Высок был Йерве и изящен, смугл, черноволос, с нездешним горящим взглядом, похожий на натянутую до предела тетиву лука, вздрагивающую от малейшего прикосновения. Все подмечал, все знал, на все с вниманием реагировал. Благодарным слушателем и интересным собеседником рос Йерве, богатой почвой, готовой прорастить любое зерно, в нее попавшее.

Каждый день молил дюк Бога о том, чтобы не узнал Йерве о своем истинном происхождении. Надеялся дюк, что в скором времени отправит крестника на обучение ратному делу к одному из своих родичей в Тшеп, а то и в далекую Валахию, к полководцу Шварну, и избежит вопросов.

Но вопросов было не избежать, и Йерве задавал их с тех пор, как научился говорить.

– Кто моя мать? – спрашивал Йерве.

– Святая Сильва и кормилица Вислава, – отвечал дюк.

– А отец?

– Я твой отец.

– Но Гильдегард говорит, что вы мне не отец, сир.

– Много понимает этот паршивец. Скажи ему, что я его оставлю без чресел.

Но Йерве снова задавал вопросы.

– Кто моя мать?

– Твоя мать умерла.

– Как и когда?

– Господь прибрал ее душу тогда, когда ему было угодно.

– А кто мой отец?

– Сгинул твой отец. Без вести пропал.

Спустя некоторое время Йерве опять спрашивал.

– Кто моя мать?

– Зачем тебе мать, Йерве? Разве мало матерей тебя вскормили? Разве мало молока ты напился? Разве хоть одна дама, женщина или баба, ступившая на плиты этого двора, не целовала тебя?

– Кто мой отец, сир?

– Я твой отец, мальчик.

– Вы лжете, сир, и хоть не найти на свете отца лучше вас, я тем не менее желаю знать, чья кровь течет в моих жилах.

– Кровь! – стучал дюк кулаками, затянутыми в перчатки, по столу. – Отборная кровь в тебе течет! Краснее некуда! Кровь королей и принцев, сложивших головы под знаменами императоров, басилевсов и кесарей!

Йерве уходил, а затем опять возвращался.

– Кто моя мать, ваша милость?

– Твоя мать умерла, подарив тебе жизнь, как моя мать, давшая жизнь мне и сошедшая в могилу до того, как я успел запомнить ее лицо. Никто не поймет тебя лучше меня, сынок, но у нас с тобой нет матерей.

– Кто мой отец, сир?

– Не нужно тебе это знание, мальчик, я дам тебе свое имя, если ты захочешь.

– Мне не нужно ваше имя, сир, оставьте его Гильдегарду. Я хочу знать собственное.

– Тебя зовут Карлом Иштваном…

– Кто таков Фриденсрайх, чье имя увековечено в моем?

– Ты бы лучше спросил, кто таков Софокл! – гремел дюк грозно, но Йерве не боялся дюка.

– Я знаю, кто таков Софокл, сир, но я не ведаю, кто таков Фриденсрайх.

– Дурацкое имя. Оно случайно попало в твое. Так звали моего троюродного деда, обезглавившего Курфюрста-Лжеца.

– Я думал, что Курфюрста-Лжеца обезглавил ваш прапрапрадед, Кейзегал V, в битве у Сеносреха два столетия назад.

– Верно, верно говоришь, молодец, Йерве. Ты проявляешь недюжинные способности к истории и генеалогии. Если бы ты только перестал ткать гобелены…

* * *

– Я подброшу этот молот в воздух, – заявил Йерве своему молочному брату Гильдегарду.

– Болтун. Даже я не в силах его поднять.

– Пари?

– Пари.

– Что поставишь, Гильдегард, сын Кейзегала?

Дерзкой улыбкой улыбнулся Йерве, речной галькой заблестели белые зубы. Гильдегард тоже оскалился.

– Я отдам тебе девчонку, дочку плотника.

– Не нужна мне твоя девчонка.

– Я отдам тебе лошадь Василису, которую отец подарил мне на пятнадцатую осень.

– У меня есть своя лошадь, принадлежащая мне с шестнадцатой зимы.

Гильдегард помрачнел.

– Чего тебе от меня надобно?

– Отдай мне меч, поразивший Курфюрста-Лжеца, когда я подниму этот молот в воздух.

Хихикнул Гильдегард от неожиданности.

– Ты глупец, Йерве, если думаешь, что отдам тебе фамильный меч задарма. Что ты поставишь против меча?

– Чего тебе от меня надобно?

Гильдегард задумался.

– У тебя нет ничего, чего не было бы и у меня, но если ты не поднимешь этот молот, тo перед всем двором опустишься на колени и объявишь, что я всегда превосходил тебя в рукопашном бою, в метании ядра и в соколиной охоте, а потом три месяца будешь моим рабом.

