Телевизор не работает, вечер пропащий, настроение низкое, пью чай, смотрю в окно, мечтаю вторично жениться.
Звоню в телевизионное ателье на другой день, спрашиваю техника, интересуюсь, почему он вчера не пришел, а он мне весело отвечает, что перепутал мой адрес.
– А вы больше не перепутаете? – спрашиваю.
– Любой человек может перепутать, – говорит он весело, – вы что, никогда ничего не путали?
– На всякий случай я напомню вам адрес, – говорю.
– За кого вы меня принимаете? Если вы будете во мне сомневаться, я к вам вообще не приду.
Я испугался.
– Ладно, ладно, – говорит, – не бойтесь, приду.
– Когда?
– Когда будет время.
– Видите ли, – говорю, – у меня такое положение… Я не женат, один… меня дома не бывает…
– Не хотите ли вы, чтобы я вам невесту подыскал? – смеется.
– Видите ли, я вчера отпросился с работы… вас ждал… а вы… э… как бы вам объяснить… не пришли…
– Я приду, – говорит он весело.
– Видите ли… я сегодня тоже с работы отпросился…
– Ваша работа меня не касается, мой дорогой!
– Так я для того сказал, чтобы вы… эээ… поняли… что я с работы отпросился.
– Что же, по-вашему, я ничего не понимаю? Не меньше вашего понимаю. Не понимал бы, так меня бы на такую работу не посадили. Ясно? Эх, вы, товарищ дорогой! У вас своя работа, у меня своя. Вы на своей работе – я на своей. Вы за свою работу отвечаете – я за свою…
– Совершенно справедливо… Я, видите ли, к тому клоню, что… э… как бы вам объяснить… я один в том смысле, что никого нет дома.
– Вот и женитесь, раз никого дома нет. Жена будет дома сидеть, и телевизора не надо.
Смеется.
– Я… эээ… имею в виду, когда, в какое время ждать вас?
– Вы, мил человек, или не понимаете, что такое «жди», или притворяетесь?
– Довольно растяжимое все-таки понятие… эээ… разве нет?
– Да что вы все «э» да «э», неужели непонятно?
– Я хотел, простите, только спросить: сегодня ждать или завтра?
– Факт, завтра! А сегодня вы еще жениться успеете!
Смеется.
На всякий случай напоминаю ему, что завтра я в третий раз с работы отпрошусь, а он в ответ продолжает смеяться.
Весь следующий день сижу дома, но он не появляется.
Иду сам в ателье, в четвертый раз отпросившись с работы.
– Где он? – спрашиваю.
– По домам ходит, – отвечают.
– Что-то у меня дома его ни разу не было.
Они смеются.
– Может, он сейчас к вам пришел, а вы к нему пришли…
Я кричу:
– У нас новый район, и обслуживание должно быть новое, на самом высоком уровне!
Просто с ужасом на них смотрю, вот-вот засмеются.
– Идите себе домой, он, наверное, вас сейчас возле дверей дожидается…
– А если его там нету, что тогда? Что тогда должен я с вами сделать?!
Они смеются.
– Всякое бывает, товарищ, сами знаете, всякое бывает…
– Очень странно, – говорю, – видеть вас смеющимися на рабочем месте… Я один, и мне трудно…
Они смеются:
– У некоторых по восемь человек детей, им нетрудно, а вы один и вам трудно? Давно бы сюда притащили ваш ящик, чем портить нам настроение.
– Никакой возможности нет тащить ящик мне одному. Я уже объяснял вашему товарищу технику, что с некоторого времени не женат и в силу этого ежедневно отпрашиваюсь с работы…
– У вас одного почему-то все не в порядке, вон у него тоже на прошлой неделе жена в армию ушла… Покажись-ка, Алеша, товарищу заказчику…
– Что вы чушь несете!
Они смеются.
– Безобразие, и больше ничего!
– Кричите себе на здоровье! Вы нам телевизор покажите, мы его починим. А то дома сидит, а мы знать должны, что у него там творится. Вон, гляди, бабка приемник принесла. Сама небось тащила, бабуся?
– Сама, родненький, прохожий помог…
– Молодец, бабуся! Прохожий молодец! Человек человеку друг, товарищ! Верно, бабка? Гляди, старуха дряхлая сама притащила, а ты в сто раз здоровей, притащить не можешь, дома сидишь.
– У вас же объявление висит… реклама: черным по белому… то есть красным по белому… не в том суть… звоните, мол, звоните…
– Мало ли что там написано!
