Они сейчас все у матери, на Бротевейен, сказала Астрид и предложила мне приехать. Но об этом даже речи быть не могло. Вскоре мне уже стало легче. Мне уже казалось, что меня тошнило и рвало в ночь после того, как отец упал с лестницы, потому что я втайне боялась, что отец теперь надолго останется прикованным к постели. И если он, парализованный, будет лежать в больнице, то как мне к этому относиться? Больной и парализованный отец потребует, чтобы я навестила его, и мне придется выбирать – либо не ходить и разочаровать его, либо же пойти и разочароваться самой. В то, что отец даст мне желаемое – признание и просьбу простить, – я не верила. Если бы я пошла навестить больного отца, питая надежду, меня бы постигло разочарование, как случалось неоднократно при встрече с отцом. Я чересчур долго надеялась, и все тщетно, столько раз стучалась в воображаемую дверь, за которой прятались родители, я стояла перед этой дверью в надежде, что та откроется, что мою историю выслушают, что меня примут и поймут, но все напрасно, они не открывали, дверь была заперта, хотя я, разочарованная и грустная, стояла на пороге и стучала в дверь. А потом я перестала стучать и надеяться, развернулась и пошла оттуда, и обрела своеобразное освобождение. Нет, я не стану ходить к парализованному отцу, я буду сильной – вот на что я надеялась, говоря, как Сольвейг: «Уже слишком поздно». Но Астрид с матерью давили бы на меня и говорили, что я издеваюсь над больным и беспомощным человеком, у которого осталось единственное желание – помириться