– Сударь, разрешите вам представить мадемуазель Аннабеллу фон Крафт из Ксвечилии, – юная брюнетка броской красоты склонилась перед ним в изящном реверансе. – Его сиятельство маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс…

Йерве устало вздохнул. Язык его заплетался.

– Де Гильзе фон Таузендвассер, – помог ему Фриденсрайх и машинально поцеловал руку барышни. Сотую за этот вечер. А может, и двухсотую.

– Какая честь, – томно произнесла брюнетка, затрепетав длинными ресницами. – Я весь вечер мечтала…

– О чем это вы мечтали? – поинтересовался Фриденсрайх.

– Познакомиться с вами.

– Зачем? – спросил Фриденсрайх.

– Как же… Вы ходячая легенда, ваша светлость.

– Вы употребляете неуместные идиомы, мадемуазель фон Крафт, – дерзость вырвалась сама по себе. – Это, по меньшей мере, невежливо.

Лебединая шея барышни покрылась розовыми пятнами. Йерве смутился.

– Простите, сударь, я так неловка… Но я всего лишь хотела…

– Позвольте мне угадать, чего вы хотели, – под влиянием спиртных паров скрывать раздражение становилось все труднее. – Вы хотели сесть ко мне на колени. Запустить пальцы в мои волосы. Предложить мне свое тело и душу. Выманить у меня признание в том, что вы самая распрекрасная девица на этом балу, а потом рассказать своим подругам, в строжайшей тайне, что вы соблазнили легенду.

– Сударь! – Йерве не знал куда себя деть. – Как вы можете?

– Я все могу, юноша, – сказал Фриденсрайх, – покуда мне позволяют.

Красные пятна расползaлись по алебастровым плечам оскорбленной барышни, но, следует отдать ей должное, – она не дрогнула.

– Вы ошибаетесь, ваша светлость, – гордо заявила девица. – У меня есть жених. Не о любви я хотела поговорить с вами.

– Вот это новость! – Фриденсрайх отхлебнул еще вина. – О чем же?

– О смерти.

– Ах, о смерти. Что ж, заведем светскую беседу о смерти. Только что в ней может быть интересного?

– Самое любопытное в жизни это смерть, – сказала девица. – Никто с ней не знаком. Тех, кто посмотрели ей в глаза, больше нет среди нас. Кроме вас, сударь.

– Разве?

– Говорят, вы призвали ее, а потом прогнали. Как вам это удалось? Как она выглядит? В чем ее тайна?

– Сезон моды на смерть настал среди юных барышень?

Девушка с вызовом на него посмотрела.

– Мне просто нравятся загадки.

– Вам просто нравится казаться экстравагантной, – сказал Фриденсрайх. – Должно быть, вы полагаете, что в вас самой нет ничего достойного внимания, и вам необходимо пооригинальничать, чтобы вас выделили из этой толпы распрекрасных девиц. Чтобы я вас выделил, ходячая легенда.

– Зря вы обидеть меня желаете, сударь, – промолвила распрекрасная девица. – Моя мать внезапно скончалась недавно от апоплексического удара. Я скорблю по ней. Я желаю знать, существует ли шанс встретиться с ней еще когда-нибудь.

– Вы помышляете отправиться за нею следом? – спросил Фриденсрайх.

– Такая мысль не раз приходила ко мне, – с грустью призналась дочь хозяина порта, – но мне страшно. Я боюсь смерти. А вы вдохновляете меня, ваша светлость. Подобно Орфею, вы заставляете меня думать, что смерть обратима. Мне бы хотелось спуститься в царство мертвых, а затем воротиться назад. Научите меня, как это сделать.

– Какие бредни! – пробормотал Йерве в ужасе.

– Какое очаровательное сравнение, – усмехнулся Фриденсрайх. – Я погляжу, бредни юных барышень в наши дни все радикальнее. Влияние прогресса велико. Они не ходят кругами, в открытую заявляют о своих фантазиях, смущение и страх чужды им, они совсем забыли о скромности, отказались от церковного авторитета и от опыта поколений. Свободомыслие их вызывает мое восхищение. В самом деле, кому нужны эти древние предрассудки? Зрелые люди, к сожалению, слишком спешат накладывать запреты на бредни, ведь кажется им, что они родились сорокалетними, забывают они, что опыт пришел к ним следствием ошибок, совершенных благодаря бредням своим, а не вопреки.

– Сударыня, – несмотря на философскую трезвость этих слов, Йерве смутно почуял неладное, – не желаете ли потанцевать? Играют рондо.

Но девица проигнорировала Йерве. Ее внимание было всецело приковано к Фриденсрайху.

