одессе. Вы бы на такие мелочи, как вырезанное еврейское местечко и несколько десятков убитых жидов, даже не обратили бы внимания.

Глава 11

Встреча в комендатуре в тот день все-таки состоялась. Шемаков был изрядно на взводе, он был в курсе, куда приглашали Кильчевского, и просто отмахнулся от этого необычного визита.

– Что случилось? Где Изенбеков?

Шемаков бросил уничтожающий взгляд и уже резко хотел ответить, но сдержался:

– Он… на задании.

– Я тебя нигде не подвел? Я же не мог знать, что пригласят военные. Может, ты что-то планировал.

– Да нет, ничего вроде не сорвалось. Даже хорошо, что ты не пришел вовремя. Все, что мы задумывали, перенеслось на завтра.

– Значит, завтра мне с утра надо прибыть сюда? – осторожно осведомился Кильчевский.

– Да, завтра начнем одну операцию. Полиции же нет, она только поборами и взятками занимается. – Шемаков зло плюнул на пол.

– А что за операция? Можешь мне сообщить? Просто к чему готовиться.

– Ну что же, уже пошло само собой, и от меня ничего не зависит. Вряд ли от этого будет какой-то вред. У нас есть информация, что в одном из судоремонтных заводов создан рабочий комитет для организации бунта в городе. Красные разными путями им доставляли оружие, петлюровцы твои любимые тоже какой-то интерес имеют. Надо было сегодня утром устроить облаву, арестовать лидеров и конфисковать оружие и кассу. Но не получилось сегодня. Завтра, смотри, рано утром, до рассвета, будь здесь.

– Мне оружие дадут или патроны? Мои уже заканчиваются.

– Не волнуйся, дадут. Уж чего-чего, а оружия у нас полно. Людей не хватает, все начальники, а руками никто работать не хочет. Все, ступай, у меня много работы.

Придя домой, Кильчевский не мог найти себе места. Он встал с кровати, прошелся по комнатушке, сел, снова прошелся.

Ему очень сильно не нравилось, что в последнее время он стал какой-то безвольной игрушкой в руках непонятных сил. Если с Москвой все было более-менее ясно, хотя не совсем – например, почему они так стараются вернуть его? Какую он составляет ценность? Ведь гораздо проще послать пару агентов и ликвидировать его. Но нет, они направляют сначала одного, потом тратят неимоверные ресурсы на виртуальную ловушку. Непонятно.

Потом Шемаков и его какая-то бесконечная помощь и забота. Они неплохо ладили и работали в прошлом, но сейчас от него особой пользы для комендатуры нет. Но его почему-то оберегают и везде таскают с собой. Он и сам не понял, но теперь всем его временем распоряжается Шемаков и полностью руководит его действиями. Это было не очень хорошо.

Затем это военные и непонятный господин в Крыму. Даже если он знает про причину, которая вынудила его бежать из Москвы, все равно ничего не понятно. Мало ли людей преследуют большевики? Почему именно он так заинтересовал этого таинственного господина? Почему эти двое настойчиво ему рекомендовали, а фактически приказали не суетиться, а по первому указанию отправиться в Крым.

Чувство, что им играют в темную, постоянно усиливалось. Какие-то силы, которые он пока не мог четко определить, двигали им, как пешкой на шахматной доске. Пешкой, которая была в силу своей природы слаба, но внезапно оказалась в очень важной позиции и которой стремились все завладеть. Вероятно, он делал что-то такое, что-то правильное для себя, что не позволяло пока никому просто смахнуть его с доски.

В общем, пока ничего не ясно, и следует отдаться течению реки и посмотреть, куда оно выведет. Пока надо держаться Шемакова, за ним, кажется, есть немалая сила, а при первом удобном случае отправиться в Крым. Посмотреть, какая там ситуация и кто тот человек, который активно им интересуется.

Успокоивши себя примерным планом на ближайшее время, он разделся и решил поспать. Но как только он заснул, дверь сотряс оглушительный удар, от которой она чуть не слетела с петель. Кильчевский молнией метнулся к столу, где лежал его пистолет, и про себя мельком подумал, что это становится нехорошей традицией, что его будят подобным образом.

