5

Луну за оконцем сеней заслонили откуда-то набежавшие высокие перистые облака, и разговор братьев продолжался уже в полной темени, что ими совсем не воспринималось как какое-то неудобство – ведь им, несмотря на кровное родство мало знающим друг-друга, не часто приходилось вот так по душам поговорить в их прежней жизни.

– А сам-то ты, как добирался… почему в таком виде приехал, где форму-то потерял?– вроде бы без всякого выражения спросил Иван, но офицерские, начальственные нотки сами собой зазвучали в его голосе.

– Ишь ты, никак осуждаешь, господин сотник. Думаешь, брат твой дезертир, оружие, амуницию бросил и навродь зайца через всю Россию бёг, – даже не видя лица, чувствовалось, что Степан недоброжелательно буравит брата взглядом.

– Я тебя не осуждаю. Просто я перед тобой не таился, и ты не таись. Оба мы не героями, не победителями, как хотели с войны воротились, а не поймёшь кем. Понимаю, раз так пришёл, то по-другому не мог,– мгновенно нашёлся Иван.

– То-то и оно, что не мог. Обидно мне, что все так подумали, и отец, и другие казаки. Хотя, тут все не при параде повертались. А я ведь один домой, не с полком добирался, разве ж в форме, с крестами сейчас доедешь? Я ж с госпиталя ехал сначала, а там не поймёшь кака власть. И всё одно у меня и мундир и награды, всё в сохранности было. И сейчас всё припрятано, на сохранении у надёжных людей под Омском. А домой я, брат, специально таким приехал, задание на мне, понимаешь, приказ исполняю, – понизил голос Степан.

– Задание, приказ… чей? – удивился Иван.

Дверь из горницы отворилась, в сени проник слабый свет, прикрученной керосиновой лампы и вышла соседка, что помогала Лукерье Никифоровне.

– Ой, Господи! Кто это здесь, – женщина со свету, не могла различить сидящих на лавке в углу братьев.

– Не пугайся, тёть Стешь, это мы тут воздухом дышим, – отозвался Иван.

– Ой, ребятки, прям напугали… – Лушь, ну я пошла… тут это, робята твои сидят.

Вслед за соседкой в сени выглянула мать:

– Стёпушка, Ваня… что вы тут маетесь, устали небось. Отец вона уж десятый сон видит, храпит и заботы нет ему. Ложитесь, поздно уже.

– Сейчас мамань, мы недолго. Сколь с братом не говорили. Ты само-то ложись, мы скоро,– в голосе Степана слышалась сыновья заботливость.

Мать закрыла дверь, и Степан заговорил жалостно, словно у него к горлу подступили слёзы:

– Три года мать не видел, а постарела на все десять лет. Отец, вон, как и не жил, всё такой же, кочетом скачет.

– Мать она всегда сильнее переживает. Ты Прасковью Неделину помнишь? Сейчас встретишь, не узнаешь. Двух сыновей почти сразу убило, старуха старухой стала в сорок с небольшим лет, высохла вся, кожа да кости, а ведь до войны по дородству в станице даже атаманше, Домне Терентьевне не уступала. Вот и наша мама всё это время похоронки ждала, каждый день молилась, в церкви свечки ставила за нас, – резонно рассудил Иван.

– Да, я это всё понимаю, это так. Но на неё посмотреть, будто на нас тоже похоронки пришли. Тяжко ей одной в доме управляться, не по годам, помощница нужна. Я-то уж в скорое время вряд ли женюсь, а вот у тебя вроде всё наладилось, всё ж таки сумел ты Полину заарканить, сосватать. Так, что ли?

– Так, – Иван голосом выказал недовольство тем, как говорит о Полине брат.

