Она и в детстве такой была – прелестницей-нимфеткой. Единственное дитя у родителей, избалованное и любимое. И ей, как несчастной Ленкиной подружке-сиротке, крохи той любви доставались. Жалели ее Самойловы, Ленкины родители, от души. Помнится, дневала и ночевала у них в доме… Тетка ворчала, конечно, но так, для виду, чтобы хоть как-то обозначить свое опекунство. Потому и ворчала в основном при свидетелях, чтобы кто-нибудь оценил ее праведный опекунский гнев. Например, когда соседка в гости заходила, баба Маруся, тетка начинала канючить и всплескивать полными руками – не понимаю, мол, чего Сонька у этих Самойловых ошивается? Я тут с ног для нее сбиваюсь, а она… Бессовестная, позорит меня перед людьми! Вот и расти чужое дитя, надрывайся, а оно чужого добра ищет! Медом ей там намазано, что ли? Баба Маруся вздыхала, сомкнув лепесточками губы, взглядывала осуждающе на нее, на «бессовестную». А только не чувствовала Соня никаких угрызений совести, вернее, не поддавалась этим навязанным угрызениям. Старалась изо всех сил не поддаваться. Наоборот, сидела, думала про себя – какая ж ты все-таки глупая, теть Люб… Медом намазано, главное! Нет там, у Самойловых, никакого меда. У них и без меда хорошо. Легко, весело, уютно. Да просто – тепло. И никто словами это тепло не обозначает, потому что оно просто – есть…

Вот же! Совсем соплячка была, а чужую родительскую любовь по-взрослому оценивала. И немного завидовала Ленке, что у той этого добра с избытком. Потому и не гнушалась ухватить пригоршню избытка, чтоб не пропадал зазря. Собирала объедки с чужого стола и радовалась… Да, радовалась! По крайней мере, они были вкуснее, чем вечные теткины упреки: «Я из-за тебя бабью жизнь профукала, замуж не вышла…»

А что, в этих упреках утонуть можно было запросто. Но не могла Соня себе этого позволить, не могла! Очень уж хотелось – жить… Жить по-настоящему. Пусть не сейчас – потом…

Вот и вымечтала себе это – потом. Дала себе клятву – будет у нее это «потом», будет. А чтобы было, надо стараться изо всех сил. В школе – чтоб непременно лучше всех. Морду всмятку, но чтоб в отличницах. И себя надо в форме блюсти, ни грамма лишнего жира, каждую свободную минуту – спорту до изнеможения. Гантели под кроватью держала, вставала чуть свет и – раз-два, раз-два… Тетка, просыпаясь, глядела с раздражением, почесывала рыхлый бабий живот, морщила губы в усмешке:

– Силу, что ли, девать некуда? Ну, коль некуда, так иди вон, подъезды намывай. Все хоть копейку в дом принесешь. Думаешь, легко мне тебя одной тянуть? Сегодня же пойду, договорюсь в ЖЭКе…

И действительно – договаривалась. Умела слезу пустить, чтобы приняли малолетнюю сироту «копейку себе подработать». Да и это не страшно было! Подумаешь – подъезды! Тут главное – время рассчитать правильно, организовать его так, чтобы на выполнение школьных домашних заданий хватило. А если не хватит – можно и от ночи прихватить. Но чтобы с невыученным уроком в школу прийти – это уж ни-ни… Этого Соня себе позволить никак не могла. Потому как слабинку дашь – и улетишь с мечты в проклятую жалость к себе, как в омут.