Снаружи послышался голос Изенбекова, который просил открыть. Кильчевский так и сделал, но пистолет не опустил.

– Аккуратнее можно? У нас тут не казарма, – недовольно он произнес, пропуская гостя в комнату.

У того был весьма странный вид – матросская тельняшка, какой-то жупан, сбитые сапоги, а главное, несколько неглубоких царапин на лице, которые, однако, сильно кровоточили.

– Собирайся, нас ждут уже, – ответил Изенбеков, не обращая внимание на недовольство хозяина. – У тебя пять минут. Машина внизу.

– Что случилось опять? Красные?

– Да нет. – Тот уселся на стул и стал ощупывать свои раны. – Рабочий люд опять все сделал через одно место, не послушал своих лидеров и решил выступить сегодня. Началась драка, в которой меня и задело немного. Быстрее давай!

– Мы что, туда едем? Подавлять бунт? Шемаков в курсе?

– Он там давно. Людей очень мало у нас, поэтому собираю всех, кого смогу.

В машине сидели еще трое, которых Кильчевский не знал. Автомобиль помчался по заснеженным улицам Одессы в отдаленный район, где располагались заводы. По пути Изенбеков вводил в курс дела.

– Расклад такой. Там сотни две людей, пытаются выработать конкретный план действий. Они пока между собой ругаются и обвиняют друг друга в контрреволюции, но скоро договорятся. Будут раздавать всем рабочим и городским бездельникам оружие и арестовывать офицеров. Наши провокаторы пытаются пока забюрократить и затормозить процесс, чтобы дать нам больше времени на сборы, но вряд ли это даст большой выигрыш. С другой стороны, – он пожал плечами, – может, и хорошо, что они начали так рано. Если бы чуть позже – красные могли их поддержать ударом извне. А так дивизии далеко, и бунтовщикам никто не поможет.

– У нас сколько людей? – спросил один из незнакомцев.

– Когда я уезжал, было около дюжины.

Сидящим в автомобиле показалось, что они ослышались.

– Дюжина? Против двух сотен? У которых полно оружия?

– Да, примерно так. Но тут ситуация не так плоха, как кажется. Мы отправили доклад нашему руководству и военным, они смогут прислать скоро подкрепление. А оружие у рабочих не под рукой, а спрятано где-то рядом, но в другом месте. В каком – мы пока не знаем.

– Значит, нас будет порядка полторы дюжины с оружием против безоружных крикунов? Я так понимаю?

– Ну у некоторых из них, без сомнения, есть револьверы. Но учтите, это лидеры ячеек, они управленцы. Могут командовать, заседать или совещаться. Не предполагалось, что эти люди лично будут стоять на баррикадах.

– У нас какое оружие?

– Есть несколько трехлинеек и один пулемет. Гранаты. Патронов много.

Они остановились в одном из переулков и дальше по зловещим заводским территориям пошли пешком, соблюдая максимальную тишину.

Их негромко окликнули из темноты, и показался человек, который махнул рукой. Все отправились в ту сторону и достигли одной будки, где уже с кем-то по телефону ругался Шемаков. На него было тяжело смотреть: бледный, с воспаленными глазами и срывающимся голосом, и Кильчевский подумал, когда тот в последний раз спал.

Закончив разговор, Шемаков закурил и задумался. Потом кивнул и повел за собой прибывших.

– Ситуация такая, – негромко по пути рассказывал Шемаков. – Они почти все в одном цеху, принимают декларацию к действию. В городе, насколько я могу судить, еще не знают, что выступление перенесено, и основная часть рабочих спокойно отдыхают или пьют. У меня план такой: разбираете винтовки и становитесь у выходов. Изенбеков, – он оглянулся на своего сотрудника, – на тебе особая задача. Берешь пулемет и держишь главные ворота, они после первых взрывов побегут туда. Каждый берете несколько гранат, пока они внутри, мы должны их сильнее покрошить, потом будет сложнее. Стреляйте всех, кого не знаете в лицо. Нам для допросов они не нужны, и так знаем каждого и их настроения.

