То, что с меня вдвое за учение взяли – чепуха, что жить пришлось в каморке под лестницей – тоже не самое страшное. Другое дело естественные потребности. Я ж нормальный половозрелый джинн, мне ж без личной жизни никак!

– Ну, и?

– Начал изыскивать варианты. И получил полный облом. Куда ни кинь, то голубые, то розовые. Засечёшь клетчатую хламиду – обязательно мужик окажется. Раз женщину на улице увидел. Идёт впереди, юбочка в сине-красно-зелёную клетку, на ножках белые гольфы с помпонами. Ножки, правда, кривоваты и коленки сухие, как у старой курицы. Но тут уж не до жиру. Догоняю, обхожу…

– И-и-и… – Лекса скрутило, но таки выговорил, – шотландские Дугласы. Килт с такими цветами у них.

– А на груди три голубые банта! И борода веником. Смотрит на меня и с ходу предлагает присоединяться к их радикальному братству. Они, дескать, за полное раскрепощение, включающее детей, животных и некрофилию. Я и не сдержался. Близко стоял так, что ему бороду напрочь спалило, бантики завяли. Даже на стене копоть осталась. Хорошо, мы как раз в переулок свернули, народу вокруг никого. Я его к стенке копчёной придвинул и объяснил, что если он хоть словом кому проговорится о нашем разговоре – спалю к чертям весь город, устрою им тут фейерверк по полной.

– Обошлось?

– Он в этот же день свалил до дому. Манатки собрал, и был таков. Но мои-то проблемы при мне и остались. И вот дней через пять иду по коридору, аудиторию ищу. Попадается мне навстречу университетская активистка. У неё не то что ленточки даже волосы в розовый цвет выкрашены. Но если не обращать внимания, девица вполне ничего себе. Только меня увидела, и давай агитировать. А я и думаю, чего я себе на ровном месте проблему придумал?.. Вот же они женщины рядом, следует только изменить подход. Эта дурочка, может, мужика нормально в жизни ни разу не видела, вот и заблудилась. Она меня уговаривает, а я поддакиваю да соглашаюсь. Девочка и расслабилась. Тогда я ей под страшным секретом сообщил, что на самом деле я женщина. Она не поверила. Договорились, у меня в каморке после занятий встретиться. Чего я там пел, всё и не вспомню.

– Заинтриговал?

– Угу. Пришла. А много ли нам джиннам надо, чтобы женщину охмурить? Она и не заметила, как в койке оказалась. А под утро разревелась в три ручья. Жизнь, говорит, прошла зря, дескать, проклятые радикалы отняли у неё самое главное. Обманули. Ну, она им покажет.

А вскоре выходит новый закон, хламиды нам заменяют на татуировку. Если прикоснулся к ереси, носи знаки отличия пожизненно. Чтобы, значит, каждый мог тебе на вид поставить. Тёмен народ – не понимает, что татуировка это не просто рисунок, это такое заклинание, которое тебе всю жизнь перепашет. Цветочки, лепесточки – а судьба загнулась. Но к тому времени у нас уже подпольный кружок организовался. Сопротивление. Парень один меня с ног до головы изрисовал клетками. Только, говорит, постоянно подновлять придётся. Ну, думаю, как-нибудь продержусь. Не век же ты будешь страждать, выздоровеешь и заберёшь меня из этого сумасшедшего дома. С тела краска быстро смывалась, на голове помедленнее. Ещё зудилась, спасу нет. Но терплю, жду. И дождался, накрыли нас прямо в постели с Моникой. Жарко было, с меня почти вся краска сползла – налицо целый комплекс преступлений. Угадай с трёх раз, какое мне наказание вышло?

– Оскопить, чтобы, значит, уже точно влился в ряды.

– Умный! Вывели меня на площадь и народ стали скликать. Вдруг откуда-то старух набежала целая толпа. Бабки меня обнимают, целуют. Ну, думаю, герантофильская фракция решила напоследок поглумиться. Нет, оказалось гендерное подполье. Это, которые ещё помнят что оно такое.

