Олеся добралась до края болота. Ее ножки запутались в стеблях клюквы, покрывавших нитяной сетью мох. Девочка снова упала, и руками наткнулась на камень. Подняв голову, она увидела перед собой замшелую скалу. Вершина освещалась рассеянным лунным светом, пробивавшимся сквозь ветви деревьев. Из глубоких трещин вытекала влага и собиралась в крупные блестящие капли. Казалось, что скала, подобно человеку, плачет от непоправимого горя. В душе девочки шевельнулась жалость. Олеся обняла камень, погладила ладошками шершавую влажную поверхность, тёплую, словно живое существо. Сердечко гулко стучало, и, казалось, это у скалы билось сердце. Она прислонилась к камню щекой и затихла, всматриваясь в пространство. Лисенок улегся рядом, по-кошачьи обвив себя хвостом.

Медленно поднималась луна. Вскоре Олеся различила белый снег.

Снег лежал на земле. Снег окутывал, словно пушистой ватой, ветви елей и сосен. Снег падал с неба крупными хлопьями, но от него не веяло холодом. В лесу было тепло. Стоял погожий июль.

Олеся еще не повзрослела настолько, чтобы удивиться происходившему. В четырехлетием возрасте человека одинаково удивляет и радует любое новое. Ребенок искренне открыт миру, а значит – всем мирам, и безоговорочно принимает каждую данность.

Вскоре она услышала шаги: по лесу шел отряд. Впереди двигались на лыжах молодой бородатый мужчина и маленькая женщина в круглой меховой шапке.

«Нина, выживет мой друг? Скажи честно», – услышала притихшая Олеся. «Ему осталось не больше суток», – ответила женщина. Ее спутник опустил голову.

Девочка, прижимаясь к мокрой скале, в оцепенении внимала. Высокая фигура бородача казалась знакомой. Олесе хотелось закричать: «Дедушка!» Но она словно онемела. Куда делись его старческие морщины, вялость движений, отстранённость взгляда? Алексей был совсем молод.

Он молча ждал, когда мимо пройдет весь отряд. Люди шли к озеру, неся на себе обессиленных соратников.

Возле скалы остались высокий финн Паюла, дедушка, которого товарищи называли Ежом, и старик, завернутый в плащ-палатку.

«Иди, – тихо сказал раненый другу. – Плохое скоро забудется, хорошее – останется». Ёж со вздохом взял его руку. Олеся видела бессильную улыбку старика. Она хотела подбежать к ним, но не могла двинуться с места.

«Иваныч, – тихо проговорил Ёж, – возьми мой клинок. Он в древности принадлежал викингу. Хочу, чтобы он помог тебе!» Раненый замер в нерешительности. Приятно было, что друг верит в его выздоровление.

«Ну, пора», – хрипло произнес Ёж. «Пора», – с акцентом повторил за командиром Паюла.

Алексей, не оглядываясь, двинулся вслед за отрядом. Финн и Петр Иваныч остались в засаде. Парень, пытаясь заглушить страх, торопливо заговорил по-фински: «Они не придут! А если придут, мы успеем их уложить… Их мало… Мы отметим ваш день рождения. Мы еще много раз будем встречать Рождество…» Он не знал, что враги уже почти нагнали отряд. Послышался треск сучьев, и в ночном лесу, еще недавно ласкавшем Олесю безмятежным покоем, началась стрельба. Люди кричали и падали, слышалась ругань. По спине Паюлы, одетого в белый балахон, расплывалось темное пятно.

Раненый старик выхватил подарок Ежа, намереваясь ударить им первого, кто подойдет. Однако заметил необычный блеск лезвия и, всмотревшись в него, крикнул: «Не спрашивай, кто я! Помоги!»