А на лето тетка ее судомойкой устраивала к себе в рабочую столовку, где сама была поваром. На целый день, с утра и до вечера. Соне до сих пор вспоминается то время как страшный сон. Тарелки, тарелки в горячем пару, запах кислой капусты, подгоревших котлет. Резиновые толстые перчатки, марлевый колпак, длинный огрузлый фартук. Ноги к вечеру гудели, пальцы взбухали внутри перчаток разваренными сосисками. А в голове все равно будто кто невидимый приказ отдает: стоять, Соня, стоять! Выстоишь – все у тебя будет! Жизнь прекрасная будет! Профессия – чтоб по душе и в удовольствие, но непременно чтобы достойная. Та профессия, которая приносит достаток. Да уж и выбрана в мечтах эта профессия… А семья, Соня, какая у тебя будет семья! И замужество будет – непременно счастливое! И чтоб никакого расчета, избави бог, ничего меркантильного! Только любовь. И в доме покой и легкое счастье, о котором и не думаешь, и за счастье не оцениваешь, как у Самойловых. И дети. Двое детей. Сначала мальчик, а потом девочка. Да можно даже и третьего ребенка – это уж как пойдет. Как профессиональные дела позволят…

И улыбалась, и вздыхала счастливо, глотая горячий вонючий пар. Позволяла себе в мыслях приблизиться к счастью. Нет, все-таки дарованная природой способность к целеполаганию – великая вещь. Поднимает над жизнью, над столовкой, над продавленной кушеткой в теткиной однокомнатной клетушке. Да и то – в детдоме-то еще бы неизвестно, как оно было. Там бы по целеполаганию-то природному прошлись плеткой-педагогикой, разрезали бы его на кусочки. Нет уж, лучше самой.

А тетке спасибо, конечно, думала тогда Соня. Может, даже и расщедрится, из заработанных за лето денег выделит ей толику, чтобы на зиму новый китайский пуховик купить. Старый-то совсем протерся, изо всех мест перья торчат. А если и не расщедрится – тоже переживем. Тетя Оля Самойлова свою старую куртку отдаст, Ленка говорила, она ей маловата уже.

Соне вспомнилось, как они вместе объявили Ленкиным родителям, что задумали в юридический поступать. В настоящий юридический, серьезный, базовый, который и в подметки не годился тем факультетикам, что повырастали, как грибы после дождя, в коммерческо-вузовских новообразованиях. Диплом получить без труда можно, а толку – никакого. Плюнуть да растереть. Так Ленкиным родителям и сказали – настоящими юристами стать хотим! Крутыми адвокатами! Мы ж не виноваты, что в нашем областном городе такого института нет! Те ахнули – как же, ехать в такую даль. Но отпустили, что ж делать, если у девчонок серьезные амбиции проклюнулись. Тетя Оля Самойлова даже всплакнула немножко. А потом, успокоившись, слово с Сони взяла, чтобы Ленку от себя – ни на шаг. И если, мол, какая туча над Ленкиной драгоценной головой появится – сигнализируй…

В институт они поступили – готовились же как-никак! Зря, что ли, отказывали себе лишний раз на дискотеку сходить? Сидели, зубрили школьную гуманитарщину. Все-таки мечта – дело святое. Ради мечты можно и дискотечными плясками пренебречь. Правда, Ленку время от времени тянуло-таки в ренегатство удариться, но Соня ее быстро на путь мечты возвращала. Характером-то посильнее была. Помнится, Ленкин отец частенько над ними посмеивался, говорил – нельзя давить, Сонь, на блондинку авторитетом. Мечтой можно, авторитетом – нельзя.

Наверное, он прав был. Потому что сам по себе факт поступления оказался для Ленки порогом мечты. Вот же она, сбылась, поступили! Чего дальше-то париться, себя истязать?

В общем, Ленка даже до третьего курса не дотянула, сошла с дистанции. Пока другие к заветному диплому пробивались, успела и замуж выскочить, и развестись, оттяпав у незадачливого мужа однушку в спальном районе да старенькую иномарку. И пребывала последние три года в подвешенном состоянии – ни диплома за душой, ни мужа. Так, перебивалась разными работенками. То в секретарях задницей повертит, то продавцом в элитном косметическом бутике покрасуется. Из последнего совсем недавно уволилась…

– Лен, как у тебя с работой, кстати? Нашла что-нибудь?