– Ну что ж, дело хорошее, с самим Фокиным Тихоном Никитичем породнимся. Только ты бы невесту свою предупредил, что у нас в доме на матери нашей так же, как она в своём дому на прислуге ездит, у ей не выйдет. Ежели ты смолчишь, отец смолчит, то я молчать не буду. Невестка должна на себе всё хозяйство везти. А то ведь оне барышни, ты их благородием заделалси, а мать она опять на вас…

– Это не твоё дело! – резко перебил Иван брата. – Как-нибудь без твоих советов разберёмся, как нам жить!

Казалось ещё немного и Иван привычно рявкнет: Молчааать!!! Но он замолчал, вынул из кармана носовой платок, и, сняв папаху, вытер вдруг покрывшийся испариной лоб. Молчал и Степан. В сенях повисло напряжённое молчание.

– Ладно Стёп, поздно уже, спать пора… Но раз ты уж заикнулся про какое-то задание, так расскажи до конца, – примиренчески попросил Иван.

Степан заговорил не сразу. Он некоторое время недовольно сопел, потом вновь скрутил цигарку, закурил:

– Я уж говорил, что из госпиталя выписался уже после этих событий в Питере, когда Керенского скинули. А полк-то мой еще в сентябре с фронту сняли и в войско отправили. Ну, я тоже следом на вокзал. Куда там, поезда не ходют, кругом митинги, стрельба, на станциях солдат тьма, нет не второгу, ни третьего классу, все в вповалку спят, ждут когда поезд будет попутный. А эшелоны, которые с фронту идут, тоже битком, все по домам разбегаются, и власти никакой, даже начальник станции не то спрятался куда, не то прибили его. Ну, я, значит, высматриваю какую-нибудь казачью часть, нашу сибирскую, чтобы к ним присоседиться да до дома добраться, или до полка, если он ещё не распущен. Так и не дождался, кое как на перекладных до Пензы доехал. А там на путях какая-то заваруха, вот-вот бой начнётся. Рабочие с винтовками, навродь как вас в Ташкенте, несколько теплушек окружили и приказывают кому-то там сдаться. А в теплушках-то, гляжу, наши казаки-сибирцы, а их, значится, разоружать пытаются. А те оружие не сдают, в переговоры вступили. Вижу, время тянут. Тут к тем красногвардейцам подмога, ещё какие-то ухорезы на пролётках приехали. Сейчас, говорят, огонь откроем. Но казаки не испугались, из теплушек высыпали, за рельсы залегли, винтовки выставили, круговую оборону заняли, и пулемёт с патронными ящиками развернули. И слышу голос от них, если нас через полчаса не отправят, мы вас атакуем и захватим паровоз силой. Струхнули эти ухорезы, видать тыловые какие-то были, кровушку-то лить непривычные, отступились. А я, вижу такое дело, к тем казачкам и подбёг. Говорю, так и так, вахмистр Решетников, 6-го полка сибирского казачьего войска, возвращаюсь после госпиталя. А вы кто будете? Оне мне: отдельный казачий партизанский отряд есаула Анненкова, следуем в Омск. Ну, я, позвольте земляки к вам пристать. Вот так и поехали. Про Анненкова слыхал?

– Конечно, слышал, он в тылу у немцев с сотней казаков партизанил. О храбрости его невероятной ещё на германском фронте наслышан был, только не знал, верить тому или нет, кажется слишком те слухи приукрашены, – выказал недоверие Иван.

– Ничего не приукрашено. Борис Владимирыч он хоть и дворянского роду, а в храбрости и лихости лучшим казакам не уступит, ни в джигитовке, ни в чём другом, – убеждённо говорил Степан.

– Так ты, значит, с ними до самого Омска следовал? – Иван не хотел заострять внимание на личных качествах Анненкова, имя которого на Западном фронте было овеяно геройскими слухами похожими на легенды.

