Всегда есть оно, это самое «но», во всех отношениях между мужчиной и женщиной, правда? Он вывалил за меня кучу денег, эфемерную сумму даже, если считать по меркам двадцатилетней студентки, коей, как мне до сих пор еще казалось, я была до вчерашнего дня. А мне хотелось, чтобы он просто хоть раз позвонил и спросил, как я тут без него, чтобы оставил телефон и по утрам бросал мне глупые, нежные, романтичные смски, а я бы на них отвечала сердечками. И эта проклятая, зияющая, черная дыра в моей памяти только все ухудшала, потому что, возможно, когда-то все это между нами было, и он кидал мне смски, и я забрасывала его сердечками, и именно эти теплые, прожитые нами вместе чувства дали бы мне силы сейчас все понять и не обижаться. И я бы обняла его и все простила, и он бы растаял, и мы бы быстрее нашли общий язык.

Но передо мной стоял мужчина, у которого прошлое со мной было – а у меня с ним его не было. И я не знала, почему он готов тратить на меня свои деньги, но не свое время и внимание, я понятия не имела, каков он внутри, в душе, хороший или плохой, злой или добрый. А сидела и судорожно ломала над этими вопросами голову только потому, что испытывала горькую обиду. Мне было обидно, что из-за провала в памяти оказалось так, что я не прожила «нашу» историю с Джеймсом и не могу туда вернуться. Невозможно снова поцеловаться в первый раз. Для меня он, этот самый первый, случился вот только что, буквально пару минут назад, а для моего мужа… когда? Год, два назад? А может, и все четыре? Нельзя повторно сходить на первое свидание, второй раз впервые заняться сексом, замирая от предвкушения и трепета при виде обнаженного тела партнера. Мы словно оказались на разных временных параллелях, он улетел далеко вперед, в будущее, я застряла в прошлом, а параллельные прямые, как известно, не пересекаются.

А мне очень захотелось, чтобы пересекались. Потому что уж не знаю, что творилось в голове у двадцатилетней меня, но сейчас, в нынешнем своем состоянии, я была просто убита мистером Джеймсом Уорнотом. Наповал расстреляна в лучших традициях жестоких боевиков. Его запахом. Его голосом. Его этим непонятным диким взглядом. Его поцелуем, когда он до боли сжал мне плечо, словно требуя очнуться и ответить. Его намерением рассмеяться в ответ на извинения. Всем тем, что я не могла логически себе объяснить, даже если бы пожелала.

– Одевайся, – Джеймс поставил на край постели возле моего бедра большой хрустящий пакет из коричневой бумаги с логотипом известного бренда. Мои извинения он решил никак не комментировать, но, к счастью, все же и не засмеялся.

То, что я до поры даже не заметила, что у него в руках что-то есть, говорило лишь о том, насколько он сам поглотил и занял все мои мысли. Я потянулась к пакету, отогнула краешек и запустила руку, трогая одежду. Пальцы наткнулись на жесткий прямоугольник – бирку. Все новое, только что из магазина. И, насколько я в свои студенческие времена ориентировалась в цене, стоит недешево.

– Это подарок или ты просто сжег всю мою старую одежду? – вырвалось у меня против воли.

Несколько секунд Джеймс смотрел на меня с явным и неприкрытым недоумением, а затем все-таки расхохотался. Смеялся он заразительно, мне даже самой захотелось улыбнуться, и только прежняя обида и удивление на то, что он не приносил и не присылал мне более прозаичных и дешевых, но и более необходимых вещей, будь то нижнее белье, зубная щетка или резинка для волос, не давали мне этого сделать.

– Ну ладно, пошутили и хватит, – бросил он уже серьезно, прекратив смех так же внезапно, как и начал, и хлопнул ладонью по пакету, – здесь все, как ты любишь, одевайся и поехали, у меня нет времени ждать.

