Трофейный полевой бинокль свекра, в который она изредка разглядывала чужие вечера в окнах напротив, хранился в кабинете мужа. Только вернувшись, Ада не обнаружила объекта – пара бесследно исчезла, и развлечь ее стало некому. Она пошарила по пустынному пейзажу: садик, помойка, машины рядами – ничего интересного. Приложила к глазам бинокль: окна, окна, окна, ворон терзает рыбью голову в рыжей грязи, цифры автомобильного номера, буквы в серебристом круге с крыльями… На влажном песке автомобильный след, выгоревшая трава… тоска и уныние. Оставалось бесстрашно намазать маслом половину французского батона, наесться и забыться.

Заложив пахучую буженинку между поджаристых и хрустящих горбушек, Ада раскрыла переполненный слюною рот, но скромный её рот не вместил бутерброда. Как не старалась Артемида просунуть его целиком – не получалось. Отдельно пощипав румяные бока и мясо, она кое-как наелась, оставшись неудовлетворенной и даже слегка раздосадованной процессом. Скучая, прилегла на кухонный диванчик, и принялась перебирать кнопки на величайшем изобретении двадцатого века – пульте манипуляционного управления сознанием.

Канал, случайно привлекший ее внимание, обещал избавить от головной боли симметричным прикладыванием к вискам мобильных телефонов в режиме «вибрация». Инновационным народным рецептом делилась потомственная знахарка из деревни Пеньки, поведавшая, что тот достался ей от дедушки-пасечника, и она лишь приспособила его к новым реалиям. «Ну не прикладывать же, в самом деле, к голове ульи», – поддержала смекалистую ведунью Артемида. Она как-то сразу доверилась потомственной заклинательнице мобильных телефонов, твердо решив купить хотя бы один. А пока по совету следующего целителя, выключила телевизор, прикрыла глаза и несколько раз судорожно вздохнув, приготовилась размять подсознание посылами, вроде: «Детка, ты самая лучшая и у тебя все о’кей», но получилось: «В машину, к незнакомцу! Какова дура!» И вместо того, чтобы выругать себя за вчерашнюю беспечность, она вскочила и уже через минуту в руке нагло поблескивала дорогая бумага визитки:

Натан Смирнов. Операции с недвижимостью. Телефон–мейл.

«Что ж, двинем недвижимость, пока она еще имеет приличный фасад!» – щелкнув коготком по фамилии, промурлыкала Артемида, набралась храбрости и позвонила.

После недолгих гудков на другом конце провода бесцеремонным басом ей заявили: «Ляг у телефона!»

– Зачем? – искренне удивилась Артемида, поглядывая в глянцевую карточку – не напутала ли.

– Вам, девушка, кого?

– Мне Натана.

– Смирнов слушает.

– Это Ада. Из театра. Помните?

– Адочка! – обрадовались в трубке.

– А мне тут уже лечь предложили, – хихикнула она кокетливо.

– Так он всем предлагает! Это у них наследственное. Сколько раз ему говорил: именем представляйся! – развеселился в ответ риэлтор Смирнов.

– А как его зовут? – зачем-то поинтересовалась Артемида.

– Ах, Адочка, если я скажу, как его зовут, то с вами точно случится обморок и вы прямо таки и «лягите» у телефона! – каким-то дребезжащим смехом отреагировал на ее вопрос веселый риэлтор. – Так что? Встречаться будем?

Ада согласилась.

Мужчина женщине нужен не столько для секса, сколько для флирта, чтобы ощущать себя полноценной женщиной и не важно, двадцать тебе или шестьдесят. «Мужчина домашний» тире «муж», как музейный экспонат, изученный хранителем, интересен разве, что случайному посетителю. И только у него он может вызвать восторг. Да, он бесценен и уникален, как все сотворенное с душой, но пыль привычки, копившаяся годами, скрыла его сияние от близких глаз, и нет времени, а может желания смахнуть ее и приглядеться. Чужой мужчина – тайна! Что там – блеск или мутная вода? Любовь в сорок, в пятьдесят, страшно подумать – в шестьдесят! И если не хотим стареть, мы обречены исполнять ремейки на вечную тему.

Ада безобразно опаздывала. Оставалось каких-то двадцать минут до назначенного времени, а она еще неглиже.