– Да, до самого Омска. В том отряде наших третьеотдельцев не было, все казаки с первого и второго отделов из станиц и посёлков, что по Горькой линии. Пока ехал и с самим Анненковым познакомился, и услыхал, как казаки про него говорят. Вот это командир, так командир, все бы такие были, никакие большевики или эсеры нашу армию бы не развалили, и немцев давно бы в хвост и гриву до Берлина гнали,– в голосе Степана слышалось искреннее восхищение лихим есаулом. – Он с простыми казаками как брат, и ест с ими, и спит тут же…

– Это, в какое время вы возвращались? – решил уточнить сроки Иван.

– В начале января в Омске уже были.

– Как в январе… А где ж ты тогда целых два месяца обретался, неужто от Омска так долго ехал? Ты же, получается, раньше меня дома уж должен быть, а только приехал, – недоумевал Иван.

– Так уж получилось… После того беспорядка, что я везде увидел, пока с анненковцами ехал, ну как в сказку какую попал, все друг дружку уважают, все знают что делать, и всё по серьезному, без смеха, без баловства. Так всё по уму там заведено было. А когда мы в Омск прибыли, сам Анненков ко мне подошёл. Понимаешь, не вызвал, а сам подошёл и говорит: «Ты Степан, гляжу, казак справный. Не хочешь ко мне в отряд? Мы тут собираемся выступить на стороне войскового правительства, большевиков от власти отстранить, пока они всю Россию совсем не развалили и по миру не пустили». А я, поверишь, и сам уже хотел проситься. Конечно, говорю, премного благодарен, оправдаю доверие. Вот так и осталси у него.

– Поняяятно, – раздумчиво протянул Иван.– Так ты в курсе чего в Омске то делается, раз столько времени там пробыл. А чего ж молчал, за весь день ничего так и не сказал?

– Да про то, что там творится в двух словах между чарками не обскажешь, да и не всё посторонним говорить можно. Там такой сыр с маслом в перемешку, что не разберёшься и словами без сноровки не объяснишь. Как только в Омск-то мы прибыли, в полном порядке с оружием, лошадьми, даже мне и винтовку дали, и коня подобрали. Я ж ведь с госпиталя-то совсем безоружный вышел. Ну вот, есаул наш сразу в войсковой штаб явился, и весь свой отряд в распоряжение войскового правительства представил…

– Так там, что войсковое правительство у власти или нет? – перебил Иван

– Да подожди ты, то ж сразу опосля Рождества было. Тогда там ещё две власти было, войсковое правительство и новая власть, Совет казачьих депутатов, Совдеп. Весь январь оне мерялись, кто главнее. Войсковое правительство видя, что казаки, которые с фронтов повертались в основном по домам расходятся и против новой власти воевать не хотят, решило организовать из частей, таких как наш отряд, верные себе войска. Ну а Совдеп, конечно, против такого дела был. Нас, значит, отвели в станицу Захламихинскую, это от Омска недалеко…

– Я знаю, – вновь нетерпеливо перебил Иван, давая понять увлекающемуся второстепенными деталями брату, что он, семь лет отучившийся в Омском кадетском корпусе, отлично знает окрестности Омска.

– Так вот, в той станице нас собралось больше ста казаков и два офицера, сам Анненков и его заместитель сотник Матвеев, – продолжил свой рассказ Степан. – Совдеп про это прознал и постановил, нас всех разоружить и распустить. Войсковое правительство, конечно, воспротивилось, тогда 26-го января оне его совсем скинули, всех арестовали, и наказного атамана, и заместителей, ну а мы как бы вне закона оказались. До нас из Совдепа нарочного прислали с предписанием в трёхдневный срок сдать всё оружие, боеприпасы, иначе нас объявляли врагами трудового казачества. Некоторые дрогнули, стали втихаря домой собираться. Есаул наш не держал никого, так что осталися мы с ним самые верные, человек с полсотни. Тут прослышав, что мы оружие не складываем, ещё и добровольцы приходить стали, и не только казаки, но и солдаты, и мещане, и офицеры конечно. Там же, под Захламихинской мы и стали к обороне готовиться, ждать когда совдеп против нас отряд пошлёт и если небольшой то бой дать. Анненков стал атаманом прозываться, и говорит нам, чтобы к нам пошло много людей, надо хотя бы одну победу одержать, прославиться. Большевики отряд так и не прислали, а прославились мы скоро. О событиях 6-го февраля не слыхал?

