Надо посмотрел на Аленку с вопросом, но в его глазах не было ни капли интереса к ответу. Он знал, что "надо", и это знание было для него тяжелее любой ноши. Аленка молчала, чувствуя, как мир вокруг сужается, превращаясь в серую, безрадостную комнату, где единственным звуком было капанье воды с крыши. Кап… кап… кап… Бесконечное, усыпляющее, убивающее мечту.

Хочу, младший брат, подпрыгивал на месте, как шаловливый лесной дух. Лукавая улыбка играла на его губах, а в глазах, цвета весенней листвы, плясали озорные искорки. Он смотрел на Аленку с таким восторгом, словно перед ним был не человек, а волшебный ларец, полный сокровищ. И, словно открыв этот ларец, Хочу начал вываливать наружу все тайные желания Аленки, о которых она сама себе боялась признаться, шептала их только звездам долгими ночами.

– Ты хочешь бросить этот душный институт с его скучными лекциями, – выпалил он, – и уехать в экспедицию, на край света, туда, где шепчут древние руины и поют ветра забытых цивилизаций! Хочешь вдыхать пыль веков, чувствовать прикосновение истории, раскрывать тайны, скрытые от глаз простых смертных!

Аленка вздрогнула, словно он коснулся самой сокровенной струны её души.

– Ты хочешь написать книгу, – продолжал Хочу, ещё больше оживляясь, – книгу о своих приключениях, о своих открытиях, о своих встречах с неведомым! Книгу, которая заставит сердца читателей биться чаще, а их воображение рисовать картины далёких миров! Книгу, которая останется жить вечно, переходя из рук в руки, из поколения в поколение!

В глазах Аленки зажглись искорки надежды.

– Ты хочешь летать на драконе! – воскликнул Хочу, захлебываясь от восторга. – Парить над облаками, чувствовать ветер в волосах, видеть мир с высоты птичьего полёта! Хочешь почувствовать себя свободной, как птица, могущественной, как стихия!

Он говорил быстро, перескакивая с одной мысли на другую, захлебываясь от восторга, как ребёнок, распаковывающий подарки. Аленка слушала его, и в её душе боролись два чувства: сладкая мечта и горькое осознание невозможности её осуществления. Мечты… такие яркие, такие живые, но такие хрупкие, как крылья бабочки. И в этой хрупкости была их трогательная красота и их тихая трагедия.

Когда Хочу, задыхаясь от собственного красноречия, наконец, умолк, в лесу повисла тишина, такая глубокая и звенящая, что казалось, можно услышать, как распускаются лесные цветы. Лишь где-то в вышине, переливаясь хрустальными трелями, пели птицы, словно стараясь заполнить образовавшуюся пустоту. Аленка стояла, завороженная, чувствуя, как слова Хочу эхом отдаются в её сердце, пробуждая давно забытые мечты.

И тут случилось неожиданное. Братья, словно сотканные из тумана и солнечного света, начали растворяться в воздухе. Сначала потускнели их яркие глаза, затем размылись контуры лиц, и вот уже только лёгкое мерцание напоминало о том, что мгновение назад здесь кто-то стоял. Тишина стала ещё глубже, ещё пронзительнее. Аленка почувствовала себя одинокой и потерянной, словно волшебный сон внезапно оборвался.

И в этот момент, прямо перед ней, из воздуха, словно из сплетения лунного света и утренней росы, материализовался… невысокий старик с длинной белой бородой, опирающийся на посох, украшенный резными рунами. В его глазах, цвета выцветшего неба, светилась древняя, непостижимая мудрость, а на губах играла загадочная, слегка печальная улыбка. Он был одет в простую льняную рубаху, а на голове красовался венок из лесных цветов, которые, казалось, никогда не увянут. В руке, помимо посоха, он держал небольшой глиняный горшочек, из которого исходил тонкий аромат лесных ягод и трав. Аленка смотрела на него, затаив дыхание, чувствуя, как в её душе смешиваются трепет, любопытство и необъяснимая грусть.