«Что бы надеть… вдруг придется раздеваться», – соображала Артемида, выкидывая из шкафа навьюченные нарядами вешалки. Она никак не могла определить, что ей сегодня к лицу.

Аристократическую бледность спальни «а-ля людовик надцатый» оживляла куча набросанных на кровать разноцветных тряпок, благоухавшая, словно жасминовый куст. Ада вертелась перед зеркалом, прикладывая к груди то блузку, то платье, морщилась, откидывала в сторону очередной наряд и шла к шкафу за следующим. Нога ее попала в бретельку бюстгальтера, но, не замечая, Артемида таскала его за собой по всей комнате, пока не споткнулась. «Спокойно! Не суетись! Главное реши чего ты хочешь от встречи, и соответственно выбирай форму одежды!» Надевать в разведку юбку – верх легкомыслия. Ада надела брюки.

Десять минут ожидания для мужчины ценящего свое время слишком большая плата, и не известно окупятся ли они упоительными секундами.

Черные жемчужины ее глаз смотрели вызывающе. Оставляя вмятины на разомлевшем асфальте, самка человека приближалась к жертве на лаковых гвоздях туфель. Высоченные каблуки поднимали ее над плывущей толпой, придавая уверенности. Где-то там далеко внизу остался народец, снующий по делу и без.

«Среди миров в мерцании светил. Одной звезды я повторяю имя…» – картинно, продекламировал Натан, припадая к ручке «хищной звезды», протянутой ему для рукопожатия.

«Кобель, – подумала Артемида, – но симпатичный…»

Они сели в машину.

Уж так повелось на Руси, что женщину, перед тем как «хотеть» принято кормить. Без разницы понедельник это или суббота, – женщины предпочитают ресторан, мужчины же больше склонны к интимно-домашним праздникам при свечах и с борщом. Ада была женщиной вполне необычной. Двадцать лет супружества с одним половым партнёром, культивирующим в ней комплекс неполноценности, сделали её верной женой. И вот, наконец-то, ей выпал шанс узнать действительно ли она так безобразна…

– Куда двинемся, – закуривая, спросил Натан.

– Может к тебе, – слету предложила Ада. От нетерпения и страха она гнала волну за двоих.

«Ты» из уст едва знакомой дамы звучало для него, как «да». Натан удивился, но явно обрадовался такому повороту, завел мотор и, лихо закрутив руль, развернулся с визгом. Минут через пять они припарковались в переулке возле особняка затянутого по фасаду зеленой сеткой, сквозь которую проглядывала классическая строгость и аристократическая сдержанность позапрошлого века, допускавшая чугунный ажур лишь в кованых консолях, удерживающих массивный козырек над дверью когда-то парадного подъезда.

Ада выпорхнула из машины. Отвлеченный звонком Натан, остался. Дожидаясь его, она неторопливо прошлась вдоль дома до следующего, сиамским близнецом прилипшего к тому, что рядился в маскировочную сеть.

Весь переулок состоял из низеньких в два-четыре этажа старинных особнячков, совершенно загаженных, облупленных и униженных вселенским хамом вроде того, что прогуливался сейчас по переулку со своими меньшими братьями без совка и пакета. Завяленных собачьих «лепех» и «колбасок» на пути ей попалось немало, а под арку, перекрытую кружевной решеткой, она и вовсе зря заглянула. Смрадный дух от переполненных отходами баков погнал ее прочь, не дав насладиться изяществом ковки.

Артемида с прискорбием заметила, что исторический центр – место совершенно неприспособленное не только для выгула собак, но и для проживания хозяев. С виду вроде благополучно оштукатурено, но стоит сделать лишь несколько шагов от нарядной улицы и через прямую кишку подворотни, забитую холмами отбросов, ты неминуемо попадешь в каменное брюхо двора, с торчащим чахлым аппендиксом ствола посередке. Может береза, а может тополь, изъеденный всеми древесными хворями. Здесь застывшая в оконном проеме старуха, целый день глядит из-за тусклого стекла в щербатую стену напротив, терпеливо ожидая смерти. Но вместо неё приходит почтальон, вручает пенсию. А значит нужно жить.