Бабки голосят. Полиция площадь окружила, загородилась прозрачными щитами. Я стою голый, рядом хрен египетский торчит. И вдруг выталкивают в образовавшееся пространство мою подругу. Решили, значит, перед оскоплением посредством нас продемонстрировать всю мерзость естественного соития, чтобы народ поглазел и проникся отвращением.

– Продемонстрировал?

– Само пошло. Моника визжит, бабки вокруг нас хороводом ходят и гимн поют. Я поверх голов смотрю, а за прозрачными щитами толпа мужиков клубится и вся-то она клетчатая. Откуда столько нужного тряпья нашлось? Не иначе припрятанным лежало. А из другого переулка катится целая женская рать. Они первыми полицейских смяли. Стражи порядка, видя такое дело, щиты побросали и влились в общий бунт. Моника убежала куда-то. Кругом идёт любовь не на жизнь, а на смерть.

Тут бабка какая-то до меня допрыгнула и шепнула, что меня в переулке махатма Мита дожидается.

Весь боевой дух из меня мгновенно вышибло, поникло всё, что внутри, что снаружи. Иду, а у самого ноги подгибаются, так как понимаю, грядёт наказание, включая развоплощение в бесплотные духи. Захожу в переулок, там дедуня в шалочку кутается. Я перед ним на колени бух. А он меня так по клетчатой голове погладил и говорит: «Ты хорошее, правильное дело сделал, мальчик. А теперь ты нужен Лексу. Одевайся». И протягивает мне пёстрые трусы. Я только их натянул, гляжу вокруг белый туман, а внизу река шумит. Не поверишь, я такого счастья не помню с той нашей встречи в пустыне. Но хорошего много не бывает. Из тумана выныривает дядька Казимир и начинает с порога орать, что я как всегда нарушаю, задерживаю, саботирую: Лекс уже ушёл в поиск, сколько меня можно ждать?!

Таким вот образом я в пёстрых трусах и с клетчатой головой попал в переход. Поплутал, правда, немного, но дорогу таки нашёл.

– Обратно не тянет?

– Издеваешься?

– Отнюдь. Зуб даю, тебя там канонизируют теперь. А то и обожествят. Появился неизвестно откуда, исчез в неизвестном направлении. Историки начнут до родословной докапываться и выяснят, что на Крокодиловых островах, откуда ты якобы прибыл, отродясь такого персонажа не проживало. Всё – легенда сложилась, ты – новое божество, выведшая мир из темени к свету.

– Как думаешь, мне от этого жарко или холодно случится, – поинтересовался Энке, слегка подрагивая голосом от затаённой гордости.

– По-разному бывает. Одним – ничего. У других видения начинаются, голоса в голове осанну поют. А у некоторых парша по телу идёт вроде аллергии…

– Гад ты всё же. Другой бы успокоил, ободрил, кинул позитивную вводную… тебе лишь бы надсмехаться.

– Обойдёшься. Я на больничной койке концы отдавал, а тебя самая красивая девушка университета ублажала. Кто кого должен жалеть? Погоди, мысль появилась, дай сформулирую, а то ускользнёт.

Лекс даже палец поднял от усердия.

– Симптом выгорания элиты. Идиотизм начинает зашкаливать. Любая идея доводится до абсурда. Связь с реальностью истончается до состояния эфемерной пленки, которую способна разорвать любая чепуха…

– Слушай, – оборвал его джинн, – давай, лучше про слона.

Ваджамандра не поскупился, дал своего личного, недоеденного ликантропами слона и второго с проводником. То есть, первым двигался проводник на своей животине, следом – Лекс и Энке на своей. Мелкие притоки Ямуны слоны форсировали неспешным маршем, позволяя себе обрызгаться водичкой. Пассажирам тоже попадало. После каждой переправы приходилось вывешивать на жёрдочках одёжки. Но больше по привычке. Оно и так и так оставалось влажным. Духота и сырость уже стали надоедать, когда в один момент кончились. Стало просто жарко, а потом и сухо. Местность повысилась, следовательно, они почти добрались до цели.