В отличие от меня, извиняться он, похоже, вообще ни за что не собирался, как будто считал само собой разумеющимся, что жену не требовалось навещать. Ладно, я пообещала себе, что разберусь с этим позже, в нашем долгом и, как хотелось верить, счастливом совместном будущем. Но тут обозначилась новая проблема. Я понимала, что если у меня есть супруг, то он наверняка уже видел меня голой, но в моем, еще не успевшем переключиться с прошлого на будущее сознании, ослепительный мистер Джеймс Уорнот оставался не очень знакомым мужчиной, с которым у меня ничего, кроме недопоцелуя, толком и не было.

Нет, я не была чертовой скромницей и девственницей, если остатки памяти не подводили, вроде бы даже в двадцать уже не являлась, разве что за четыре года, выпавшие в темный осадок, не решила сделать себе операцию по восстановлению плевы, но все равно мне показалось некомфортным обнажаться перед Джеймсом вот так, здесь и сейчас.

– Можно попросить тебя выйти? – подняла я на него умоляющий взгляд.

– Конечно, без проблем, – к моему великому облегчению сразу же согласился он и вышел, бесшумно притворив за собой дверь.

Я тут же откинула одеяло и спрыгнула с кровати. Обогнула ее, взяла пакет и вытрясла содержимое на постель. Внутри оказалась красивая шелковая блузка и длинная лента к ней, которую следовало продевать в петли у горла и завязывать на пышный бант. В комплекте шла узкая юбка-карандаш, вполне сочетающаяся по цвету. Ценник, как я и предчувствовала, витал где-то на заоблачной по моим старым меркам высоте. Для верности я засунула руку в пакет и пошарила по пустому дну. Никакого белья. Интересно, мистер Уорнот вообще не в курсе, что женщины носят трусы и лифчик? Этого нет в его картине мироздания?

Впрочем, с размером он угадал, поэтому я не без удовольствия скинула надоевшую больничную одежду и потянулась за юбкой. И тут же сзади ко мне прижалось сильное мужское тело, руки обхватили меня: одна – на шею, не позволяя отстраниться, другая – на бедра, вынуждая прогнуться в талии.

– Думаешь, твой новый образ юной скромницы возбудит меня, Фэй? – яростно зашептал над самым моим ухом голос Джеймса, только на этот раз не было в нем ни капли мягкости, как в разговоре с врачом. Только плохо сдерживаемая сила, злость, даже зубы скрипели, а горячее дыхание обжигало мне шею сквозь пряди волос.

Он с силой выдохнул и вдохнул, пропуская воздух сквозь стиснутые челюсти, а по моей коже сверху вниз потекла невыносимая волна жара. Горло тут же пересохло, язык машинально скользнул по губам. Я все-таки дернулась, пытаясь вырваться, но Джеймс держал крепко, и лишь едва уловимо чувствовалось, что он весь напряжен как струна, а его руки подрагивают на моем теле. Он куснул меня в шею, с силой проводя пальцами по плечу, и я с трудом преодолела желание закрыть глаза и отдаться потоку ощущений.

– Меня не надо специально возбуждать, – продолжил он, зарываясь лицом в мои волосы на затылке. – У меня всегда на тебя стоит. Чувствуешь, дрянь? Стоит на тебя так, что не спрячешь за дверью.

Я, конечно, чувствовала. Трудно было не ощутить ту железобетонную твердость, которую он впечатывал в мои ягодицы, до боли прижимая мои ноги к высокой раме кровати. Теперь я догадалась, почему дверь за Джеймсом закрылась так бесшумно – он не защелкнул ее до конца и распахнул, как только понял, что настал нужный момент. Но смутило меня уже другое. «Фей», повторенное два раза, сначала доктором, теперь уже мужем, наконец достучалось до моего перегруженного информацией сознания.

– Меня зовут Кристина! – прошипела я тоже сквозь зубы, отталкиваясь кончиками пальцев от постели, будто балансируя на краю, где с искусством опытного кукловода удерживал меня вмиг обезумевший Джеймс Уорнот.

Он еще раз выдохнул мне в затылок, и этот выдох почему-то показался мне больше похожим на хрип, словно в горле моего мужа закончился весь воздух, а затем безжалостно сминавшие мое тело пальцы разжались, а давление на бедра ослабло. Условная свобода, потому что горячий, грубый рот Джеймса еще жег кожу за моим ухом, внизу живота плескалась бурлящая река, кровь токами пульсировала под кожей на сдавленном плече – все так же, как и в его объятиях, только уже в моем воображении.