– А как же твои провокаторы? Ты дал им возможность спастись? – недоумевал Кильчевский.

Шемаков медленно обернулся на него:

– Ты знаешь, Евгений. Мне никогда не нравились предатели, даже если они работали на меня. Если они так просто предали своих товарищей, с которыми работали многие годы и раскачивали царизм, то меня они продадут за рубль. Мне кажется, такие люди даже больше заслуживают смерти.

Все разошлись по своим местам, оставив Кильчевского одного у окна наедине со своими мыслями. Поступок Шемакова неожиданно сильно огорчил его и посеял подозрительность. Если человек, который априори должен заботиться о своих людях в стане врага, с такой легкостью пускает их в расход, то какие гарантии есть у него самого? От Кильчевского же пользы практически нет.

Но обдумать все следовало позже. Шемаков бросил одну гранату в самую гущу спорщиков. Произошел взрыв, и люди в панике начали носиться по всему цеху, не понимая, что произошло. Похоже, они сперва подумали, что взорвалась бомба, принесенная кем-то из них. Из окон и двери тут же посыпались еще гранаты. Бомбы, взорвавшиеся в закрытом пространстве, производили ужасающий эффект. Уже дюжина лежала на полу, стены были забрызганы ошметками мозгов, валялись оторванные конечности и головы. Немногочисленным атакующим также помогало то, что свет в цеху не давал укрыться людям, а сами же были практически незаметны на фоне ночного зимнего неба.

Наконец бунтовщики сообразили, что происходит, и открыли ответный огонь по окнам. Сразу двое атакующих были ранены или убиты. Собравшиеся в цеху на удивление метко стреляли из револьверов, и Кильчевскому оставалось только укрываться за стеной и в редких случаях посылать пулю внутрь помещения. Стрекотали выстрелы, в цеху стоял хаос из убитых, раненых и обезумевших людей, однако панике поддались далеко не все. Непонятно по какой причине, они до сих пор не ринулись через главный вход, где терпеливо ожидал Изенбеков с пулеметом, а ловко отстреливали стрелков в окнах.

Кильчевский бросил взгляд внутрь, прицелился, как ему показалось, в одного из лидеров и срезал его. Внутри кто-то догадался наконец отключить свет, чтобы нападающим было сложнее попасть. Когда Кильчевский еще раз бросил взгляд в окно, что-то мимолетно и нежно коснулось его головы и исчезло. Птица, что ли, подумал он и вдруг почувствовал, что его заливает кровью. Нахлынула ужасающая боль, и он недоумевающе сел на землю, отбросил винтовку и прижал руки к голове. Они тотчас оказались полностью в крови. Однако никакой слабости он не ощутил и решил, что ранение легкое и не мешает отстреливать подонков. Достав маузер, он стал беспорядочно стрелять в темноту цеха, на малейший звук или вспышку выстрела.

Наконец из цеха последовала вылазка в сторону главного выхода. Несколько обезумевших людей побежали прямо на пулемет, и Изенбеков аккуратно и экономно одной очередью срезал их. Кильчевский так и не понял, эта атака была самопроизвольной, или же сохранившие способность думать руководители просто посылали наименее ценных проверить, возможен ли этот путь. Кровь постепенно заливала лицо Кильчевского, и когда он уже ничего не видел, то прекратил стрелять, присел и отполз в темный уголок, пытаясь по-прежнему оглядывать весь переулок и готовясь застрелить любого, кто будет пытаться покинуть цех.

Выстрелы звучали все реже и наконец прекратились совсем. Где-то далеко позади послышался шум многих автомобилей. Наверное, это подоспело обещанное подкрепление, которое прибыло слишком поздно, однако это точно не помешает командованию приписать себе решающую роль в разгроме бунтовщиков.