Речка впереди не отличалась ни глубиной, ни бурливостью. Приток как приток. Посередине игривая струя пошевеливала труп антилопы. К берегу вела широкая тропа. Только вот слоны упёрлись. Погонщик, он же проводник, погнал свою скотину в воду, на что получил трубный рёв, больше похожий на ругательство. Второй слон молча поддал крупом. Шаткая конструкция на спине накренилась и затрещала. Энке спрыгнул, обежал скотину по широкой дуге и помог спуститься Лексу. Освобождённый слон тут же успокоился, повернул вспять и начал удаляться.

– Стоять! – заорал Энке.

Слон опять поддал задними ногами на манер разгневанного мустанга, давал понять, что их ждёт в случае, если будут настаивать. Впрочем, далеко он не ушёл, остановился за деревьями. Второй слон вскоре к нему присоединился. Погонщик только разводил руками. Его послушать, животные взбунтовались, почуяв опасность.

– На том берегу, наверное, притаился ракшас, – заключил погонщик. – Слон мудрое создание, он их чует.

– Ага, эт точно, – подтвердил Энке, стаскивая со спины мудрой животины баул с пожитками. – Ты вот что, уважаемый, дуй до дому. Дальше мы сами.

Кто бы другой спорил: проводник мгновенно вскарабкался на спину своего слона, почмокал второму и был таков.

Мутноватая речная вода несла приятную прохладу. Если бы не труп антилопы, болтающийся в непосредственной близости, Лекс бы обязательно искупался. А так не тянуло. Энке уже закинул сумку себе на плечо и вошёл по колено, а Лекс всё не решался. Холодок гулял между лопатками.

– Долго ты будешь мечтать? Скоро стемнеет. Месить грязь в потёмках будешь сам. Я уйду.

– Тебе-то – да! Тебе хоть в серную кислоту. А я элементарно боюсь какую-нибудь заразу подхватить, – попытался оттянуть неизбежное Лекс.

– Так и быть, забирайся мне на плечи. Захребетник! Мало я тебя таскал по горам и весям. Теперь вот по джунглям таскаю.

С высоты обзор открывался не в пример. Подрагивающая ветка на той стороне скрывала за собой что-то не очень крупное и явно живое. Оно время от времени меняло позу, возможно, чесалось.

Их ждали. Хотя что тут такого? Заметили с ближайшего холма гружёных слонов, вот и выслали разведку. А холодок?

– Сколько их? – тихонько спросил Энке.

– С чего ты взял?

– А с того, что ты мне по черепу чечётку вышлёпываешь.

– Прости, не заметил. Оно одно. Не очень большое. Если честно, не пойму что там или кто.

– И ладненько. Одного уложить – это тебе не полдня с волками собачиться, управимся, – облегчённо вздохнул Энке.

Будто бы он и вправду в крепости притомился, изловляя ликантропов. Лицемер!

Следовало успокоиться. Волнение происходило от слабости. Слабость пробралась до самого донышка, до внутренностей. Кажется, даже сердце стало биться медленнее… и Энке почему-то остановился.

«Чего стоим, чего не едем?..»…

Лекс вроде произнёс насмешливую фразу, а получалось, даже рта не раскрыл. Труп антилопы болтался в непосредственной близости. Несмотря на влажную среду, тельце козы высохло наподобие мумии.

Оп! Вода омывала почившую зверюшку, вскипая бурунчиками… и как бы возвращалась к основанию камня. То есть, непрерывно кружила на одном месте. Лекса сей феномен заинтересовал настолько, что он притормозил Энке, за неимением поводьев прихватив товарища за уши. Тот даже не огрызнулся. Как шёл, так и встал. Безмолвный!

До Лекса стало доходить. А холодок, гулявший между лопаток, растёкся уже по всему телу. Руки ещё двигались, ноги же, кажется, и вовсе примёрзли к такому же мёрзлому телу друга.