– Конечно Кристина, – тихо произнес муж мне в спину и неловко пригладил взлохмаченные им же самим пряди волос. – Кто же еще.

Он отступил, и когда я, дрожащая и задыхающаяся, решила оглянуться через собственное влажное и холодное от резко выступившего пота плечо, никого в комнате уже не было, а дверь оставалась закрытой. Я обмякла и согнулась над постелью, комкая приятную плотную ткань юбки в пальцах. Мне требовалось немного времени, всего пара секунд, чтобы прийти в себя и обдумать случившееся.

Даже необъяснимая ярость Джеймса, даже его грубое «дрянь», обращенное ко мне, не царапнули так, как чужое, незнакомое моему уху имя. Вкупе с четырехгодичным провалом в памяти это могло бы заставить кого угодно на моем месте вновь покрыться мурашками, задуматься о паранормальных вещах навроде того, что я проснулась в чужом теле, если бы совершенно точно, прихорашиваясь перед зеркалом с утра, я не видела собственное лицо, а принимая душ, не узнавала свои руки и ноги, живот и грудь. У меня имелась вполне узнаваемая родинка на бедре, и еще с детских лет оставался шрамик на предплечье. Но когда два разных человека вскользь называют тебя иначе, чем ты привыкла, это заставляет задуматься волей-неволей. Двадцатилетняя Кристина, куда же ты привела нынешнюю меня?!

Успокоившись, я втиснулась в юбку, накинула на голое тело блузку и повязала перед зеркалом бант. Ощущение красивой, качественно скроенной и сшитой одежды, которая удобно легла по фигуре, было, конечно, непередаваемо приятным, но после атаки Джеймса соски бессовестно пронзали тонкую шелковую ткань, и потому хотелось постоянно держать руки скрещенными на груди. Но вместо этого я подошла к двери, распахнула ее и предстала в таком виде перед мужем, дожидавшемся в коридоре.

– Я готова.

Он смерил меня взглядом с головы до ног, а затем молча отвернулся. Я всунула ноги в туфли, стоявшие тут же, в уголке возле тумбочки. Эти туфли, в отличие от прочих вещей, Джеймс не забирал, и они остались со мной после катастрофы. Я умышленно выбрала глобальное слово «катастрофа», а не более простое «авария», чтобы обозначать то, что разорвало мою жизнь на две неравные части, и решила пользоваться им и впредь – это позволяло мне чувствовать себя героиней непростых событий, а не жертвой.

Туфли на длинной тонкой шпильке, с округлым носом на небольшой платформе и украшенной металлическими шипами пяткой, не очень подходили к моему нынешнему костюму и несли на себе печать той самой катастрофы. Некоторые из шипов помялись, а сбоку по всей длине правой туфли проходила длинная глубокая борозда, взлохматившая тонкую кожу. Но их принесла мне все та же добрая медсестричка, которая, как оказалось, любовно вымыла и натерла обувь средствами по уходу, постаралась загладить царапину, чтобы не так бросалась в глаза, и с таким придыханием все время повторяла «это же Джимми Чу-у-у», что я и сама начала верить, что отказаться от выживших вместе со мной туфель будет по меньшей мере кощунством. По палате я ходила в больничных мягких тапках, поглядывала на идолов моды украдкой и предвкушая час, когда придется их надеть. Кроме того, «предусмотрительный» мистер Уорнот об обуви для меня вовсе не побеспокоился, так что медсестричка поступила мудро.