***

– Не может быть, – прошептал Кирилл, качая головой. Густые, цвета воронова крыла, волосы упали ему на лоб, оттеняя смуглую кожу от летнего зноя. Карие глаза, обычно искрящиеся весельем, сейчас были полны изумления. Крепкие руки, привыкшие к работе в кузнице отца, нервно сжимали рукоять топора. – Ты… ты хочешь сказать… ты… не отсюда? Из… какого-то… другого… мира?

Последнее слово он произнёс почти шёпотом, словно боялся, что само его звучание может разрушить хрупкую ткань реальности и погрузить его в пучину неведомого. В этом вопросе слышались и недоверие, и страх, и робкая надежда, что все это лишь чудесный сон, из которого он вот-вот проснётся. И в то же время, где-то в самой глубине его души, зарождалось странное, щемящее предчувствие, что его жизнь, до сего дня текущая спокойно и размеренно, как река в своём русле, сейчас сделает крутой поворот и устремится в неизведанные дали.

Алёна, прислонившись к шершавому стволу древнего дуба, грустно улыбнулась. В её глазах, цвета синего неба, отражались отблески заходящего солнца

– Именно так, Кирилл, – произнесла она, и её голос, мелодичный и глубокий, как звучание волшебной свирели, заставил листья на дубе затрепетать, словно от лёгкого дуновения ветра. – Я из другого мира, из другого времени. Из мира, где забыли шепот деревьев и песни ветра, где боги стали лишь персонажами старых сказок. Я шла по лесу… своему лесу… лесу из стекла и бетона… и вдруг… трещина в реальности… вихрь… вспышка… и я оказалась здесь, – она обвела рукой окружающее пространство, словно пытаясь обнять всю эту первозданную красоту, – на славянской земле, среди шепота древних богов. Богов, которые здесь, в этом мире, всё ещё живы и могущественны. Я встретила… – она запнулась, подбирая слова, словно опасаясь спугнуть невидимых слушателей, прячущихся в лесной чаще, – …скажем так, волшебных существ. Трех братьев… – её голос дрогнул, и в нём прозвучала едва уловимая ирония, смешанная с щемящей грустью, – Должен, Надо и Хочу. Они показали мне… меня. Все, что я «должна» по мнению других, все, что мне «надо» для достижения призрачного успеха, и все, о чем я на самом деле мечтаю… в тайниках своей души… мечты, о которых я боялась даже себе признаться. А мечты эти, Кирилл, оказались совсем простыми… как полёт бабочки… как запах свежескошеной травы… как тепло материнских рук…

Кирилл, сын кузнеца, молчал, завороженный её рассказом, словно птица, попавшая в силки змеиного взгляда. Её голос, мелодичный и чистый, пленял его слух, проникая в самые потаённые уголки души. Он впервые видел такую девушку: высокую и стройную, как молодая берёзка, с гордой осанкой лесной берегини и пронзительным взглядом, в котором читалась светлая грусть и мудрость. Её длинные, пепельные волосы, цвета лунного света, заплетенные в сложную косу, украшали яркие ленты, словно радуга, упавшая с небес, и полевые цветы, дышащие ароматом летнего луга. На её шее висел неприметный амулет из темного дерева, от которого исходило едва уловимое магическое тепло. Одета она была в простое льняное платье, цвета неотбеленного полотна, но даже в нём казалась царственной, словно богиня Макошь, сошедшая с небес, чтобы подарить миру свою красоту и благодать. Трагичная ирония судьбы – такая красота, такая сила, и такая печаль в глазах, словно отражение всех потерь и всех надежд этого древнего, полного тайн и чудес, мира. Кирилл чувствовал, как его сердце, привыкшее к ровному стуку кузнечных молотов, начало биться чаще, словно крылья стрижа. Он не смел даже вздохнуть, боясь разрушить это волшебство, это нежданное видение, явившееся ему в глубине дремучего леса.