Угадайте с трёх раз, что может заморозить энергетическую аномалию? Правильно, время. То есть его остановка.

То есть, они оба два врюхались в темпоральную петлю, кем-то тут расставленную. Не очень даже и умело. В хорошей петле осознание катастрофы приходило последним. Следом происходило затухание центральной нервной деятельности, а там и мумификация наступала. Вот она коза-то!

Лекс расслабился, насколько позволяло положение наездника на чужой шее – практически мешком осел.

Не шевелиться, не дышать, замедлить ритм сердца до критического, чтобы слово за словом выстроить формулу разрыва петли. Не обязательно даже вслух. Лекс умел «громко» думать. Слова корчились, тлели и исходили чёрным дымом. Первая буква тускнела, когда последняя ещё только начинала мерцать. Борьба шла на грани обморока. Он успел испугаться, что сил не хватит, когда с умопомрачительным «Пумк!» петля лопнула.

Не удержав равновесия, посунулся вперёд Энке. Бесчувственный Лекс вообще улетел в воду. В довершение мумия антилопы сорвалась с камня и с дикой, накопленной за время темпорального плена, энергией просвистела по-над ними, рванув белую тогу посланника Шамбалы.

Первым пришёл в себя естественно Энке, отмахнулся от мумифицированной напасти и выловил Лекса. До берега он проскакал козлом, тут же и осев на камешках. Временная петля явление редкое настолько, что даже джинны с ней не часто встречаются.

– Это что было, – мокрый, встрёпанный Энке уставился на медленно приходящего в себя Лекса.

– Ловушка-а-а…

– Ага, полежи-ка тут, а то наблюдатель что-то осмелел. Сейчас с ним разберусь…

Но тот, видимо, не захотел официальных церемоний, примитивно метнул нож-лепесток, метясь в того, кто крупнее. Расчёт был на то, что с мелким да беспамятным и так справится. Блестящая стальная рыбка большой беды не наделала, но таки руку Энке зацепила. По краю раны вскипела чёрная кровь и тут же забугрилась, превращаясь в рубец. Не знал чужак, с кем связывается!

Уже через мгновение живой, скрученный в узел комок пищал в руках разъяренного джинна.

– О! – вдруг успокоился Энке и даже слегка разжал хватку. – Бабка!

Ну, бабка, не бабка, но не первой и даже не второй молодости тётка наливалась в его объятиях синевой – вот-вот концы отдаст.

– Отпусти её, – попросил Лекс. – Удавишь, а покойника допрашивать сложно, а пуще того – противно.

Комок мякнулся на землю и затих.

– Жива? – спросил Лекс.

Энке пошевелил даму носком сандалии. Та дёрнулась, застонала, а потом быстро-быстро залопотала. Из невнятного потока Лексу удалось уловить всего несколько знакомых слов.

– На каком это она? – озадачился Энке.

– Вроде тибетское наречие, сейчас, погоди.

Лекс поднапрягся и выдал длинную фразу, всю состоявшую из сплошных завываний.

Тётка открыла глаза. Они оказались раскосыми и чёрными, как агат. Вообще, лицо дама имела плосковатое и треугольное. Абсолютно нездешнее.

– Шайтан, – выговорили тёмные губы приговор, непонятно кому из них. Ну, с джинном – ясно, хотя и Лекс сейчас мало походил на ангела.

– Возьми мою жизнь! – вдруг завопила тётка. – Выпей мою кровь, только не трогай его. Он болен. Он умирает. Дай ему отойти с миром. Хочешь я стану твоей рабыней? Я буду приносить тебе тёплую добычу. Я стану охотится на людей, если ты прикажешь, только не трогай его.

– Кого – его, бабуля?

Энке подвинул субтильную женщину, так, чтобы голова не заваливалась. Лекс плеснул в лицо водой.

– Раджапуру.

Натирали мокрые сандалии. Лоскут тоги на каждом шагу прилипал к икрам. Ноги путались в рванине. Лекс спотыкался, отлеплял ткань и делал следующий шаг.