– Не-а…

Ленка обиженно скривилась, будто она спросила о чем-то совсем неприличном. Вздохнула, подперла щеку кулачком.

– Представляешь, даже думать о работе не хочется. Наверное, я не создана для работы, Сонь.

– А для чего ты создана? Для удовольствий?

– А что, вполне может быть… Не зря же мой организм так гневно настроен на ранний подъем. Как будильник зазвонит в семь часов, меня прямо колбасит всю! Ни рукой, ни ногой двинуть не могу! Что делать, не знаю…

– Что делать, что делать… Придется ночную работу искать. При твоей блондинистой внешности долго искать не придется.

– Ой, шуточки у тебя, Сонька… Фельдъегерские…

– Ну, тогда надо богато замуж выходить. С полным и безоговорочным содержанием. Хотя – с возрастом ты для богатого уже опоздала… Они больше соплюшек предпочитают. Но есть и другой вариант – искать себе мужичка, к богатству потенциально предрасположенного, то бишь с перспективами. А богатым его сама сделаешь.

– Хм… Спасибо за совет, подруга.

– Да пожалуйста. Всегда рады.

– А что… Может, и выйду… Спасибо, что идею подкинула.

– Ага, давай. Осталось самое малое – подходящую кандидатуру найти. Они ж, кандидатуры, на каждом углу бесхозными штабелями сложены.

– Да ладно, шибко-то не резвись с остроумием. Проблема гораздо серьезнее, чем тебе кажется. Никогда не знаешь, Сонь, где остроумие, а где проблема…

– Слушай, а этот… Как его, забыла… Ну, воздыхатель твой по прежней работе!

– Юрик, что ли?

– Ну да, Юрик… Он ведь холостой?

– Да при чем здесь – холостой… Дело же не в этом! Да, он хороший парень… Честный, порядочный. И с перспективами, как ты говоришь. А главное – очень добрый. Знаешь, бывают такие мужики – патологически добрые от природы. И потому ужасно занудные. А это так напрягает, знаешь…

– Напрягает? Почему напрягает?

– Ну, как бы тебе объяснить… Мне кажется, я рядом с ним будто раздваиваюсь. С одной стороны – занудство раздражает, а с другой – перед его добротой стыдно. Гармонии нет, понимаешь? Не умеют раздражение со стыдом рядом жить.

– Ишь ты… Какая сложная интерпретация семейной жизни.

– Да, сложная. Тебе этого не понять. Не всем же так свезло, как тебе. Ты-то по любви замуж вышла.

– М-м… Да уж… Мне, конечно, страшно свезло…

– Да, а как вы сейчас, кстати? Так и живете по разным квартирам?

– Так и живем.

– А…

Ленка усмехнулась, как показалось Соне, саркастически. Ей вдруг подумалось – зря она с ней в кафе потащилась… И разговор этот полушутливый затеяла зря. Не в духе сегодня Ленка, по всему видно. Надо бы вырулить как-то на другую тему, нейтральную. Тем более официантка заказ принесла, запах от еды пошел обалденный. Вот на тему еды и надо стрелки перевести!

Не успела. Едва только официантка отошла от стола, Ленка выпалила сердито:

– Ты сделала большую ошибку, Сонь, давно хотела тебе сказать! Зря пошла на поводу у свекрови! Чего она там тебе в уши пела, а? Пусть Олеженька поживет отдельно, пусть привыкнет?

– Ну… Вроде того.

– И что? Он привык? И к чему он привык? Не знаю… К одиночеству, может, и привык, а от ребенка отвык. Все наоборот получилось. Разве не так?

– Лен… Я не хочу говорить на эту тему. Не надо, а? Мне тяжело…

– Нет уж, ты послушай… Я тебе не чужая, сюсюкать не буду. Я как есть скажу. Во-первых, отдай себе наконец отчет, что твой Олеженька – всего лишь мужик. Такой, как все. С обыкновенной мужицкой природой. Не идеализируй его, пожалуйста.