– Рабом? Что ты имеешь в виду?

Гильдегард и сам не знал, что имел в виду.

– Я имею в виду, что ты будешь исполнять все мои указания, седлать моего коня, чистить мои сапоги, носить за мной оружие…

– Я понял. Ты хочешь, чтобы я стал твоим пажом.

– Пажом, рабом, какая разница? К тому же, ты будешь писать письма Джоконде де Шатоди от моего имени. Стихи у тебя хорошо получаются.

– Но Джоконда старше тебя в два раза! К тому же она никого, кроме дюка, знать не желает.

– Взрослые дамы опытны и бесстыжи, и могут научить меня тому, чему не научит никакая внучка баронессы. Всем известно, что в Париже Джоконда обучалась специальному искусству любви по богословским книгам с востока. Отец не будет против.

– Я принимаю твои условия, – снова улыбнулся Йерве.

Притащил со двора огромную каменюку, пошел в плотницкую и приволок оттуда большую широкую доску, видимо, служившую когда-то дверью. Положил доску на каменюку так, что доска встала косяком. Затем поплевал три раза на ладони, подошел к кузнецу Варфоломею и протянул руки.

Кузнец утер пот со лба и оперся на рукоять кувалды.

– Сбрендил, мальчик?

– Дай молот, Варфоломей. Я приказываю.

Приказы воспитанника дюка имели под собою веское основание, и даже Варфоломей не смел им перечить. Неодобрительно вложил кузнец рукоять в руки Йерве.

Затащил Йерве молот на лежачий край доски, поближе к каменюке. Залез на остывшую наковальню и спрыгнул на тот край, что торчал в воздухе. Раздался скрип, но доска выдержала, а молот подскочил в воздух и бухнулся на землю. Кузнец отпрянул.

Гильдегард открыл было рот, но Йерве его опередил:

– Неси меч, ты проиграл.

Bозмутился Гильдегард.

– Постой, постой, мы так не договаривались.

– Я сказал тебе, что подброшу молот в воздух, а ты обещал мне меч.

– Но я не имел в виду…

– Что же ты имел в виду?

– Я имел в виду, что ты собственными руками…

– Ты ничего такого не говорил.

– Проваливайте отседова, Демихры окаянные, – прикрикнул на них Варфоломей. – Только и знают, что мешать люду честному работать.

Двое вышли во двор, продолжая спорить.

– Ты лжец, Йерве, и обманщик.

– Я не солгал тебе, Гильдегард. Не моя вина, что ты не умеешь выражать свои мысли словами.

– Ты скотина! – воскликнул Гильдегард. – И кретин! Умею ли я выражать свои мысли словами?

– Чего гневаешься? Ты проиграл пари. Смирись и неси мой меч.

– Я не отдам родовой меч дюков Уршеоло лжецу и дармоеду.

Туча пробежала по лицу Йерве – удар пришелся ниже пояса.

До этого самого момента ни Йерве, ни Гильдегард никогда не попрекали друг друга щекотливой темой. Оба понимали, что положение обоих при дюке сомнительно, поэтому избегали напоминать друг другу о шаткой родословной каждого, тем самым сохраняя равновесие и видимость равноправия. Но сейчас равновесие впервые было нарушено.

– Даже те слова, которыми мысли выражаешь, ты не держишь, Гильдегард. Как и положено вице-дюку-ублюдку, – от возмущения Йерве сорвался на шепот.

– Подлец, – перешел на шепот и Гильдегард. – Быть может, я и незаконнорожденный, но мой родной отец признал меня, тогда как твой от тебя отказался, как от дворняжьего щенка, и выбросил за ворота!

Дыхание Йерве прервалось. В глазах потемнело. Ноги подкосились. Никогда прежде не оказывался он так близко к правде, и никогда правда не бывала страшнее. Схватил Гильдегардa за отворот камизы и пригвоздил к стене плотницкой. Гильдегард не сопротивлялся, сам охваченный суеверным страхом, потому что нарушил кровавую клятву.

– Что известно тебе о моем отце? – проговорил Йерве ему прямо в ухо, обжигая дыханием Рока. – Говори, иначе я лишу тебя чресел!

– Ничего, – пробормотал Гильдегард. – Клянусь… я ничего… я просто так сказал…

Но было поздно. Йерве умел распознавать ложь.

– Говори, говори!

– Нет, я не могу… Отец убьет меня.

– Говори, или я сам тебя убью!

– Я отдам тебе фамильный меч, только ни о чем меня не спрашивай!