– Да нет, откуда, – отозвался внимательно слушающий Иван.

– Действительно тут за горами, за долами не видать, что в свете деется, – усмехнулся Степан. – В омский Совдеп из Питера от их главного вожака Ленина приказ пришёл, конфисковать всё церковное имущество. Это значит, всё золото с иконостасов содрать и все церкви отнять. Тут, конечно, православные не стерпели и во главе с архиепископом на крестный ход вышли. Тысяч пятнадцать собралось, хоть и мороз стоял страшенный. Большевики испугались столько народу разгонять, а поступили хитро, ночью арестовали архиепископа, а его келейника, который ему на защиту кинулся, убили. Про это дело сразу узнали и ударили в набат на кафедральном соборе, а потом уж и все церкви в городе зазвонили. А наш атаман уже дожидался моменту, когда заваруха зачнётся, нас в готовности держал. Решил он под это дело спасти риклии нашего казачьего войска, что хранились в Войсковом соборе…

Иван опять хотел, было, перебить брата, что и без него отлично знает, где хранились войсковые символы, но на этот раз лишь сдержанно уточнил:

– Этот собор называется Никольским, он рядом с кадетским корпусом, и там хранятся войсковое георгиевское знамя, и знамя Ермака.

– То-то и оно, что уже не хранятся? – с каким-то непонятным восторгом проговорил Степан.

– Ты хочешь сказать, что большевики их изъяли? – настороженно спросил Иван.

– Да нет… ты слушай дальше. От Захламихинской до Омска где-то вёрст шесть, мы этот набат вселенский услыхали. Атаман решил, что в городе восстание против красных началось, нас поднял, на коней и по льду Иртыша, прямо до вашего корпусу кадетского и доскакали. Там узнали, что это не восстание, а просто верующие вышли на улицы, и не дают красногвардейцам церкви грабить. Вот тут-то атаман наш и придумал войсковые риклии из собора забрать, пока они большевикам не достались. Основные силы отряда он поставил вокруг собора и сам с нами остался, а сотник Матвеев с тремя казаками пошёл в собор. Там охрана была, тоже казаки. Оне не сразу согласились знамёна отдать. Стоим ждём, а кругом на соседних улицах драка идёт. Это красногвардейцы народ разгоняют. Глядим, на нас отряд солдат прёт с красными лентами на папахах. Ну, мы его огнём встретили. Пока перестрелка шла, Матвеев со своими казаками из собора выбегает со знамёнами, погрузил их на сани и рванул к реке. В санях, с развевающемся знаменем так и несся до самой Захламихинской – красота.

– Красота, да не очень, – усмехнулся Иван. – Что ж это, под знаменем Ермака и убегали. Вы-то тоже следом за ними?

– Куда там следом, мы ж в бой ввязались, а кони наши на берегу остались. К красным подкрепление подошло, их всего там до двух рот набралось, а нас всего-то человек полста. Что нам оставалось, отходить отстреливаясь к лошадям, потом в сёдла и через Иртыш, по левому берегу ушли. Вот ты смеёшьси, что убегали, а весь город в ту ночь не спал и все видели, как знамя развевалось на наших санях, и все про нас узнали, – голос Степана выдавал гордость за содеянное.

– Погоди, к реке вы ведь мимо кадетского корпуса отходили. А что кадеты, вы их видели? Они в этих событиях принимали участие, хотя бы старшеклассники? – Ивану уже было не до геройства анненковцев, он вспомнил, что всё семейство Фокиных, в том числе и Полина, крайне обеспокоены отсутствием известий от Владимира, ученика 5-го класса кадетского, Его Императорского Величества Александра Первого, корпуса…