– А я что, идеализирую?

– Конечно! Сидишь и ждешь, когда он отцовской сердечностью воспылает! Смешно же! Да у мужиков на такие духовные дела резерва нет, понимаешь? Природой не заложено! Им, сволочам, пресловутый бытовой комфорт дороже всякой духовности! Ну, в юности, может, еще туда-сюда… А с возрастом романтика истощается, жизнь переходит в плоскость упорядоченной системы, то есть – работа, зарплата в клювике, домашний устроенный быт, футбол по телевизору, постель… И твой Олежек, поверь, не исключение. Да и ты тоже… Ты ведь только притворяешься духовной страдалицей, Сонька, разве не так? Хорошенькой хочешь выглядеть, правильной? Боишься сделать решительный шаг? А хочется?

– Какой… шаг, Ленка? О чем ты?

– Да все о том же! Давно бы уж к нему переехала, и все дела… Только все тянешь, не хочешь сама себе правду сказать.

– Господи, Ленка, что ты несешь?..

– Ага. Скажи еще – как же я своего Николеньку на свекровь оставлю?.. Не лицемерь, Сонька. Не надо. Не верю я в твое материнское самопожертвование. Ты такая, как все. Ты обыкновенная баба, которой хочется обыкновенного счастья. Мужа под боком, здорового ребенка, устроенный быт…

Соня вдруг испугалась. Она смотрела на Ленку пришибленной мышкой, подняв бровки вверх и удивленно моргая глазами, и думала: господи, что это с ней? Голос разраженный, глаза злые… Чего ее вдруг на такие откровения прорвало? Да и… зачем? Или в день сурка положено ковырять чужие раны? Странно – вроде подруга, близкий человек… Сочувствовать должна…

Испугаешься тут. И растеряешься поневоле.

Дрожащей рукой Соня подтянула к себе бокал с вином, глотнула, закашлялась. Отдышавшись, проблеяла испуганно:

– А ты?.. Как бы ты на моем месте?..

– Ну, я! Насчет себя я никогда не обольщалась. Я еще хуже, чем ты. А может, наоборот, лучше. Потому что честнее. Я бы такого ребенка ни за что из роддома не забрала. Вернее, обязательно во время беременности анализ бы сделала! А ты на поводу у Олега и его мамаши пошла! Тебя подло обманули, а ты теперь…

– Ленка, замолчи! Куда тебя несет?! Неужели не понимаешь, как мне больно?

– Ой, да ладно… Смотрите-ка, больно ей. А ты не задумывалась, что за большое счастье надо и платить по более высокому счету?

– А что ты понимаешь под большим счастьем? Что это, с чем его едят?

– С чем едят, говоришь? Ну да, его и не понимаешь, когда оно есть… Да ты хоть в курсе, что в институте на твоего Олега все девки толпами западали? Знаешь, сколько их было, желающих на твоем месте оказаться? Вон, помню, Танька Завьялова даже побить тебя хотела. А он с тобой одной носился, как дурень с писаной торбой! Вот и получилось, что платишь за чужие страдания! О которых даже не подозревала, потому что слепая от счастья была!

– Что – и ты тоже?

– Что – я? – вдруг осеклась Ленка.

– Ну… западала?

– Да иди ты знаешь куда!.. При чем тут?.. – Ленка раздраженно махнула рукой, жадно припала к бокалу.

