Глава 7

(JustusRumenapp- Retreat)

Утро выдалось хмурым, серым, но прозрачным и чистым. Пока люди спят и не будоражат атмосферу ожиданиями и тревогами, город тих и спокоен. Мирные улицы, редкие автобусы. Неспешно мел тротуар одинокий немолодой дворник, и шорох его метлы размеренным «вжих» вплетался в мои текучие мысли.

О деймоне думать не хотелось, не сейчас. Касаться его в воображении – все равно, что окунаться в нерешаемую темную формулу вселенского масштаба. Я же желала простоты. И потому смс я отправила Роберту:

«Привет, мой хороший. Сегодня съем свое мясо».

Ответ не заставил себя ждать; Роб был честным и искренним, никогда не использовал «эмоциональные качели» и оттяжки, чтобы заставить кого-то страдать.

«Привет, милая. Приезжай. Я приготовлю новое».

Всегда в своем амплуа делания всего качественно и порядочно. Если уж мясо, то свежеприготовленное, горячее, а не вчерашнее из холодильника. И да, он ждал, это грело. Всем нужна любовь, всем нужен тот, кто скажет: «Я тут, для тебя». Пусть эта любовь не та, что поглощает с головой или утягивает в опасную пучину, но какая-то другая, иной её отсвет и оттенок. Всё же это любовь.

Телефон отправился в карман. Пора было на работу.

(Beowulf, Flakke- Habanera(Extended))

Таксист попался опрятным, машина чистой. И я, не особенно жалующая чужой транспорт, кроме своего собственного, доехала с относительным комфортом.

Мой кабриолет, покрытый дождевыми каплями, стоял у входа в Бюро – спящий, терпеливо ждущий, когда крыша снова будет откинута, когда хозяйка вставит ключ в замок зажигания и пристегнет ремень. А после скорость. Я провела по боку машины пальцем, шепнула «скоро». И поднялась на крыльцо.

Алана видно не было, но на столе в картонных подстаканниках два горячих кофе, а в коробке из «Безье» пончики.

«Угу, он был здесь. Или есть».

Мой напарник – это не только человек-праздник, но и вечный шутник. Усевшись за главное кожаное кресло, в котором по идее должен был восседать наш начальник, вечно отсутствующий в Бюро, я пододвинула к себе стаканы. Хм, кофе, как кофе – настоящий, обычный. Значит, дело в пончиках.

Шлейф Алана я ощущала очень явно, он не просто «был здесь», он до сих пор здесь, и я плотоядно улыбнулась. Отлично. Потерла ладошки, принялась изучать содержимое коробки. Итак, пончиков, как и должно быть, шесть. Пухлых, глянцевых от поливки, с различными начинками – так какой же из них «хитрый»? Малиновый, абрикосовый, арахисовый, шоколадный, вишневый или фисташковый. Предположив, что Ал уже сожрал малиновый, находящийся некогда в центре, и занял его место, я сделала вид, что задумалась, достала абрикосовый, медленно и нежно поднесла к губам, но не лизнула или откусила осторожно с наслаждением, а как клацнула зубами! Шумно отхватив сладкий бок. Хм, пончик, как пончик, значит, «не он», значит, все по плану. Но выдержка у моего напарника была отличная. Я прожевала кусочек, достала шоколадный… Ам зубами!

«Посмотрим, на сколько тебя хватит», – хотелось не просто улыбаться, хотелось гнусно хихикать, но я сохраняла серьезное выражение лица. А после достала сразу три штуки – все, кроме малинового. И принялась втыкаться в них лицом, как сумасшедший пес, дорвавшийся до хозяйского стейка – на куски, на части, чтобы крошки падали на стол! Ам, ам, ам – зубами, губами, за щеки и полный рот…

Конечно, он не выдержал. «Малиновый пончик» тут принялся светиться и поплыл серебристыми нитями из коробки прочь, складываясь в фигуру человека. И уже спустя пару секунд я услышала обиженный рев.

– Разве так можно?! Ты же их все перепортила!

А я уже хохотала с набитым ртом. Всё, не выдержал ты Ал, не выдержал.

– А ты думал, я тебе задницу облизывать буду медленно и с удовольствием?

– Передницу! Между прочим, мои причиндалы и руки-ноги втянулись вовнутрь, когда я увидел, как ты кусаешь! Так же можно… колючую проволоку перекусить!

Ну, не достался ему мой «ласковый лиз», что поделать. Зато прожевывать все это месиво мне пришлось довольно долго. Со счастливым, впрочем, лицом.

– Анна, Анна…

Кажется, он и сейчас был не прочь проверить руками, на месте ли не откушенный мной причиндал, но лишь нервно провел пятерней по шортам. Опять бежевым, как и рубашка, спасибо хоть не в клеточку сегодня. Зато вид выспавшийся, прилизанный, усы под гелем загнуты на кончиках вверх – красавчик, а не напарник.