– Как это?
– Да что вы все удивляетесь, гражданин хороший? Давай, бабка, приемник, золотая бабуся, небось пережгла? А вам стыдно, товарищ!
Смеются.
– Ишь ты, лодырь какой, – кричит бабка, – трудиться не хочет!..
– Так ведь объявление-то висит, – говорю.
– Я неграмотная, – говорит бабка.
– Но мы-то люди грамотные, – говорю я.
– Больно все грамотные стали, – говорит бабка.
– Правильно, бабуся, так его!
Смеются.
– Ну знаете… – говорю.
– Знаем, знаем. – Смеются. – Нас не хочешь слушать, старого человека послушай, больше тебя на свете старая прожила, не меньше тебя в жизни разбирается.
– Я бы таких заказчиков на порог не пускала! – говорит бабуся.
– Позвольте вас спросить, бабушка, с чего вы так на меня накинулись, разве я не прав?
– Смотри, а то милиционера позову! – говорит бабуся.
– Да ну вас, бабушка, – говорю, – или вы вовсе ничего понять не хотите, или попросту ничего не понимаете…
– Ты мать не оскорбляй, – смеются ребята.
– Сынки меня в обиду не дадут, – говорит бабуся.
Они смеются.
– Вот твой спаситель как раз идет, бери его в оборот, а от нас отвяжись, бога ради, поскольку у тебя никакого телевизора с собой нету.
Вижу: входит в ателье молодой парнишка с чемоданчиком, лицо как из гранита высеченное, волосы торчком, и смеется.
Ребята кричат ему со смехом:
– Тебя тут дожидаются!
– Я к вашим услугам, – говорит он смеясь.
– Что же вы, мил-человек, к моим услугам до сих пор не были, – спрашиваю я печально.
– С какой такой стати? – смеется.
– А с той стати, – говорю, – что вы обещали, припоминаете?
– А-а-а! – говорит. – Очень приятно вас видеть, еще не женились? Никак не управлюсь, прошу прощенья, один на весь район, а вызовов много, народ требует, очень приятно вас видеть!
– Не могли бы вы, – говорю, – сейчас пойти со мной телевизор починить?
Он обнял меня и смеется:
– А знаете, какой у меня день сегодня?
– Какой?
– Такой день раз в жизни бывает: человеку – двадцать пять лет! Знаете, с каким человеком я в один день родился?
– С каким?
– Неужели не помните? С Ломоносовым в один день родился.
– Поздравляю, – говорю, – от души вас поздравляю!
– Молоток, что нашел меня в такой день, сам понимаешь, ни по каким вызовам не хожу.
Ну что тут возразить? Не хватает еще вступать в пререкания с человеком, родившимся вместе с Ломоносовым! Незатейливая песенка всплывает в памяти: «…только раз в году…», у всех на виду в этот день играют на гармошке невзирая на лица. Я его понимаю. Нервы мои не выдерживают, и я плачу… Сморкаюсь в платок. Я устал. Нежность к людям, к себе самому переполняет меня и вызывает слезы.
– Слышь, брось реветь, – слышу я отзывчивый голос сегодня родившегося, – испортился, значит, телевизор, говоришь? А я думал, приемник у тебя испортился. Так бы и сказал, что телевизор, а то чуть было не те инструменты захватил… Главное, нас с Ломоносовым не забывай!
А главное – смеется!
Приходим.
Он хлопает меня по плечу, по-дружески, со смехом, с такой силой, что я падаю.
Встаю.
Ставлю обед на плиту.
Он открывает чемоданчик с инструментами, но чемоданчик каким-то образом вырывается у него из рук, и все оттуда сыплется на пол, гремит, катится, закатывается, а он смеется.
– Всякое бывает, – говорит он, долго ползает по полу, а я ему помогаю.
– Да ты тут не вертись, – слышу я его веселый голос откуда-то из-под тахты, – ты не торчи перед моими глазами, я этого не люблю.
Я отхожу, покорно стою в сторонке, смотрю, как он ползает, жду.
Наконец он собирает инструменты, подходит с какой-то штуковиной к моему телевизору.
– В такой день, – говорит он, – можно себе позволить все.
Я невольно сказал:
– Только прошу вас, осторожней…
– Знаете, – сказал он весело, – после ваших слов я могу взять свои принадлежности и уйти. Я уйду, и попробуйте вы потом меня добиться…
– Обед скоро будет готов, – сказал я, бросившись наполнять рюмки.