Почему я столько времени уделила рассказу о каких-то туфлях, спросите вы? Едва ли меньше, чем описанию странного поведения мистера Уорнота. А вот в том-то и дело. Меня цепляло все, что выглядело странным, и даже туфли не стали исключением. Когда я, уже полностью одетая в новое, засунула ноги в высокий подъем, непрошеные мысли снова запрыгали в голове. В таких туфлях, с головокружительным изгибом колодки, с шипами на пятке, с тонкой кожей, нежно, но крепко облегающей пальцы ног, девушки пьют коктейли в ночном клубе, сидя на круглом барном стульчике у стойки. В подобной обуви позируют для фотосессий (желательно стоя на коленях, чтобы снизить нагрузку на ступни). Как я могла сесть в пафосных Джимми Чу за руль и при этом управлять педалью без угрозы вывиха лодыжки? Или, может, именно в них, проклятых, и стоит искать причину катастрофы? Я не справилась с управлением, перепутала газ с тормозом, улетела в кювет? Двадцатилетняя Кристина, вообще-то, была старомодным и достаточно осторожным водителем, чтобы творить подобные безумства.

Конечно, я могла их снять, скинуть на пол при вождении, чтобы после остановки надеть обратно, но тогда они так и остались бы валяться там, в искореженной машине, откуда меня извлекли. Вряд ли сотрудники службы спасения стали бы с придыханием «это же Джимми Чу-у-у» выцарапывать их из-под погнутой рулевой колонки и бережно надевать на ноги мне. Нет, туфли надежно сидели на своей хозяйке и не покинули ее даже в тяжелую минуту.

В отличие от близких людей?..

Джеймс взял меня под локоть, и очень своевременно – без него я бы по коридору на такой шпильке далеко не ушла. Сам он шел ровно и уверенно, и я невольно позволила ему, как главному и сильному в нашей паре, держать меня в вертикальном положении и вести. Встречный персонал нам улыбался, как улыбаются приятной картинке для глаз. Администратор за стойкой выдала документы, и тут ко мне подлетела моя медсестра с журналом в руках.

– Вы не оставите автограф? – улыбнулась она, протягивая мне периодическое издание и ручку.

Я взглянула на обложку и узнала себя. Точнее, свое лицо узнала, потому что женщина, принявшая стандартную модельную позу – одна рука на бедре, корпус на три четверти к объективу – совершенно точно не могла быть мной. Во-первых, я не снималась для обложек модных журналов в прошлом, во-вторых, каким образом на мне держалось это платье? Оно казалось состоящим из единственной тонкой черной полосы ткани, обернувшей бедра и грудь в нужных местах, но открывшей ноги и живот и прилипшей к телу без помощи каких-либо бретелей или застежек. «Фэй: мода начинается с меня!» – гласил броский заголовок среди прочих тем журнала.

Черт, чем мне не угодило собственное имя?!

Тем не менее, я взяла ручку и оставила каракулю на животе разодетой Кристины. Медсестра поблагодарила меня и пожелала на прощание всяческого здоровья, затем рассыпалась перед Джеймсом, который взирал на происходящее с равнодушием и скукой, будто привык к подобным сценам уже давно. Стоп, а его-то за что благодарить? Я понимала радость врача, получившего денежное вливание для своего отделения, а, возможно, и для себя лично, но младший персонал… или ей он тоже за что-то заплатил? Кажется, подобные ощущения называются манией – хорошая же меня ждала перспектива, если все так и пойдет дальше.

– Ты готова? – спросил муж, когда мы спустились вниз, в белое больничное фойе, и пошли от лифта к большим стеклянным дверям выхода, за которыми щебетал, палил жаром и цвел солнечный майский день.

«К чему?» – хотелось удивиться мне, но в этот момент группа людей, поджидавших кого-то на ступенях, бросилась навстречу, защелкали десятки затворов, и зарево множества вспышек больно обожгло глаза.

– Это правда, Фэй? – кричали мне со всех сторон, пока Джеймс подобно ледоходу прокладывал нам путь среди не желающих расступаться глыб и льдин. – Это правда, что вы принимали наркотики? Вы сели за руль в состоянии опьянения? Это вы сбили ту девочку на дороге? Вы поссорились с мужем? Вы намерены продолжать карьеру? Что означает ваше заявление? Фэй? Фэй? Фэй?!

Когда мы добрались до автомобиля, и я рухнула в салон, меня снова трясло.

– Что они говорят? – вцепилась я в мужа, как только тот занял место водителя. – Какая девочка? Какие наркотики? Что произошло на самом деле?