– Правда думал, что я не вычислю? Вкусно очень, кстати… Спасибо!

– Вкусно ей!

Я знала, что его оскорбленное выражение лица – притворство, и что внутри Алан точно так же наслаждается сценой, как и я. Конечно, он желал посмотреть, насколько быстро я его раскушу. Раскусила. И теперь, запивая кофе, доедала разодранное арахисовое месиво.

– Ну, кто так делает! – ему пришлось тоже возиться руками в кусках, собирая их в порции побольше, что совершенно не мешало Алу наслаждаться. – Никакой аккуратности, никакой ответственности… А вдруг бы съела меня?

Он знал, что не съела бы, и при других он никогда не обращался едой. От греха подальше. Вернуть себя можно и из чужого желудка, но ощущение «быть пережеванным» – отнюдь не то, что хочется испытывать с утра.

– Это все твои шутки, не мои.

Крошево из коробки, которое мы теперь вместе доедали, имело восхитительный микс вкусов. Никогда раньше не знала, что фисташка, абрикос и шоколад вместе – это так чудесно. У-у-у, даже кончики пальцев облизала, за что получила от Алана укоризненный и веселый взгляд. Мол, когда ты уже станешь светской леди? Когда-нибудь. Но для чего ей становиться в конторе?

Когда с утренними десертами было покончено, я откинулась на спинку кресла и спросила:

– Как там твой вчерашний подопечный?

Ал ведь накануне взялся проводить неряшливого дядьку до дома. Или до ближайшей подворотни.

– Нормально. Оказался курьером. Сидит сейчас у нас в подвале, навязал ему светящуюся цепь на руки.

– Значит, не продавец?

– Нет. Ему просто заплатили, чтобы доставил вещь до антикварного рынка.

– А заказчик?

– Описание взял. Найду его сегодня.

– А жгут?

Тот самый черный, под кожей, который уже начал питаться из вен.

– Уничтожил.

Укоризненный и довольный смешок – мол, ты за кого меня принимаешь?

Молодец. Снаружи начал накрапывать дождь; Дора еще не пришла. Ощущался крайне довольным сытый желудок, на языке до сих пор чувствовался фисташковый вкус.

Какое-то время я слушала стук капели по подоконнику; наблюдала за качающимися снаружи деревьями, не сразу заметила, как пристально и уже серьезно смотрит Алан.

– Анна… Твоя рана… Она стала больше?

Я поморщилась, поджала губы. Не хотелось об этом.

– Может быть. Чуть-чуть.

«Незначительно».

Но Ал не отлипал. Будучи весельчаком, он так же стремительно умел превращаться в человека цепкого, очень наблюдательного. И выводы делал быстро.

– Что случилось вечером?

«После ресторана».

Менее всего мне хотелось об этом рассказывать.

– Не хочу. Но ты же не отстанешь?

– Нет. – Ему было важно мое душевное и физическое состояние, не потому что мы напарники, но потому что друзья, близкие друг другу люди.

– Даже не думай… – пресек он мои попытки выкрутиться, и я вздохнула.

– Я скучала по нему вечером. По деймону.

Это было ожидаемо, Алан знал об этом тоже. Истинная связь всегда тянет людей друг к другу.

– И?

– Помнишь маску «мечтаний» из набора конфискованных артефактов?

– Помню. Как знал, что не надо эти вещи у тебя оставлять. Ты ее надела?

– Да.

– Для чего? Что хотела увидеть?

– Каким мог бы быть… наш поцелуй.

Ал молчал. И пусть в молчании его была тяжесть, в нем не было осуждения. Если бы он любил, то, возможно, поступил бы так же.

– Увидела?

– Не успела. – Я нервно сцепила пальцы. – Потому что Вэйгард… возник у меня в комнате. Я потревожила его пространство, когда принялась мечтать о контакте. И он пришел.

Вот теперь взгляд напарника потемнел. Он редко делался острым, колючим, недобрым даже.

– Что было дальше?

– Дальше? – я усмехнулась. – Мне предложили попробовать то же самое с оригиналом. Я отказалась. Конечно, Вэйгард знал мои мысли. Спросил, чего я хочу? Я ответила, что хочу отблагодарить его за помощь, но не личным контактом, чем-то другим. Мне заявили, что ничего ценного во мне нет, и что я… трус.

Вот теперь молчал Алан долго. Опять заныли потревоженные в груди края разрыва.

– Трус, значит? А сам бы он им не был, если бы в жены ему напророчили темную ведьму? А он весь такой… белый и пушистый.

– Я пушистая?

– Ты знаешь, о чем я.