– Негоже скрывать полезные сведения от любознательных барышень. Попасть в царство мертвых проще простого, мадемуазель фон Крафт. Выпейте побольше киршвассера, перемешайте его с изрядным количеством полугара, разгневайтесь что есть мочи на кого-нибудь, да хоть на весь белый свет, и сиганите с самой высокой колокольни. Если вам повезет, кто-нибудь да вас поймает. Если же нет, и вас примет земля в свои объятия, – пеняйте на себя. Да и в любом случае, не мне вас отговаривать от безумств. Только помните, что с возвращением дела обстоят намного сложнее.

– Как же воротиться обратно? – спросила барышня.

– Понятия не имею, – сказал Фриденсрайх. – И я вовсе не уверен, что после такого вам захочется возвращаться.

– Вы же вернулись, сударь.

– К сожалению, это так.

– Как вам это удалось? – настаивала девица.

– Мне не понравилось то, что я нашел в царстве мертвых, – ответил Фриденсрайх.

– Что же вы там нашли? – спросила Аннабелла, в ожидании высшего откровения.

– Это не имеет никакого значения. Каждый обретает там то, зачем спускался.

– Вы слишком много выпили, сударь, – снова попытался Йерве воспрепятствовать ереси. – Не принести ли вам холодной воды?

– Значит, я найду там свою мать?

– Вовсе не обязательно. Скорее всего, вы найдете там свое собственное отражение, и так его возненавидите, что у вас не останется иного выхода, кроме как нестись сломя голову обратно.

– Скажите мне, как выглядит мое отражение?

У мадемуазель фон Крафт появился отрешенный тон человека, попавшего во власть наваждения. Йерве уже представлял себе, на что был способен Фриденсрайх фон Таузендвассер, когда терял узду, хоть пока еще смутно. Его способность проникать в души человеческие могла послужить как благословением, так и проклятием. Прав был приор Евстархий: не зря крестный отец боялся друга и соратника. Но дело было вовсе не в силе, удачливости, ловкости и красоте. Сам Йерве ощущал на себе влияние этого человека, чье безмолвие было опаснее даже его слов и поступков. Он ощущал, как влекло его к своему отцу, одновременно отталкивая.

Йерве понял в тот момент, как жилось его матери рядом с этим человеком, и почему она никогда не знала покоя, мечтала удрать в родной Аскалон, но не могла на это решиться.

Не менее смутное знание о том, какие демоны терзали душу его отца, постигло Йерве. И при этом он понимал, что смог это осознать лишь потому, что сам Фриденсрайх готов был приоткрыть ему завесу своей всепоглощающей личности, которую он изо всех сил пытался держать взаперти.

Беспокойство юноши все возрастало, наваждение овладевало и им. Ему захотелось позвать дюка, но он не смог узнать его в толпе.

А может быть, дело было всего лишь в усталости, которая играет в странные игры с сознанием человеческим.

– Я не провидец, сударыня, – тем временем, продолжал Фриденсрайх. – Такие сведения не даются даром. Зря я, что ли, прыгал в ров? Хотите получить право на бредни и свободомыслие? Будьте готовы заплатить непомерную цену, и будьте готовы сожалеть о ней весь оставшийся вам срок. А иначе все это пустые разговоры. Впрочем, этот разговор с самого начала был пустым. Не стоит забивать голову метафорами. Cмерти нет и бояться ее нечего. Бывает только прерванная жизнь. И больше ничего. Живите, пока можете, никакой тайны в этом нет, и это доступно каждому, у кого бьется сердце. Йерве, уведи мадемуазель фон Крафт танцевать.

Заколдованная девушка, казалось, вросла в землю, и Йерве пришлось чуть ли не силой волочь ее в круг танцующих.

Последняя капля пятой бутылки обашского упала на язык Фриденсрайха.

«Зита, – подумал Фрид, изо всех сил стараясь запретить себе мысль, но тщетно. – Я слишком долго ждал тебя. Приди ко мне, Зита».

Створка балконной двери распахнулась, и в темном проеме появилась женщина в безнадежно испачканном пылью, сажей и гарью бежевом блио. Ночной летний ветер шевелил змеевидные кудри, застилавшие лихорадочный взгляд. Она подняла руку, чтобы поправить волосы, но рука застыла в незавершенном жесте.

Она была похожа на призрак утраченных желаний, на разворошенную землю, на разрушенный храм, на загнанную память. Она была угасанием красоты, красотой распада, разверзшимся шрамом, укором совести, досадной ошибкой, раздраем, капканом, непрошеным бессмертием, ненавистью поколений, кровной враждой. Она была у него внутри. Он так долго ее презирал.