Внезапно видение исчезло. Не стало ни партизан, ни финских солдат, ни белого снега. Вокруг виднелись летние деревья и звенела тишина…

Девочка вскочила на ноги. С широко раскрытыми глазами она подбежала к тому месту, где в последний раз видела партизан. Следуя внезапному побуждению, она ощупала мох, но ничего не нашла. Тогда маленькие ручки стали разгребать в стороны мягкую землю. Вскоре показался плоский металлический предмет – тот самый нож, вернее, его клинок: деревянная рукоять и ножны из оленьего меха истлели. Олеся не понимала причины внезапного превращения, однако нож узнала. Крепко держа его в руках, девочка побежала в ту сторону, куда час назад ушли по-зимнему одетые люди.

Она ни разу больше не споткнулась и скоро выбралась к лесному озеру, над которым висела огромная желтая луна.

Тишину нарушали её собственные шаги. Олеся уселась на берегу и долго смотрела на мерцавщую в лунном свете водную гладь, вдыхала теплый, пахнущий травами воздух и незаметно уснула.

Снилось девочке, что она вовсе не спит и слышит голос озера, похожий на гулкий вой неведомого зверя. Затем из воды показалась голова огромной рыбы.

«Где дедушка?» – спросила Олеся. Неповоротливое чудище шумно вздохнуло, и на его морде появилось выражение, похожее на улыбку. Голос оказался низким, как раскаты грома, и Олеся едва различила слова:

«Завтра ты уйдешь к родным. А сейчас отдай нож – он тебе ни к чему». Девочка послушно бросила клинок в воду. Послышался тихий всплеск, и находка, к которой привел девочку любопытный зверек, ушла на дно.

Проснувшись, малышка увидела рядом с собой землянику. Лисенок и нож исчезли. Снова светило ласковое солнце. Природа словно разговаривала с Олесей. Девочка чувствовала себя дома. Это был ее четвертый день рождения.

Вечером ее нашли. Никто не понимал, каким образом Олеся сумела пройти по лесу сотню километров. Родные полагали, что ребенка похитили. Но девочка была абсолютно здорова, и непонятная история постепенно отошла в прошлое.

«Я видела тебя той ночью, деда! – говорила девочка на ухо Алексею. – А ты не заметил меня из за камня. У тебя странные друзья. А почему ты снова сегодня старый? А где Паюла?»

Алексей вздрагивал от ее слов и пытался перевести разговор в русло легенд и сказок, чтобы малышка забыла видение.

* * *

Мальчик очнулся у подножия сопки. Его обнюхивала собака. Дыхание было ровным. Издалека бежала мама.

«Где Олеся? – пробормотал Илья. – А я еще лисица? Или снова человек?»

Мама обняла, принялась тормошить, но его не отпускало беспокойство: «Она совсем маленькая, а я привел ее на войну, мне было интересно там. Но она осталась, а я здесь…»

«Всё прошло, милый, – плакала мама. – Тебе показалось. Ты всегда был человеком. А девочка тебе приснилась…»

После поедания трав во время необъяснимого путешествия Илья почувствовал себя лучше. Звериное чутьё подсказало ему, какие из лесных растений могут вернуть здоровье. Словно сами травы шептали: «от меня откуси один листочек», «а от меня два», «нас разжуй сейчас», «а нас немного позднее»…

Теперь мальчик бегал не задыхаясь. Днем красный дракон больше не появлялся. Однако ночами по-прежнему подкатывали приступы удушья, и Илюша вновь оказывался далеко от дома. Иногда-в дремучих лесах, иногда – в далеком Ленинграде. Прячась от людей за колоннами, под стоявшими машинами, он старался плотнее обернуться длинным хвостом и высматривал в толпе знакомую девочку.

Дома Илья листал справочники растений, пытался узнать травы на картинках и искал их в аптеке. Просил мать варить репу и морковку в молоке. К ее радостному удивлению ребенку становилось лучше, и она уступала.

«А еще репу трут на терке, – говорил мальчик матери, – отжимают через марлю сок, кипятят на слабом огне минут пятнадцать. Пьют три недели по четыре раза в день». Та удивленно округляла глаза.