Да есть ли разница. Все вышло, как вышло. Больше я эту маску не надену, Алан знал об этом сам. Выдохнул почти обреченно, но быстро принял привычный ему оптимистичный вид.

– Затянем твою рану.

«Радостью. Как обычно».

– Повреждения от деймонов не затягиваются.

– Мы пробовали не все методы.

Не все. Но в этом случае – не поможет. Спорить, однако, не имело смысла.

– Хочу поднять старую литературу, почитать о союзах с деймонами в древности. Посижу как-нибудь в библиотеке.

Я думала о том же самом утром. Нужно найти время, порыться в пыльных фолиантах, раз уж наши встречи с Вэйгардом становятся все чаще.

Тема автоматически закрылась, когда тренькнул над дверью звонок – вошла Дора.

(DOM.J- Whisper)

Она говорила о рутине. О том, что каждый день одно и то же: овсянка на завтрак, пятнадцатиминутка физической культуры – не из любви к процессу, но из уважения к возрасту. Что неделя за неделей одно и то же. Поход на рынок, покупка свежего мяса, варка супа, который некому есть. Поделилась бы хоть с собакой, но собаку не завести, всему виной аллергия, и потому всегда одна, давно одна. Разве радуют прогулки по парку, когда не с кем обменяться мыслями? Сколько можно мыть окна? Они, наверное, истончились от трения и тряпки. Соседи говорят – накопи на путешествие, посмотри мир, но далеко ли его посмотришь с хромой ногой? И потому всегда дома, всегда одна.

Я, глядя на пожилую Дору, видела иное – тоску по родному человеку, по сыну, который переехал и живет поодаль. Ей бы говорить с ним чаще, видеть, но она боится навязываться, вмешиваться со своим укладом мыслей в чужую семью, быть обузой. И потому не звонит, а если звонит он сам, отделывается фразой «у меня все хорошо».

Но у неё было плохо на душе, тоскливо. Эта боль, впрочем, была человеческой, и она лечилась.

Алан сидел перед визитершей на корточках, как заботливый и внимательный медбрат держал морщинистые руки в своих.

– Вам нужно будет попить «Пирилл» пару дней. На ночь. Сможете?

– Смогу, но ведь он сильный…

– А больше и не нужно.

Короткий взгляд напарника на меня – мол, ты уловила свою часть, хватит тебе двое суток? Конечно, хватит, я вычислила камень преткновения: скатаюсь к сыну, поговорю с ним. Возможно, он пожелает видеться с матерью чаще.

А руки Доры дрожали.

– Я, наверное, закон нарушила… Может, штраф платить нужно? Или за помощь вам? Не хотела чинить проблемы, но очень плохо стала спать, ходить, все ноги выкручивало. Когда увидела на рынке этот медальон, сразу руки к нему потянулись. И купила, хоть и дорогой. На путешествие я все равно не накоплю, куда деньги тратить? А вот спать спокойно хотелось. Кто же знал…

Алан объяснял, что штраф платить не нужно, наша помощь тоже бесплатна, а вот увидеться с племянницей желательно, это да. Поглаживал чужие руки, преданно заглядывал в глаза, и Дора, которой он был, в общем-то, чужим человеком, утирала слезы.

Мысль о племяннице её грела, но тоска так же продолжала жить в сердце, ибо проблемы надо решать там, где они формируются. Но люди так часто молчат, не договаривают, опасаясь обвинений в навязчивости, страшась остаться непонятыми. Как много сложных ситуаций решили бы вовремя прозвучавшие слова. Практически все. Но мы умеем молчать чаще, чем говорить. Мы боимся выражать себя, боимся быть, звучать. И как часто мы запрещаем себе сиять, не потому что «условия», а потому что хочется.

– Племянница ждет вас в гостинице, здесь недолго, если пешком.

Алан проводил гостью к двери, дважды словесно обрисовал маршрут. Попросил более не приобретать сомнительного вида вещи, галантно поцеловал Доре на прощание руку.

Видела бы последняя себя, лежащую на диване с черными венами, близко бы не подошла более к антиквариату.

– С этим всё, – повернулся ко мне напарник, когда чужие шаги стихли, и осталась одна капель. Закрыл дверь, приподнял светлую бровь: – Вести пленника из подвала?

– Веди.

(Krewalla- BrokenRecord)

– Ну, разве я знал, начальник, за что ты так?!

Фил Кохан – так звали немолодого мужчину, более похожего на бездомного, кем он в последние дни и являлся.