«Иди сюда», – подумал Фрид.

И она пошла, как будто он тянул ее за невидимую цепь, поплыла, едва касаясь мраморных плит. Ускользая от танцующих пар, снующих лакеев, проворных горничных, дюка, шла, пока не оказалась перед ним. Посмотрела стыдливо, смущенно, неуютно.

– Добрый вечер, сударыня, – сказал Фриденсрайх удивленно. – Я несказанно рад, что вы наконец соблаговолили вспомнить обо мне.

– Добрый вечер, господин фон Таузендвассер, – ответила Зита, не в силах потупить глаза.

– Почему вы не подходили ко мне целую ночь? Вы же, несомненно, понимаете, что я не могу угнаться за вами.

– Простите, сударь, но я не думала, что мое присутствие окажется вам полезным. Вашей благосклонности соискали столько именитых дам и благородных господ.

– Вы правы, госпожа Батадам. Моя благосклонность нынче в цене. Как жаль, что вас она оставляет равнодушной.

– Чего вы хотите от меня, сударь? – спросила Зита. – Мне показалось, что вы меня позвали.

– С чего это вам так показалось?

Зита сглотнула, не зная, что сказать.

– Не беспокойтесь, – сказал Фриденсрайх, – я понимаю, почему вы избегали меня. Мы столько времени провели в повозке, что теперь вам неловко глядеть на меня сверху вниз. Вы очень чуткая особа. В самом деле, верх неприличия – сидеть перед дамой. Я могу встать, если так вам будет проще.

– Не надо, господин фон Таузендвассер, – быстро проговорила Зита. – Не стоит. Сидите.

– Тогда и вы сядьте.

– Куда? – спросила Зита, ища глазами стул.

«Ко мне на колени», – подумал Фриденсрайх.

Задрожали ее собственные колени, в глазах зарябило, и сама она, как вода в озере под ливнем и ветром, помутилась, всколыхнулась. Стихийная сила этого человека была нестерпимой, непреодолимой, и больше всего на свете хотелось нестись от нее прочь, спасаясь и крича, но она не могла даже отступить на шаг назад.

«Ладно, – подумал Фриденсрайх, сжалившись над ней и призывая на помощь последние остатки воли. – Просто посиди рядом со мной».

Кликнул лакея и потребовал стул.

– Сядьте.

Фриденсрайх заставил себя отвернуться от нее. Она тоже глядела прямо перед собой.

– Я помогу вам, – сказал. – Что бы вы там ни пытались выяснить, я вам помогу.

– Но…

– Мне не важно, что вы скрываете. Я ничего не желаю знать.

«Я и так знаю слишком много», – подумал.

– Не бойтесь меня, – сказал. – Я не причиню вам зла. Во мне вы найдете лишь друга и защитника. Я не стану покушаться на вашу душу. Клянусь, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы держать себя в руках.

– Сударь…

Зита повернулась к нему, а в глазах ее застыла мольба. И трудно было сказать, о чем именно они его молили. Так было всегда. Они всегда молили о противоположных вещах.

– Лучше не смотрите на меня, Зита, – сказал Фриденсрайх, и тут же спохватился.

Но было поздно.

Зазвенели стекла, захрустели под каблуками. Вражеские сапоги топтали сад, вдавливали в землю упавшие с разрубленных деревьев яблоки и гранаты. Базилик, мяту, шалфей, лимонное сорго и кориандр. Вражеские палицы громили старые стены. Кружились по комнатам обрывки старых книг, выдранные листы, порванные переплеты.

Взгляд Зиты наполнился смертельным ужасом.

– Черт меня забери! – воскликнул Фриденсрайх. – Простите меня, ради бога.

И накрыл ее ладонь своею. Сжал пальцы. Зита ахнула, задохнулась, потерянным взглядом заглянула прямо в глаза человека, заставлявшего ее память звенеть. Страшные глаза, холодные, нездешние. Но рука его была тепла, прочна и тверда. Ласкова, бережна. Она хотела выдернуть руку, но вместо этого кисть сама собой перевернулась и замком вплелась пальцами между чужих. Которые и чужими вовсе не показались.

– Доверьтесь мне, – продолжил Фриденсрайх. – Да, я способен на глупые действия, но я всегда буду заботиться о вашем благе.

– Но почему? – одними глазами спросила Зита.

Он мог бы ответить: «Понятия не имею». Или: «Потому что я слишком долго относился к тебе с пренебрежением». Или: «По велению Рока».

Но вместо этого сказал:

– Я задолжал вашему народу. Я верну свой долг.