Опустил Гильдегард голову, проклиная свой болтливый язык. Ни капли гнева в нем не осталось – только страх перед отцом, раскаяние и жалость. К собственному брату, пусть и не кровному, так хоть к молочному. Да и сам Йерве больше не гневался. Выпустил Гильдегарда и осел на обломок древесины – как обмяк.

– Если ты любишь меня, брат, скажи мне: кто мой отец?

Молчал Гильдегард, кусая губы и представляя собственные чресла, висящими на осине.

– Разве может юноша стать мужчиной, не зная, кто отец его и мать? – в отчаянии поднял глаза к небу Йерве. – Нет на свете лучшего отца, чем дюк, но я предпочел бы быть сыном кормилицы Виславы и кузнеца Варфоломея, чем никем. Тебе повезло, Гильдегард, ты сын отца своего, а я – никто.

Гильдегард сел на землю рядом с братом. Что там чресла, если лучший друг считает себя никем.

– Ты не никто, Йерве. И повезло тебе намного больше, чем мне. Ведь ты законный сын Фриденсрайха ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассера, отважного маркграфа, воина и рыцаря, огнем и мечом поражавшего восставших, верного друга и соратника нашего отца. Ты сын прекрасной Гильдеборги из Аскалона, последней наследницы трансильванского рода, вся семья которой пала от Черной Смерти, и только она выжила. Чтобы подарить жизнь тебе. А потом сама скончалась.

Гильдегард даже забыл сплюнуть три раза через левое плечо. Уставился Йерве на молочного брата с недоумением:

– Маркграф из Таузендвассера, того самого северного замка, который тысячу дней кряду выдерживал набеги скифов пять столетий назад? Но почему никто никогда…

– Ты плод большой и несчастной любви, Йерве. Твой отец, Фрид-Красавец, слишком сильно любил твою мать, Гильдеборгу Прекрасную. Когда она умерла при родах, он не перенес утраты и сиганул вниз из окна левого флигеля, а замок высок и ров его глубок.

– Так что же… он мертв?

– Он выжил, – вздохнул Гильдегард. – Он все еще жив. Это мне известно, поскольку старый управляющий не далее как в прошлое полнолуние относил ему ренту, отпущенную отцом.

– О, Господи! – вскочил Йерве с земли, заметался между пристроек. – Где он сейчас? Почему я никогда его не видел? Почему дюк от меня скрывал? Почему вы все молчали?!

– Да потому что владыка Асседо велел молчать! И правильно сделал! – Гильдегард вдруг все понял. – Горе тому отцу, который не дорожит собственной жизнью, когда у него есть сын. Сеньор Асседо мудр и справедлив…

– Какая глупость! Какая подлость!

Не находя себе места, Йерве носился по двору, словно пытаясь выпрыгнуть из собственного тела. Гильдегард ступал за ним.

– Как можно было? Шестнадцать зим я прожил, не зная, что в сотне лиг отсюда мой отец… моя плоть и кровь…

– Но он не желает тебя знать!

Йерве остановился у монумента основателя рода дюков Уршеоло и прижался лбом к пьедесталу.

– Откуда это тебе известно?

Задумался Гильдегард. В самом деле, откуда? Внучка баронессы фон Гезундхайт утверждала, что за последние шестнадцать зим никто и не думал приближаться к Таузендвассеру. Все обходили проклятый замок стороной, и даже голуби пролетали мимо, описывая крюк, чтобы миновать вершины трех башен. Говорили, что много лет назад некий заблудившийся странник случайно набрел на мрачную развалюху, просил приюта. Ходил слух, что путника впустили, а обратно он не вышел – сгинул заживо за стенами. Старый управляющий раз в год приволакивал к Таузендвассеру мешок с деньгами – ренту для маркграфа, кричал в небо, оповещая о подношении, и мчался прочь, плюя тридцать и три раза через левое плечо. Но что в том северном замке происходило на самом деле, никто толком не знал. Да и не спрашивали – боялись грозного дюка Кейзегала, велевшего под страхом лишения чресел вычеркнуть из памяти Асседо хозяина Таузендвассера, Фрида-Красавца.

– Мне это не известно, – признался Гильдегард и содрогнулся.

– Tакого быть не может, – бормотал Йерве. – Бредни какие-то. Не может быть, ни в коем случае! Чтобы дюк?.. Его лучший друг! Почему? Зачем такая жестокость?

Йерве потерянно взглянул на брата. Вместо того, чтобы приобрести отца, сегодня он потерял сразу двух.

– Кто же я теперь? – едва слышно спросил.

Промолвил Гильдегард с уверенностью:

– Ты, брат мой, всегда был и будешь Йерве из Асседо.

– Нет, – тихо сказал Йерве, а в нездешних глазах его застыли слезы, – Асседо закончилось. Асседо – это состояние детства. И больше ничего.