– Я вам делаю одолжение, – сказал он, – став в какую-то дурацкую позу, – я вам любезность делаю, так?
– Так… – сказал я.
Он выпил рюмку, сел около телевизора и произнес целую речь:
– Моя любезность не знает границ! Как товарищ – я золото. Как мастер – золотой. Между прочим, я работал на заводе, где собирал, да будет вам известно, такой вот марки телевизоры, как ваш. Я могу вытащить у вас из телевизора одну штучку, а другую утопить… (Боже мой!). Я могу так переделать ваш телевизор, что ни один механик в мире не сможет понять, в чем дело! (Он весело смеется.) Я могу ваш телевизор разобрать до мельчайших подробностей, а потом собрать в прежнее монолитное целое! И могу его так разобрать, что ни одна душа не сможет его собрать. Но могу и устранить дефект, починить, отремонтировать, и он будет работать как новый! Выбирайте любое. А вы знаете, я могу сделать так…
– Ради бога… – сказал я.
Он выпил еще рюмку, снял крышку с телевизора и ткнул в какую-то деталь какой-то своей деталью.
И в этот момент раздался взрыв. Клубы дыма поднялись кверху, и мы закашляли, и что-то покатилось по полу, повертелось и выкатилось к моим ногам.
– Что-то взорвалось, – сказал я робко.
И в ответ услышал его веселый голос:
– Не беспокойтесь, весь он не взорвется.
– А что там взорвалось? – спросил я.
– Видите ли, – сказал он, – это пока неизвестно.
– И вам неизвестно?!
– Мне известно, но не совсем.
– А кому известно? – спросил я испуганно.
Я открыл форточку. Пахло ужасно.
Он вышел ко мне из дыма. Положил мне руку на плечо. Чихнул, икнул, зевнул и кашлянул. После чего сказал весело и уверенно:
– Привозите его к нам. Мы уточним причину взрыва.
– Один вопрос, – спросил я. – Почему вы все беспрерывно смеетесь?
Он взглянул на меня, засмеялся и сказал:
– Молодые ребята, вот и смеются.
– Веселые ребята, – сказал я.
– Во-во, – сказал он, – точно!
В этот день я был так занят, что целый день не ел. Я даже забыл, что мне нужно поесть. Только к вечеру я забежал в столовую пообедать. Я съел подряд два супа, не замечая вкуса, и два вторых. И тут мне подсунули эту книгу.
– Что это? – спросил я, не поняв, в чем дело.
– Это книга, – сказали люди. – Будьте добры, напишите.
Я оглядел их. Это были работники столовой.
– Что написать? – не понял я.
Работники столовой улыбались. Они улыбались как ангелы и как подхалимы. А один улыбался как кашалот.
– Напишите отзыв, – просили они. – Мы очень вас просим.
Я немножечко удивился и спросил:
– Почему же именно я должен его написать? Или вы каждому так говорите?
– О! – воскликнули четверо хором. – Вы с таким аппетитом ели наш суп… Только вы можете написать!
– Гм!.. – удивился я еще больше. – Вы так думаете?..
– Не только мы, – обрадовались они. – Все так думают. Все смотрели на вас, как вы ели суп.
– Почему? – удивился я еще больше.
– Потому что вы ели суп с аппетитом. У нас редко кто так ест. За последние пять лет никто не ел с таким аппетитом.
– Гм!.. – удивлялся я все больше. – Как странно. Но они не дали мне размышлять. Открыв книгу, они сказали:
– Факт зафиксирован нами. Ели вы с аппетитом. Отпираться тут бесполезно. Вся столовая видела это. Свидетелей сколько угодно. Так что напишите факт и распишитесь.
Работники обступили меня. К ним подошло подкрепление. Теперь их уже было много. Их стало около десяти. Они окружили меня кольцом и уже не просили, а требовали.
За их спинами были зрители. Лица зрителей говорили о том, что они могут всегда подтвердить, что я ел с аппетитом. Они пялили на меня глаза. В них сквозили удивление и восторг. Они восторгались моим аппетитом и удивлялись вкусу.
Поглядев вокруг, прижатый, изобличенный, я вынужден был написать: «Я с аппетитом ел суп и котлеты».
Книгу буквально схватили и унесли как великую ценность. Повар вышел взглянуть на меня. Он прищурился и сказал:
– Еще вздумал ломаться, писать не хотел, сукин сын!
О проекте
О подписке