– А потом, – продолжила Алёна, и её голос, подобный шелесту осенних листьев, зазвучал тише, – появился «он». Из ниоткуда, словно сотканный из тумана и лунного света. Седовласый старец, чей возраст измерялся не годами, а количеством звёзд на небе, с глазами, полными древней мудрости, мудрости, перед которой меркли знания самых опытных волхвов. В его взгляде читалось и понимание всех тайн мироздания, и лёгкая, добрая ирония над суетой людской. Он стоял, опираясь на посох, вырезанный из ветви мирового древа, и от него исходила такая сила, что казалось, он мог одним своим словом повернуть реки вспять и остановить бег солнца. Он сказал, что может исполнить мои желания… – Алёна на мгновение замолчала, словно вспоминая тот момент, когда сама судьба протянула ей свою руку. – …Помочь мне узнать больше о древних мирах, о магии, которая течёт по жилам этого мира, как живительный сок… научить меня управлять стихиями, подчинить своей воле огонь и воду, землю и воздух… – в её голосе прозвучала не гордыня, но трепетное благоговение перед открывающимися перед ней возможностями, – …чтобы я потом могла написать книгу обо всем этом… книгу, которая переживет века, книгу, которая станет мостом между мирами, между прошлым и будущим. Книгу, в которую я вложу всю свою душу, всю свою любовь к этому миру, к этой земле, которая приняла меня, как родную дочь, несмотря на то, что я пришла из другого времени, из другой жизни…

В её глазах мелькнула тень печали, словно предчувствие неизбежной разлуки с тем, что ей уже стало дорого. Эта лёгкая трагичная нотка придавала её образу ещё большее очарование, словно трещина на поверхности драгоценного камня, делающая его ещё более уникальным.

Кирилл слушал, затаив дыхание, словно боялся спугнуть лёгким вздохом волшебство её слов. В его душе боролись недоверие, порождённое здравым смыслом, и смутное предчувствие чуда, которое витало в воздухе. Он не знал, верить ему или нет, но в глубине души, он чувствовал, что Алёна говорит правду.

– Он… он был Велесом, – прошептала Алёна, и в её голосе прозвучало благоговейное трепет, словно она прикоснулась к тайне, скрытой от людских глаз. – Богом мудрости и магии, хранителем древних знаний, покровителем всех, кто ищет истину в лабиринте мироздания. Он предложил мне остаться здесь, в этом времени, в этом мире, который стал мне уже родным… Для этого… для этого мне нужно было согласиться на… – она запнулась, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на боль, – …подселение моей души в тело девушки, которая умирала. Её тоже звали Алёна. Трагичная ирония судьбы – два имени, две судьбы, сплетённые в один узор невидимой рукой. Она была дочерью ведуна и целительницы… – добавила Алёна тихим шёпотом, словно доверяя Кириллу свою самую сокровенную тайну.

Голос Алёны дрогнул. В её глазах отразилась вся боль и вся красота этого мира. Трагичная ирония судьбы – обрести мечту ценой чужой жизни, стать частью этого мира, принеся в жертву свою прошлую жизнь, свою прошлую себя. Цена, которую не каждый сможет заплатить.

– Я согласилась, – тихо сказала она.

Кирилл смотрел на неё, завороженный, не в силах произнести ни слова. Его язык словно превратился в сухой лист, а горло сжало невидимой рукой. Он видел перед собой не просто красивую девушку, но и существо, обладающее невероятной силой и мудростью. В её глазах он видел отблески иных миров, слышал шепот древних богов и чувствовал биение самой жизни, первозданной и могущественной. И он понимал, что пропал, словно путник, заблудившийся в дремучем лесу, очарованный волшебным пением русалки. Его сердце, словно кусок железа в горне, плавилось под её взглядом, превращаясь в жидкий металл, готовый принять любую форму, которую она пожелает. Он влюбился в Алёну без памяти, в эту странную, загадочную девушку из другого мира, девушку, которая пришла из будущего, чтобы стать частью его прошлого, его настоящего, и, он надеялся, его будущего. Девушку, которая стала частью его мира, его жизни, словно недостающий фрагмент мозаики, без которого картина мира была неполной. В этой любви, внезапной и всепоглощающей, как лесной пожар, была и трогательная нежность первого весеннего цветка, и горькая ирония осознания того, что их пути, пересекшиеся так неожиданно, могут так же неожиданно разойтись.