«Ого… – подумала Соня, – смутилась, что ли? Неужели я в точку попала? Здравствуйте, ваше величество Откровение? Вот это да!.. Крышей бы не поехать от таких новостей…»

– При чем тут я, Сонька? Мы-то с тобой подруги, как бы ни было… И я говорю тебе сейчас то, что думаю, не с целью обидеть. Только правду. Он тебя скоро бросит, Сонька… Все к тому идет. А иначе и быть не может в вашей подлой ситуации. Ты должна быть к этому готова, понимаешь? Если ты сама ничего не делаешь, то он… Ему же ничего больше не остается… Ты сама, сама пропускаешь момент, Сонька! Из-за своего лицемерия пропускаешь! А может, уже пропустила…

Откинувшись на спинку стула, Соня разглядывала Ленку, словно та предстала вдруг в новом ракурсе. А что – и впрямь в новом. Была милая подруга-блондинка, и вдруг сидит напротив разъяренная фурия. От ее же проблем и разъяренная.

Испуг вдруг ушел, удивление тоже ушло. Более того – напало вдруг странное равнодушие, согретое вином и едой. Да Соня и вкуса еды не почувствовала, так разволновалась поначалу. «А жаль… – подумала она. – Рыба под зеленым соусом наверняка изумительная была. Да, надо же что-то ответить… Вон как подруга напряглась ожиданием».

– Да, Ленка. Относительно ситуации ты, пожалуй, права. Она действительно несколько подловатая. Только она ведь больше со стороны Олега подловатая. Не находишь?

– Нет. Как раз и не нахожу. Олег не подлый. Он совершенно, просто до неприличия нормальный мужик, твой Олег. Такой, какой надо мужик. И по-своему честный. Поверь, у него своя правда, и никто не вправе его судить, даже ты. Знаешь, как моя бабка говорила, когда мою мать, свою невестку, жить учила? Хочешь жить с мужиком – живи его правдой. Иначе с кривдой в бабьем одиночестве обниматься придется. И если ты, Сонька, этого не поймешь, он таки тебя бросит! Обязательно бросит. И не говори потом, что я тебя не предупреждала, поняла?

Что-то было в Ленкиных последних словах особенно злобное… Будто они взвились спиралью вверх, покружились над столом и осыпались пеплом на Сонину голову. Кажется, и сама она испугалась – взглянула на нее настороженно, исподлобья. Соня даже и не знала, что ответить…

А отвечать и не пришлось. Ленка вдруг резво подскочила со стула, схватила сумку, быстро пошла меж столиков к выходу. Белые локоны колыхались по спине, подпрыгивали пружинками в такт решительной поступи. Соня обескураженно смотрела ей вслед… Потом долго еще смотрела в проем зала – может, вернется? Одумается? И вообще – что это сейчас было?

Голос официантки, нежно прозвучавший над ухом, вернул в реальность происходящего:

– Простите… Вы за двоих будете по счету платить?

– Да… Да, конечно.

Соня раскрыла папочку с вложенным листочком счета – ого… Дорого нынче стоят дружеские откровения-посиделки. Хоть бы денег в кошельке хватило…

* * *

Гудки. Длинные, тревожные. Обычно Екатерина Васильевна сразу отвечает…

Соня в очередной раз нажала на кнопку отбоя, содрогнулась от холодка тревоги. Еще и автобуса долго нет! А скоро час пик…

Звонок! Ну, наконец-то! Нет, номер какой-то незнакомый…

– Это я, Сонь. Вот, телефон новый купил. Ну что, увидимся сегодня, надеюсь?

– Погоди, Олег… Почему-то Екатерина Васильевна трубку не берет. Звоню, звоню…

– Может, гулять ушла и телефон дома забыла? Они ж в это время обычно гуляют.

– Нет… Она всегда телефон с собой берет. А ты где?

– На работе, конечно. В шесть освобожусь. А ты?

– Я на автобусной остановке…

– Так поймай такси! Или частника! Если уж так волнуешься!

– Да у меня денег нет… Мы с Ленкой обедали, и… Ну, в общем… О, автобус, наконец-то! Ладно, я тебе потом перезвоню!