Несколько минут, пока военные пробовали сориентироваться в незнакомом лабиринте зданий и найти место боя, Кильчевский сидел у стены и пытался остановить кровь. Наконец он увидел трех людей, которые, казалось, что-то искали. Он поднял пистолет и приготовился уже стрелять. Люди шли быстро и тихо, будто не хотели привлекать к себе внимание. Когда до группы было не больше двадцати шагов, он выстрелил, но промахнулся. Все бросились врассыпную и послышались ругательства. Один голос казался знакомым. Шемаков.

– Сукин ты сын, Кильчевский! Убить нас решил под шумок?! Ладно, прощаю я тебе твой долг, не надо так близко принимать к сердцу!

Кильчевский опустил оружие и устало закрыл глаза:

– Нет. Извини. Думал, что вы бунтовщики. Не признал.

Они подошли к нему:

– Э брат, да ты ранен! В голову?! Давай мы тебя быстро перевяжем и отвезем в больницу!

Один из троицы бросился куда-то в темноту.

– Ну как там мы сработали?

Он думал, что сейчас сообщат, что все отлично и всех ликвидировали, но был удивлен.

– Средне. Многие мертвы, но самые опасные мерзавцы, довольно много, бежали через один из заводских коридоров.

– Я думал, что ты все выходы перекрыл.

– Я тоже так думал. Значит, не все.

– Как наши?

– Вот кого ты видишь перед собой, не пострадали. Двое ранены, в том числе и Изенбеков. Остальные…

Залитое кровью лицо Кильчевского вытянулось.

– Как так? У нас же были все козыри! Я думал, вообще пострадавших не будет!

– А вышло вот так. Вот так.

Рядом взвизгнули шины автомобиля, который должен отвезти его и остальных в больницу. Кильчевский наконец позволил себе слабость и провалился в небытие.

Глава 12

Потолок. Грязно-желтоватый, старый, в потеках и осыпающийся. Кильчевский повернул голову, и ее моментально пронзила ужасная боль от виска к затылку. Он ощупал себя и обнаружил, что намотан эдакий тюрбан из бинтов. Руки-ноги на месте, тело, кажется, цело. Только с головой что-то не так. Лицо вроде в порядке. Как же он сюда попал? Кильчевский повернул голову в сторону окна и попытался вспомнить последние события. Он беседовал у молодых полковников в штабе, потом поехал к Шемакову, после чего отправился домой поспать. Что?! Неужели он проспал ту важную операцию, которая была назначена на утро?!

Кильчевский дернулся, и снова дикая боль молнией прошила голову. Нет, он ехал с Изенбековым и несколькими незнакомцами на какой-то завод. Точно, вспомнил! Там был бой, в ходе которого его и ранили! Но все части тела на месте, худо-бедно голова работает. Сколько же он так пролежал в больнице?

В палату зашла сестра милосердия проверить его самочувствие.

– Барышня, – охрипшим голосом произнес он, – какое сегодня число?

Оказалось, что он пробыл в больнице всего несколько часов.

– Со мной все в порядке? Что с головой?

– Скоро придет доктор, и он вам все расскажет.

– Скажи… – Он крепко схватил ее запястье. – …те. Пожалуйста.

Она испуганно хлопала глазами. Кажется, сестра была совсем неопытная и не знала, что делать в таком случае.

– Да ничего страшного с вами. – Она высвободила руку. – Пуля просто скользнула по голове. Рана очень болезненная, но совершенно не опасная. Зато сможете теперь красоваться огромным шрамом через всю голову. К вам должны, – она бросила взгляд на дверь, – скоро прийти посетители. Кто вас привез ночью, обещали днем заглянуть. Так что скучать не будете.

Она ушла, и время, вредное и тонко чувствующее наши желания, начало тянуться невообразимо медленно и тягуче. Он передумал уже все мысли, вспомнил последние события, попытался построить планы на ближайшее будущее, потом отбросил их и прикинул новые, опять отбросил. Посмотрел на часы, и оказалось, что с момента ухода сестры прошло едва четверть часа.