Цитаты из книги «Прокляты и убиты»

болезненно-азартная психопатия – доклевывать подранка в крови у всякой земной твари, даже у веселых, вроде бы невинных пташек, а уж тварь под названием человек – где же обойдется без зверского порока. Добить, дотерзать, допичкать, додавить защиты лишенного брата своего – это ли не удовольствие, это ли не наслаждение – добей, дотопчи – и кайся, замаливай грех – такой услаждающий корм для души.

Случалось, ох как часто случалось: орудие на прямую наводку с двумя-тремя снарядами высунут, пулемет с одной лентой, автомат с неполным диском – воюй, патриот, стой насмерть – героем будешь.

С того памятного дня, с первого, незабываемого дня на плацдарме началось воровство оружия, боеприпасов и всего, что плохо лежит. Пойманного лиходея стреляли тут же, на месте действия, но воровство не унималось. С прибытием на плацдарм штрафной роты и каких-то иных вспомогательных сил оно принимало и вовсе бедственные размеры.

И тогда-то, во дни самых тяжких боев и горя людского, началось повальное мухлевание, воровство, нашлись среди тыловиков герои, которые уже решили: немец Москву возьмет, немец победит, и, пока не поздно, пока царит неразбериха – начинай расхватуху.

Тысяч десять бойцов отправились на фронт в старом, бывшем в употреблении обмундировании, полураздетые, полуразутые. Целая цепочка жуликов образовалась в тылу, работала она нагло, безнаказанно, отправляя из запасных полков маршевые подразделения на рассеивание, развеивание, короче, на пополнение в действующие части, уверяя, что там их ждут не дождутся и как надо обмундируют.

Но как бы люди русские ни напрягали свое воображение, какие бы вещие сны ни посетили их, ни в каком, даже самом страшном, бредовом сне не увидеть им того, что происходит сейчас вот на этом, в пределах земных мизерном клочочке земли. Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, под огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие, по сравнению с которым библейская геенна огненная выглядит детской сказкой со сказочной жутью, от которой можно закрыться тулупом, залезть за печную трубу, зажмуриться, зажать уши.

Старые и молодые, сознательные и несознательные, добровольцы и военкоматами мобилизованные, штрафники и гвардейцы, русские и нерусские – все они кричали одни и те же слова: «Мама! Божечка! Боже!» и «Караул!», «Помогите!..». А пулеметы секли их и секли, поливали разноцветными смертельными струйками. Хватаясь друг за друга, раненые и нетронутые пулями люди связками уходили под воду, река бугрилась, пузырясь, содрогалась от человеческих судорог, пенилась красными бурунами.

– Да, да! Во всех мемуарах почти все полководцы заявляют, что они прожили честную жизнь. Взять моего тезку, Александра Васильевича. Истаскал за собою по Европе, извел тучи русских мужиков, в Альпах их морозил, в чужих реках топил, в Оренбургских степях пугачевский мужицкий мятеж в крови утопил и – герой на все времена… Русские вдовы и сироты до сих пор рукоплещут, Россия поклоняется светлой памяти полководца и надевает цепи на музыкантов, шлет под пули поэтов.

Христос воскрес! – поют во храме, Но грустно мне… Душа молчит. Мир полон кровью и слезами, И этот гимн пред алтарями Так оскорбительно звучит. Когда б Он был меж нас и видел, Чего достиг наш славный век, Как брата брат возненавидел, Как опозорен человек!.. И если б здесь, в блестящем храме, «Христос воскрес!» Он услыхал, Какими б горькими слезами Перед толпой Он зарыдал.

сплошь хохлы, вечные служаки, подпевалы и хамы…»