В парадном вестибюле, когда-то по-буржуйски роскошном, хоть и побитом временем и превратившимся нынче в зассанный подъезд, все было основательным и безупречным: от камня лестницы и подоконников, до дуба перил и дверей. В мраморных ступенях по-прежнему сидели медные кольца, сработанные на века, но ставшие ненужными уже через каких-то полтора столетия. Сперли братцы-голодранцы с мраморных ступеней ковры! Растащили шторы на революционные подштанники! Подпоясались чужим муаровым шелком, набросали в парадный камин самокруток, да жженой соломы, и пошли по углам гадить!

Так, разжалованный из парадного в проходной, и стоял он будто удивленный, с раззявленной каминной пастью полной окурков и жестянок от нынешних швырял-проходимцев.

– У вас прилично… – заметила Ада, минуя камин и взбираясь по изношенным ступеням, все еще хранящим на зашарканных уступах вензельные метки прежних хозяев.

Марш лестницы освещало огромное окно. На мраморном подоконнике сидел мордатый одноглазый кот. Заметив парочку, кот спрыгнул на пол, задрал облезлый ершик хвоста, шерстяная тельняшка на спине его встала дыбом, он изогнулся дугой, сказал «шшш» и пометил стену. Поднимаясь, Ада несколько раз оглянулась – кот смотрел вслед, не мигая. Единственный глаз его горел зеленым огнем. Хвост метался из стороны в сторону, казалось, кот ее ненавидит, как революционный матрос анархистов.

Старинная дубовая дверь внушала уважение. Натан вдавил кнопку. Сухой колючий звук похожий на металлический треск старого велосипедного звонка рассыпался по ту сторону и где-то в глубине Аде послышался протяжный и жалобный скрип. Когда дверь открылась, на пороге возникла маленькая старушонка в пурпурном шелковом кимоно, чрезвычайно прямая, с гордо вскинутой головой, наподобие одуванчика покрытой седым пухом. Она рассматривала Аду через лорнетку, словно, пытаясь найти изъян и тут же забраковать. Аде сделалось не по себе от пристального взгляда старухи.

– Артемида! – громко и четко обозначил Натан свою спутницу. – Познакомься, – обратился он к Аде, мнущейся на пороге. – Это моя бабушка Розалия Эммануиловна.

– Очень приятное имя, – почему-то соврала Ада. – Вернее неприятное, то есть красивое…

Она совсем запуталась и растерялась, а старушонка продолжала разглядывать ее в свою бутафорскую штуковину. Затем, ничего не говоря, развернулась и, волоча за собой шлейф из валерьянки, поплыла по коридору, мелко перебирая негнущимися карандашными ножками.

«Ведьма», – решила Ада.

– Забавная бабуся у тебя. Может мы не вовремя? – добавила она вслух, улыбаясь, пропустившему ее вперед Натану.

– Все в порядке, просто бабуля принимает успокоительное, и сама понимаешь, тормозит чуть.

Демонстративно не замечая пыльного войлока музейных тапок, рядком выставленных в прихожей для гостей, Ада процокала по наборному паркету позапрошлого века вслед за переобутым внуком неприветливой бабули.

В просторной «зале», не уступающей площадью однушке в каком-нибудь заспанном районе, стояла мебель из дворца. На стенах в золоченых багетах висели картины неописуемой красоты, достойные стен музейных сокровищниц. Конечно, Артемида не была экспертом, но рамы впечатляли.

Присев на край антикварного дивана, Ада чувствовала себя неуютно, нервничала. В таком состоянии с ней нередко случались приступы парафазии. Диалога снова не получалось. Опасаясь произнести нечто дикое, она телячьими глазами смотрела на Натана и улыбалась, как провинциальная дурочка.

Натан не выдержал. Вышел. Вернулся он, держа в руках запотевшие пакетики.

– Хочешь мороженого?

Ада кивнула.

– Ты какое будешь? Эскимо или сахарную трубочку?

– Трахарную срубочку! – прорвало Артемиду.

Хрустальные подвески бра мелодично позвякивали то ли от пушечного хохота Hатана, то ли от того, что он задел их головой плюхаясь на диван рядом с перепуганной гостьей. Ада тоже рассмеялась, и ей стало легче.

– … по мироощущению я поэт, а поэзия сфера тонкая… – увлеченно досасывая эскимо, бесстрастным голосом разъяснял ситуацию хозяин. – Натура у меня чувствительная, потому в энергетическом пространстве способна отыскать эгрегор вдохновения… и установить контакт.

«Кто ж тебе, поэзный, мешает, устанавливай. Затем и пришла», – промелькнуло в голове Артемиды.