***

Алёнка, отворив тяжёлую дверь своей парижской квартиры, с изящной, чуть ироничной улыбкой, втянула за собой потрёпанный чемодан, словно уставшего странника, вернувшегося из долгого и полного приключений путешествия. Сбросив темно-синее пальто, она словно сбросила с себя невидимый груз воспоминаний, которые, подобно призракам, витали вокруг неё, шепча на языке давно забытых времён. С лёгким вздохом, полным и тихой грусти, и нежной радости, Алёнка села за старинный письменный стол и открыла крышку ноутбука. Тот, словно пробудившись от сна, ожил, и на экране, расцветая волшебным цветком, появился файл.

Книга. Её книга. Несколько лет жизни, вплетённые в строки, пропитанные магией древних слов, силой пережитых эмоций, от которых щемило сердце, и мудростью, добытой ценой потерь, ценой, которую не каждый сможет заплатить. В этой книге, словно в волшебном зеркале, отражалась и трагическая ирония судьбы, и нежная трогательность первой любви, и тихая мудрость древних богов, и светлая доброта человеческой души. Это была книга о жизни, о любви, о магии, о поиске себя и своего места в этом мире, полном тайн и чудес.

Она переключилась на другой файл – обложка, законченная буквально вчера, после бессонной ночи, полной вдохновения и творческих мук. В центре обложки, словно сотканная из лунного света и утреннего тумана, стояла девушка в старинном русском сарафане лазоревого цвета. Светло-русая коса, словно водопад золота, ниспадала на её плечи, а венок из полевых цветов украшал голову, словно корона. Ниже, под изображением, будто вырезанное на древнем камне, располагалось лаконичное, но ёмкое название: "Ведьма".

Алёнка откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, и мир вокруг неё растворился, словно утренний туман. Страницы памяти зашелестели, словно листья древнего дуба, шепча на языке давно забытых времён. Она вспомнила своё пробуждение после комы, словно возвращение из далёкого путешествия в иные миры. Вспомнила, как лихорадочно, словно одержимая, записывала видения, хлынувшие потоком Это было похоже на весенний разлив реки: красота и таинство древнеславянской жизни, с её простым бытом и сложными обрядами, с её тихими радостями и громкими горестями, с её запутанными отношениями, сплетенными из любви и ненависти, словно нити в старинном гобелене. Вспомнила величественный пантеон богов, тревожный шёпот нечисти, пугающую и манящую близость иного мира… И его… Его лицо, такое родное и любимое, словно часть её самой, потерянное безвозвратно вместе с пробуждением. В этом воспоминании была и щемящая трогательность первой любви, и горькая ирония утраты, и тихая мудрость принятия неизбежного.

В её романе, словно в волшебном театре теней, оживали образы древних богов: величественный Сварог, с мудрыми глазами, хранящими тайны мироздания, нежная Макошь, с улыбкой, сотканной из лунного света и утренней росы, и добрый Велес, с лукавым прищуром и тихой грустью в глубине взгляда. Разгоралось эпическое противостояние со злобным, но в глубине души несчастным Чернобогом, чей гнев был лишь отражением боли и одиночества. Читатель мог услышать мудрые, полные скрытой иронии советы Бабы-Яги, почувствовать её неожиданную поддержку и тепло, которое, словно огонёк в тёмном лесу, согревало заблудшую душу. И он… Второго такого не было и не будет. Любовь, вспыхнувшая между ними была, как молния, яркая и всепоглощающая. И погасла она так же быстро, оставив после себя лишь трогательную печаль и горькое послевкусие невозможности вернуть утраченное счастье. Трагичная ирония судьбы – найти свою любовь в другом мире, в другом времени, и потерять её, вернувшись в свою реальность. Ах, больше всего на свете Аленка желала сейчас, чтобы он сейчас зашел в дверь ее квартиры и обнял ее.