Он нецензурно выругался. По стеклам и крыше автомобиля мелко стучала дробь чужих кулаков, нас фотографировали даже в салоне – меня, испуганно схватившую его за рукав, и его, сердито дергавшего рычаг переключения скорости.

– Не обращай внимания, – процедил Джеймс, сдавая назад с риском подмять кого-нибудь под колеса, – твоя свита просто выполняет свою работу, разве нет? Пиарит тебя на чем свет стоит, даже черным пиаром.

Мы вырвались из оцепления, выехали с больничной стоянки на проезжую часть и понеслись подальше от толпы журналистов. Я оставила рукав мужа в покое и села поудобнее, нервно заламывая пальцы рук. Отрицать очевидное уже бессмысленно. Я стала другой за прошедшие годы. Неузнаваемо другой. Такое бывает?!

– Значит, я теперь Фэй… – произнесла я вполголоса и покосилась на Джеймса в надежде, что тот поддержит разговор, объяснит мне сейчас эту несусветную глупость, и все окажется банальным недопониманием, глупой шуткой, но он упрямо молчал и следил за дорогой. – Знаешь, мне надо кое о чем тебя предупредить…

– Да? – вот теперь он повернулся, наплевав на риск пропустить светофор, а в глазах зажегся неподдельный интерес и, как мне показалось, даже предвкушение, будто он только и ждал этого момента.

– Да, – я пожала плечами, – лечащий врач, наверное, уже сообщил тебе… моя память… я не помню, что случилось.

– Ах, память, – он разочарованно и опять как-то зло ухмыльнулся. – Да, мне сказали. Ты ничего не помнишь. Но это ведь временно, да, Фэй? Ты ведь скоро станешь прежней?

– Кристина, – тихо, но твердо поправила я, глядя ему в глаза. – Я не знаю, когда все вспомню. Но постараюсь.

Джеймс раздраженно дернул головой, возвращая внимание на дорогу. Я сидела рядом с ним, свернувшись на широком удобном сидении в клубок, закусив костяшки пальцев, и разглядывала его мужественный профиль. Не так давно он целовал меня до холодного пота и противной дрожи в ослабевших коленях, этот мужчина, состоящий из противоречий. Он хочет меня – и в то же время отталкивает. Вроде бы заботится – а вроде бы и нет. Я бы засомневалась, что мы на самом деле супруги, если бы не абсолютная, железобетонная уверенность всех окружающих, что мы пара, что мистер Уорнот рядом со мной находится на своем законном месте. Нас узнавали – и персонал больницы, и журналисты – и это убедило меня, что человек, назвавшийся мне супругом, не подставное лицо.

– Ты бы помог мне вспомнить, если бы рассказал немного, – робко предложила я.

– О чем?

– О нас. Как давно мы женаты?

Джеймс выстрелил в меня коротким взглядом, значение которого я не смогла понять.

– Три с половиной года.

Значит, три с половиной… Двадцатилетняя студентка Кристина стала замужней достаточно скоро после того, как поднялась по ступеням университета в последний известный мне день. Может, это все-таки та любовь, о которой мне мечталось?

– Мы хорошо жили? Это был брак по любви?

Уголок губ Джеймса дрогнул, его рот искривился, видимо, обозначая улыбку.

– Любовь с первого взгляда, – заговорил он негромко и вкрадчиво, вглядываясь в дорогу, – с того момента, как мы столкнулись в твоем любимом кафе. Мы были счастливы. Очень. Я каждый день не мог дождаться вечера, когда снова увижу тебя. А твои маленькие сюрпризы? Ты обожала устаивать мне их. В свадебном платье ты была очень красивая.

Конечно, мне хотелось петь от этих слов. Да! Да! Мы любили друг друга! Мы друг без друга жить не могли! Часть меня после катастрофы еще оставалась той двадцатилетней Кристиной, которая обожала сидеть на подоконнике по вечерам с чашкой какао на коленях, смотреть в темноту и грезить о принце.

– А почему я попала в аварию? Мы поссорились из-за чего-то? Я психанула и села за руль, да?

Джеймс помолчал, улыбка, как приклеенная застыла на его лице.

– Я не знаю, – ответил он, наконец, ровным голосом. – Меня в тот вечер не было рядом.