– Я же просто взял, что дали в руки, доставил по назначению, передал, получил свои монеты. Да, не удержался, посмотрел, что в коробке…

Он думал о том, чтобы её перепродать, но не решился, потому как не понял предназначение – на вид странная, по интуиции зловещая. И Кохан – ну её к богине Печали – сложил неприятную штуку обратно в коробку. А теперь Алан, сняв цепи, замкнул на запястьях Фила сияющие браслеты. Предупредил жестко:

– Пять дней не сможешь брать чужое в руки. И пить. Штраф заплатишь…

От озвученной цифры Кохан поник, но еще больше от того, что к пойлу не прикоснешься, и, значит, задавит ночью тоска.

«Работать не смогу, алкоголем скрашивать вечера тоже – какой смысл жить?»

Все те же длинные немытые волосы, пара зубов, потерянные в драке. И эта несуразная морская шляпа.

«А ведь он не стар», – подумалось мне невпопад. Ему еще нет пятидесяти.

– Переосмыслишь свое существование, – менторским тоном напутствовал Ал, – купишь бутылку, глотнешь, и пожалеешь так, как никогда раньше. Накроет.

Фил окончательно сгорбился.

Я по привычке читала ауру, и именно эта до краев была заполнена виной и стыдом. За себя, никудышного отца, так часто поздравляющего дочку с днем рождения не в ту дату, приносящего не те подарки. За себя, никчемного мужа, пьющего чаще, чем работающего, и потому не так давно ушедшего из дома. Ни гордости за себя, ни радости, ни внутренних сил.

К Кохану я обратилась мягко, подошла близко, заглянула в глаза – взгляд бегающий, ускользающий. «Мол, я мелкая сошка, ни к чему меня разглядывать, я того не стою…»

– Пока не пьешь, – произнесла я, – возьмешь ручку, бумагу, напишешь жене и дочке письмо. Извинишься за себя, скажешь, что готов меняться.

Он был готов, я знала. Ему быть чуть-чуть поддержки, веры в то, что лучшее возможно.

– Не возьму. Не смогу, – Кохан смотрел в пол. – Уже пытался.

Он действительно пытался. Искал верные фразы, надрывал сердце, в мысленных диалогах просил понять, но уходил пить чаще, чем предпринимал попытки объясниться.

– Дочь тебя любит. Слова найдешь. Да и жена не забыла.

Я помогаю не всегда, но в этот раз было нужно. Бросила Алану:

– Найди мне тару…

– Большую? – тот быстро соображал.

– Нет, можно мелкую.

Я собиралась снять часть темной энергии с Кохана, чтобы переосмысление за пять дней прошло продуктивнее. Пока Ал возился в подсобке, начала водить руками вдоль тела бывшего пленника, собирать на свои ладони чужой стыд. Я забирала беспомощность, которой человек в морской шляпе был пропитан, как булка ромом, его надрывное отчаяние, невозможность попросить прощения. Цепляла на себя все ненужное, как темную слизь, чтобы после сцедить в бутылку, которую найдет Ал.

Когда процесс завершился, провела сначала одной ладонью по краю заранее подставленного горлышка пустой коньячной тары, затем другой. Удивленно взглянула на напарника – мол, еще меньше отыскать не мог? Не бутылка, а игрушка из детской кухни. Кажется, её принес кто-то в составе «пробников» различных сортов алкогольных напитков, вложив в общий подарок.

Алан только плечами пожал – «я торопился».

После я посмотрела на Кохана.

– Представь, что берешь бумагу и ручку сейчас. Какие чувства?

Тот покосился недоверчиво – что должно было измениться? Он по моим пассам ничего не понял и потому не мог сообразить, что именно стало другим.

– Меня дома не любят, не ждут…

– А ты напиши. Хорошо напиши, от души.

Его примут обратно, не оставят на улице. Дочь услышит сердцем, она давно ждет от отца верных поступков, чтобы мать не расстраивалась, и еще крепких объятий. Ей плевать на подарки, она хочет компании его, своего отца. И давно любит по выходным с ним рыбачить, смотрит перед выходными на удочки в сарае, грустит.

– Сделаешь?

Завинтил пробку на мини-бутылке Алан.

Фил прощупывал собственное нутро с ожиданием того, что вновь ошпарит стыд, но вдруг обнаружил в себе странную честность, дарующую силы. И искренность. Поднял глаза, посмотрел удивленно.

– Сделаю.

Вот и хорошо, вот и отлично. Жизнь наладится.

Его отпускали еще недоверчивого, но уже просветлевшего от внутренних изменений. Лишь от двери Кохан спросил:

– Начальник, а наручники-то спадут через пять дней?

– Может, да, может, нет. Ты лучше не проверяй.

Бездомный в морской шляпе все-таки сматерился, но беззлобно, понимая, что старое, похоже, ушло безвозвратно. Может, к лучшему.

Хотя Алан, конечно, соврал. Вот же «пончик» усатый.

Чужой спине мы помахали синхронно, будто дети, провожающие в дальнее плавание кораблик.