Постепенно Илюша увлекся фитотерапией. Настаивал в банках ячмень и лепестки подсолнуха. Близкие улыбались, но не мешали ему.

Через полшда приступы исчезли совсем. Минуло пять лет, и мальчик успел забыть, что такое удушье. Однако видения иногда повторялись без участия дракона, по некоему внутреннему побуждению.

Много лет Олеся пыталась понять, что произошло с ней накануне четвертого дня рождения. Детская память изменчива: с возрастом события могут спутаться, видоизмениться. Но Олеся помнила спорную ночь очень ясно.

Поначалу девочка думала о лесных людях как о героях карельского эпоса. Словно мудрый Вяйнемейнен и веселый Лемминкайнен сошли со страниц детской книжки. Только были они иными и думали не о сотворении мира, не о богатстве и не о любви, а о чем-то страшном и противоестественном.

Дед Алексей, молодым парнем участвовавший в войне с лахтарями⁷, а затем в Зимней войне, был человеком замкнутым и неохотно отвечал на детские вопросы. Богатырского роста и телосложения, он сидел один на просторном диване, полузакрыв в задумчивости глаза.

«Зачем тебе знать о войнах, малышка? – говорил он. – Лучшее для тебя – это радоваться миру, учиться и быть хорошей хозяйкой. То, что привиделось тебе в лесу, было неправильным сном, забудь его. Девочка твоего возраста должна видеть во сне только пушистых зверушек и сладкие пирожные».

«Там был пушистый зверек, – улыбалась Олеся, – лучший на свете. Давай поедем туда опять». Дед отшучивался от попыток Олеси склонить его к новой поездке в Карелию. Девочка нашла и потеряла в лесу то, что искал он сам. Теперь он клял себя за то, что брал Олесю с собой, полагая, будто маленький ребенок ничего не поймет, либо забудет.

Я знаю: это не было сном, – настаивала внучка, – и хочу вернуть мой ножик!» Дед не упорствовал, но хитро сталкивал девочку на другую тему. Он опасался, что лесные призраки перекорежат ребенку жизнь. Однако ему, как всякому старику, был приятен интерес внучки к событиям прошлого. Постепенно сдержанный дед начал с осторожностью рассказывать о войне. Вечерние беседы вошли в привычку. Олеся ложилась спать, а он садился в кресло рядом с кроватью.

«Во время Финской войны наступавшая Красная Армия столкнулась с мощными укреплениями. Их назвали «линией Маннергейма», но на самом деле фельдмаршал лишь усовершенствовал начинания Петра I, который хотел защитить Карельский перешеек³ и побережье Финского залива от шведов.

В 1918 году Ленин с раздражением вывел неспокойное княжество Финляндское¹ из состава России, забыв о том, что отдает финнам военные постройки. А те довели укрепления до ума и позже использовали против нас».

Деда мучили старые раны. Душу переполняла энергия, но в конечностях уже не было сил. Обнимая спящую малышку, он смотрел в окно и не мог поверить, что длинная, почти вековая жизнь осталась позади – как один миг.

На стене соседнего дома висел рваный плакат с рекламой рок-концерта. Идея, неделю назад соединявшая обтрепанные клочья, потерялась, но между половинкой носа артиста, его ладонью и желтыми строками возник новый союз, будто бессмертная душа продолжала выражать себя с помощью доступных ей знаков. Некая сила не соглашалась с исчезновением своего дряхлого тела.

«Вот так и я, – подумал Алексей. – Некогда грозный богатырь, а теперь обессиленный старик… напоследок едва шевелящимися губами передал каплю своих мыслей маленькой девочке. Которая меня не поняла, как я не понимаю обрывки плаката. И вот мои клочья подхватывает ветер, кидает в грязную реку… И я теку вместе с обертками от конфет и птичьим пометом к далекому желтому свечению…»