Как он медленно тащится, этот автобус… Можно с ума от тревоги сойти. А в трубке – по-прежнему гудки. Ну же, давай, поворачивайся быстрее, неуклюжий транспорт! Еще две остановки…

До дома Соня бежала бегом. Лифта ждать не стала, взлетела птицей на пятый этаж. С трудом попала ключом в замочную скважину…

Из комнаты – плач Николеньки. Усталый, надрывный, тонким писком мяукающий. Соня сглотнула леденящий страх: что-то случилось. И шагнула в комнату…

Николенька неловко лежал в кроватке, высунув одну ножку сквозь прутья. Застрял. Пальчики на крохотных ступнях застыли в судороге. А Екатерина Васильевна – на диване. Лежит. И тоже в неловкой позе, будто силясь повернуться лицом к внуку. И рука совершает странные движения, плавающие. А лицо… Боже, что у нее с лицом?! Тоже будто перекошено судорогой… И глаза туманные, бессмысленные. Вот с трудом сфокусировала на ней взгляд, но губы не слушаются, силится сказать что-то. Голос утробный, странно булькающий, словно споткнувшийся на растянутой букве «о»:

– О-ня… О-зь-ми… И-ко-еньку…

– Что?! Что, Екатерина Васильевна? Что случилось?

Паника в голове, в ногах, во всем теле. И сама уже поняла, что случилось. Пробила внутри молнией безжалостная догадка – инсульт… Соня заметалась, как курица, меж кроваткой и диваном. Выудила наконец плачущего Николеньку, и он бессильно уронил слабую головку ей на плечо. Дрожащей рукой провела по влажной напряженной спинке:

– Тихо, тихо, малыш, успокойся… Видишь, бабушке плохо… Сейчас «Скорую помощь» вызовем… Вот, видишь, мама уже телефончик достала… Тихо, тихо, не плачь, ну, пожалуйста!

Самой как бы не заплакать. Но плакать нельзя, гудки идут… Вот он, бесстрастный, спокойный голос в трубке. Почти автоматический. Услышала – и захлебнулась-таки слезами! Слова не выговорить!

– Давайте без истерики, женщина. Говорите внятно, что у вас случилось.

– Да… Да, я сейчас… Погодите… Просто у меня ребенок на руках плачет… Пожалуйста, срочно бригаду, у моей свекрови инсульт!

– Откуда вы взяли, что это инсульт? Вы врач?

– Нет, но… Она говорить не может! И лицо такое… Будто его наполовину перекосило! Я пришла, а она… Лежит… Ой, приезжайте быстрее, пожалуйста!

– Адрес!

– Что?!

– Адрес продиктуйте, женщина! Внятно и четко! Да успокойте наконец ребенка! Я же не слышу ничего!

От страха у Сони вдруг вылетел из головы номер дома. Назвала улицу и запнулась. Без сил опустилась на пол возле дивана, с ужасом глядя в закатывающиеся глаза Екатерины Васильевны.

– Дом… Дом… Шестнадцать! Квартира пятьдесят три!

– Подъезд?

– Подъезд… второй. Ой, нет, третий…

– Домофон работает?

– Да…

– Лифт?

– Не знаю. Я пешком поднималась.

На другом конце провода вздохнули почти по-человечески, потом голос бесстрастно повторил адрес, приказал коротко:

– Ждите!

Николенька тоже вздохнул длинно, со всхлипом, обмяк в ее руках. Успокоился.

– Сейчас врачи приедут, Екатерина Васильевна… Потерпите немного. Вам больно, да?

Не слышит. Дыхание тяжелое, с хрипом. Ой, надо же Олегу позвонить…

– Да-а-а? Погоди, Сонь, секунду… Я сейчас…

Голос в трубке вальяжный, отстраненный немного. И будто вспыхнула картинка в мозгу, увидела его в этот момент – сидящего в удобном офисном кресле, нога на ногу, взгляд направлен на монитор компьютера. Оттолкнулся, чуть отъехал от стола… Плечом покрутил, расслабляя шейные мышцы.

– Олег! Олег!