Свою трубочку она давно слизала и, освоившись, уже игриво поглядывала на сидящего рядом мужчину. Но Натан, в ответ на ее «амуры» внезапно сделался серьезным, будто на приеме у венеролога. И вопреки ожиданиям вместо приставаний закатил представление.

На фоне гаснущего в оконном проеме дня, глубоко засунув в карманы брюк руки, минуту он стоял, молча, будто собираясь с мыслями. С лица его исчезла радость. Меланхолическим туманом заволокло взгляд и он начал с того, что закрывает глаза (и закрыл таки), пытаясь проникнуть туда, где его не ждут. Многообещающий запев радовал Артемиду недолго. Дальше невероятно быстро ее знакомец съехал с темы и понес что-то про благодать, что снисходит на него, обнимая за плечи нежными ветрами печали и сна…

Это были стихи.

Изображая благодарную слушательницу, Ада сидела смирно, хотя внезапно затянувшаяся самодеятельность ее порядком раздражала. В паху саднило. Новые итальянские трусы, приобретённые для торжественного случая, безжалостно впивались в интимные места. Но она терпела. Получается зря! Она ожидала чего угодно, только не верлибра! «Похоже, моя задница его совсем не волнует. Хороша, идиотка, адюльтеру захотела. Нет, права был философ Кант – нормальный мужик, один в театр не пойдёт, только извращенец».

Она дёрнула плечом, будто сбрасывая с него воображаемую руку философа, по-дружески советовавшего ей валить отсюда пока не поздно!

– Адочка, тебя не волнует поэзия? – очнулся Натан.

– Последний раз меня волновал хирург больницы, куда я попала с растяжением. Поглаживая мою ляжку, он предложил сделать «лангет», – тон её становился хамским. С тем хирургом тоже ничего не вышло. Правда, слово «лангет» она запомнила навсегда.

– Лангет? Ты уверена? Ладно, не сердись. Видишь ли… – присаживаясь рядом, перешел к делу Натан, – … у меня бизнес стоит…

«Хорошо хоть что-то стоит», – желчно ухмыльнулась Артемида.

– Адочка, слышала ли ты про эскорт для состоятельных господ?

«Господин» в его устах отдавал де Садом.

«Все-таки Кант был прав – извращенец! Сейчас прикуёт наручниками к батарее. Вон они у него какие чугунные, слона выдержат! И стены толстые в четыре кирпича. Ори не ори – не услышат. Ведьма глухая, спит, небось, после дозы».

От страха у Ады закололо подмышками.

– Так я тот «господин» и есть, – продолжил Натан. – Клонированные красотки мне не интересны, я в женщине индивидуальность ценю и породу…

«Породу!»

Картины одна живописней другой рисовало её измученное Фройдом воображение: «Я лошадь. Наденет сбрую, будет кормить овсом, стегать нагайкой, а потом… страшно подумать! Будет ездить верхом! А мне прикажет ржать?!»

Какое там «ржать»! Аде было не до смеха.

– А может у них аренда высокая? – съехидничала она, подозревая, что секса не будет ни в каком виде!

– Дело не в деньгах. Главное взаимопонимание. Ведь так? Мы же понравились друг другу. А это значит, что общение наше будет обоюдоприятным. Сам-то я равнодушен к сексу, – Натан произнес это так, словно речь шла о футболе. – Но у меня много солидных друзей, – заметив разочарование на лице гостьи, тут же поспешил добавить он. – Появиться в обществе с красивой неглупой женщиной всегда праздник. Или я не прав?

Прав! Тысячу раз прав Конфуций: «У женщины мозгов как у курицы. У умной женщины – как у двух».

Глава третья

На юбилей маститого литератора Ада пошла из любопытства, книг его не читала, но фамилия была на слуху. Деду исполнялось семьдесят. Натан обещал, что будет кой-какой литературный бомонд и даже телевидение. Пару физиономий она действительно узнала. Правда, к ее разочарованию всего одна дама оказалась в откровенно вечернем платье. Беспрерывно обмахивая газетой посвященной юбиляру пломбирные телеса, некстати упакованные в шелка перванш, она смущенно-растерянно озиралась на остальную публику, невыразительной массой растекшуюся по залу ожидания банкета. Вид у дамы был такой, словно ее застукали одетой в парилке.