Так продолжалось второй час. Тётка по имени Эхайя понаставила тут ловушек. Время от времени она командовала: влево, вправо. Лекс переводил. Энке делал соответствующие повороты. Тётка почти каждый раз заходилась воплями и трепыхалась. Оказывалось – не туда.

– Либо она путает, либо ты неверно переводишь! – взревел, наконец, многотерпеливый джинн. – Вы, оба, хватит умничать! Скажи ей, пусть пальцем показывает.

Лекс поднатужился и перевёл. Тётка, кстати, передвигалась посредством Энке. Тот засомневался, не удерёт ли ловкая охотница, пусти её своим ходом. Зато дама по дороге рассказала кое-что интересное. Лекс старался синхронно переводить. Но Энке, кажется, и сам начал вспоминать язык. Всё же он очень давно жил.

– Давай ещё раз, – попросил джинн на относительно ровном участке тропы. – Кто она и откуда?

– Не поверишь. С той стороны Гималаев. Проживала она в горном селении, вернее, невдалеке. Пробавлялась знахарством. Дочку прижила убогонькую.

– То есть?

– Девочка вышла глухонемая. Но она, – тут я не понял, – тётка говорит, якобы она видит чужими глазами. Что бы это могло значить?

– А я знаю!– Мысли читает…

– Уважаемая! – обратился Лекс к тётке. – Твоя дочь знает, что в голове у других людей?

– Нет! Она слышит, как растёт трава, о чём звери говорят у водопоя, как птица вьёт гнездо… она слышит, как поднимается зло и как творится добро.

– Поразительно глубокий философский подход для представительницы столь примитивной культуры…

– Ты лучше спроси у тётки, далеко ещё, – приземлил разговор Энке.

Лекс выдал длинное завывание. Эхайя коротко провыла в ответ.

– Нет.

– Как они сюда-то попали? – не унимался джинн.

– Всё их селение до последнего дома накрыла лавина. Дочка с мамашей проживали на отшибе в пещерке. Выглянули поутру, а вокруг сплошной обрыв. Они сунулись вглубь горы, и вышли уже на этой стороне. Думаю, стихийный коридор образовался. Вышли они, поплутали немного, а потом наткнулись на племя Кхаси.

– И что?

– Да ничего особенного. Ты амазонок помнишь?

– Такое забудешь!

– Примерно то же самое. Только эти тётки из Кхаси своих мужчин не убивали, а пристраивали на тяжёлые работы по хозяйству. Эхайя быстро разобралась с местными травами и начала знахарничать. Так бы и прижились, да только случилась незадача. Одна дама решила в дом взять молодого мужчину – мальчика для постели.

– Взяла?

– Угу. Только старший муж взревновал. Вишь, у них такое тоже случается.

Парня нашли со свёрнутой шеей. А старший муж возьми и укажи на Эхайю.

– Почему?

– Глухонемая дочка знала доподлинно: кто, кого, за что и как. Мать не догадалась смолчать. Что оставалось убийце? Только свалить свою вину на чужачку. Тётка, которая и так урон понесла, рассудила, что терять ещё одного мужика в хозяйстве, сильно накладно выйдет, и демонстративно поверила в навет. Но и у неё в племени нашлись недоброжелатели. Наших беглянок собирались умертвить…

– Всего-то!

– Дверь сараюшки, в которой их держали, этот самый недоброжелатель ночью потихоньку открыл и выпустил узниц на волю. Они, естественно, побежали. Так и бежали, пока не оказались на плато. Условия там, я тебе скажу, не очень. Днём жарко, ночью холодно, всё время очень сухо и довольно безлюдно. В общем, мать с дочерью решились выйти на дорогу. Я так понял, без дороги было вовсе не пройти. Там-то их и прихватили по-настоящему. Двое богатых мужчин гнали по тракту рабов. Один низенький и пухлый, другой долговязый, с коброй в корзинке. Собственно, не они гнали…