«Да-с… подведение итогов… и неутешительных», – констатировала Артемида, в тусклой тусовке пытаясь разглядеть Натана, притащившего её сюда и бросившего, но пообещавшего, что будет интересно.

Между тем приглашенных становилось все больше. Голоса вокруг крепчали. А совсем рядом и вовсе закипал спор. Ада поневоле прислушалась. Дискурс на «вечные темы» вызывал у нее рефлекторную изжогу. Ей было абсолютно по барабану, является ли убежденность в чем-либо предпосылкой к тому, что индивид станет диктатором, убийцей, в лучшем случае домашним тираном. О том кто милей – демократы или большевики, она и вовсе не задумывалась, как впрочем, и о слезинках замученных детей. И в том, что незачем сочинять и существовать, пока не решён главный вопрос, и не найдено «вещество существования», ей тоже не было охоты разбираться. Однако, разгоряченные литераторы захлебывались, наперебой демонстрируя условные рефлексы не хуже павловской псины. «На самом деле им и мяса не надо, слюнями сыты, – не переставая сканировать зал на предмет интересных мужичков, резюмировала Артемида. – Порассуждать о морали это мы могём. Русский интеллигент тем и отличается от рядового обывателя, что по каждой теме свое мнение имеет, будь то клонирование, зомбирование или зондирование. А государственность и право – любимая еще со времён Марфы Борецкой. Где же Натан?»

В поисках исчезнувшего спутника она пересекла холл и, немного поплутав, оказалась в зале поменьше, где возле стола, украшенного изысканной гастрономией и бутылями с зажигательной смесью местного разлива, уже суетилась пара нетрезвых русписов. Её появление их ничуть не смутило.

«Голодаем, мадам…» – непринужденно оправдался тот, что поэлегантней, пряча во внутренний карман блейзера пол литра непочатой «Адмиральской». Вселенская скука колыхались в его прозрачных, как водка глазах, устремленных на случайную свидетельницу кражи задушевного напитка.

«Талант! Не пропить его, не сменять на фантики», – ехидно заметила Артемида, все крепче утверждаясь во мнении, что чем писатель талантливей, тем он свободней от предрассудков. «И все же… не могу понять, как можно надеть клубный пиджак с засаленными джинсовыми порточками и тряпичными мокасинами на зернистой платформе! Все-таки разумно, что в эфир их по пояс запускают… и без водки. Хотя без нее им, небось, тяжко до дна души доныривать. А уж как с водкой нырять начнут – вызывай санитаров!»

Не замечая насмешливых ее глаз, «таланты» продолжали клевать со стола аки непуганые птицы: маслинки, сырок, рыбку. Они закусывали.

«Может и не писатели… – поморщилась Артемида. – Приличные люди сначала пьют, а после заедают, если есть чем. А эти наоборот».

Выяснить не удалось. Шум аплодисментов слишком явственно позвал ее к гостям, где возле кадки с пальмой она, наконец, отыскала Натана.

– Ты бы мне рассказал кто здесь who? – раздвигая пыльные листья искусственного дерева, поинтересовалась Артемида. – Это кто спит?

В полукресле, неплотно сомкнув веки, отдыхал мужчина заурядной наружности.

– Это хокку-мастер Трёшкин, – Натан понизил голос до шепота. – Талантлив, но невостребован, оттого горюет и пьет. А вот и оппонент его пожаловал. Ладно, ты приобщайся к прекрасному, а я сейчас вернусь.

– Как? Опять?! – зашлась возмущенным шепотом Артемида. – Ты меня бросаешь?

– Я быстро! А ты пока… дай вон, интервью что ли, – заметив человека с микрофоном, махнул в его сторону Натан.

– Какое интервью! Я ж в литературе, как таджик в филармонии… – не оценив шутки, запаниковала Артемида, в след убегающему Натану.

Тем временем оппонент шагнул на середину паркета, достал из нагрудного кармана сервировочную салфетку с бахромой, не спеша развернул и смачно, с обеих ноздрей сморкнулся, издав устрашающий звук похожий на рёв одинокого слона. Затем, не обращая внимания на окружающих, бережно свернул стилизованный платочек и изящным движением двух пальцев отправил его обратно в карман.

– Я начинаю цикл под общим названием поwhoезия, заявил он и, сделав отрешённое лицо, неожиданно загнусавил: