– Нет. Вещи не отдает. Да и Роза вовсе не сирота, не говори так. Уж тем более ты этого не говори…

– Ну, давай, давай! Скажи еще – ты же мать-кукушка! Скажи, что подкинула тебе ребенка и поминай как звали!

– Я не понимаю, Сонь… Ты ругаться со мной приехала, что ли?

– Да больно надо… Это же ты меня упрекаешь, что моя дочь вещи с чужого плеча носит… Кстати, они ей вовсе не подходят, ну совсем не в ту степь, ну никак! Ты что, сама этого не видишь?

– Может, и не подходят. Со стороны виднее, Сонь. Но я другие вещи Розе купить не могу, моей пенсии едва-едва хватает, чтобы за коммуналку заплатить да еду скромную купить.

– И опять ты меня упрекаешь, мам. Я знаю, что виновата, что не помогала тебе, да… Но чем я могла помочь? Думаешь, у меня так много денег, чтобы помогать? У меня ведь тоже дети… Почему ты о других своих внуках не думаешь, а только и можешь что упрекать?

– Да не упрекаю я…

– Нет, упрекаешь!

– Ну хорошо, если тебе так больше нравится… Хорошо, доченька, я тебя упрекаю. Пусть будет так. Но только что от этого в нашем положении изменится? Ничего ведь не изменится, правда?

– Но ведь я предлагала Розу забрать, когда она в школу пошла! Ты сама ее не отдала, мама!

– Да, не отдала. Потому что Роза ко мне привыкла, а я к ней. Семилетнего ребенка не так-то просто вырвать из привычной обстановки, тем более такого ребенка, как Роза… Да, я не отдала! Но от помощи я тоже не отказывалась, Соня! Конечно, было бы лучше, если бы Роза носила другие вещи, но на какие деньги я их куплю? Неужели ты сама этого не понимала, доченька? Ведь ты ни разу даже не предложила мне никакую помощь, даже самую мало-мальскую…

– Мам, но ты пойми, у меня ведь тоже все не так просто… Я ж не работаю, у Виктора на шее сижу… И повторяю тебе, что у нас у самих двое маленьких детей…

– А Роза – не ваша с Виктором дочь?

– Да наша, наша… Но я ж тебе объясняю – я бы присылала денег, если бы могла! Но я не могу… У меня их просто нет… Вообще нет…

– Почему? Виктор не дает?

– Не дает. Он сам деньгами распоряжается. Ну, может мне на руки дать какую-то мелочь… Да я и не прошу… У него от бывшей жены тоже дети, он им помогает… У нас на этом семейные отношения и держатся, между прочим, что я ничего никогда не прошу… Я самая покладистая и преданная жена, наверное.

– Что, все еще любишь его? Все еще с ума сходишь?

– Что значит – все еще? Да, конечно, люблю! Любила, люблю и буду любить! Ну что делать, если я такая, мам? Ну что мне теперь делать…

Губы у Соньки затряслись, кончик носа покраснел, глаза наполнились влагой. Схватив сигарету, она прикурила нервно, сильно вдохнула в себя дым и даже задержала его внутри себя немного, надеясь таким образом остановить слезы. А когда выдохнула, проговорила вдруг тихо:

– А Розой я скоро сама займусь, правда… Скоро мы часто с ней будем видеться, и я постараюсь наверстать упущенное…

Роза Федоровна напряглась и хотела переспросить у дочери, что она имеет в виду под «часто видеться» и «наверстать упущенное», но не успела. В прихожей хлопнула дверь – Роза из магазина пришла.

Соня завертелась на стуле, ища, где можно затушить сигарету, и Роза Федоровна подставила ей быстренько блюдце, которое уже успела вымыть после предыдущей Сониной сигареты. Терпеть не могла запаха табака. Казалось, даже само блюдце впитало в себя гадкий запах, когда его мыла.

Роза остановилась на пороге кухни, протянула бабушке пакет:

– Вот, я все купила…

– Вот и хорошо, что купила! Сейчас будем чай пить! Садись вот сюда, Розочка, рядом с мамой…

Роза села на краешек стула, смущенно опустила глаза и вся напряглась будто, словно предстоящее семейное чаепитие было для нее сущей пыткой. А может, так оно и было в самом деле, кто знает? Разве оставленный матерью ребенок может разобраться в своих истинных чувствах? Он и сам не понимает до конца – то ли страстно ненавидит, то ли обиженно любит…

Соня протянула руку, зарылась пальцами в пышные кудрявые волосы Розы, завязанные, как обычно, в хвост на затылке. Роза еще более распрямила спину, еще более напряглась, будто ожидая, что мать сейчас дернет ее за хвост изо всей силы. Даже веки на глаза опустила, как больная птица, приготовившаяся к истязанию. Но Соня и не собиралась делать ничего такого… Просто играла волосами дочери, не замечая ее состояния.

– Какая у тебя грива роскошная, надо же… У меня такой отродясь не было… А почему ты так причесываешься, тебе нравится, что ли?

– Да… Мне нравится… – тусклым пришибленным голосом произнесла Роза, и сердце у Розы Федоровны зашлось от жалости. Ну вот чего приехала, спрашивается? Только девчонку мучить… Лучше бы совсем не приезжала…

– Да нет, тебе такой хвост не идет, тебе классная стрижка нужна! Знаешь, как хорошо твои волосы лягут в стрижку? Совсем картину изменят… И одеваться тебе надо по-другому, а не так, как бабушка советует… Вот погоди, я тебя всему научу! Скоро мы с тобой часто будем видеться, очень часто! Такую конфетку из тебя сделаю, сама себя не узнаешь!

Роза Федоровна обернулась от кухонного стола, где резала колбасу на бутерброды, внимательно глянула на дочь. С таким острым недоумением глянула, что Соньке пришлось нехотя объяснить:

– Мы ведь сюда возвращаемся, мам, в этот город… У Виктора на работе неприятности… Вот я поехала квартиру на обмен подыскать… А ты чем-то недовольна, мам? У тебя лицо такое…

– Лицо как лицо. Что тебе мое лицо?

– Да так…

– Переезжаете, значит… Понятно… Может, тогда и с обучением как-то поможете? Роза же поступает в этом году…

– В смысле – поможете? Ты что, Роза, на платное обучение собралась? – обратилась к дочери Сонька, вкладывая в свой вопрос капельку осторожного ужаса – мол, что такое выдумала еще… На платное…

– Нет, нет! Я не хочу на платное! – встрепенулась Роза, умоляюще глянув на Розу Федоровну. – Бабушка, ну зачем ты… Договорились же, что я на бюджетное поступлю… В институт культуры, на библиотечное отделение…

– Ну вот, вопрос и решен! И прекрасно! – торжествующе глядя на мать, проговорила Сонька. – А то бабушка тут погнала пургу… Молодец, Роза, мне нравится твое решение – поступить на бюджетный… Чтобы ни от кого не зависеть… Молодец!

Потом они пили чай, стараясь говорить на общепринятые темы – о погоде, о политике, о дороговизне жизни как таковой. Роза в разговоре не участвовала, лишь изредка взглядывала на мать и тут же опускала глаза, теребила в руках льняную салфетку. Потом Сонька засобиралась – объяснила, что пора на встречу с риелтором. И добавила, глядя куда-то в сторону:

– Ты не бойся, мам, я в гостинице остановилась… Беспокоить больше не буду… А то смотришь на меня так, будто ждешь, когда я уйду. Вот, ухожу…

– Да ладно, доченька, не придумывай про мои взгляды, чего уж… Пришла, и хорошо. И повидались. Иди с богом, занимайся своими делами.

– Да, я пойду. А только вот еще что я тебе скажу, мам… Вот ты меня в черствости упрекаешь, а сама даже не спросила, как у тебя другие внуки живут… Какие они… Неужели тебе совсем неинтересно, а?

– Отчего ж неинтересно? Очень даже интересно. Надеюсь, покажешь их, когда сюда переедете?

– Не знаю. Может, и покажу. Ладно, пойду я… Пока, Роза! Увидимся! И обязательно в салон сходим, стрижку тебе сделаем, договорились?

Роза улыбнулась, поднимая глаза. В этой улыбке не было ничего, кроме вымученной необходимостью вежливости – так улыбаются уходящему гостю, который порядком извел хозяев своим капризным присутствием. Да и как она могла еще улыбнуться, если так и не разобралась в своих чувствах – то ли и впрямь ненавидит появившуюся в ее жизни мать, то ли все-таки любит…

Когда Сонька ушла, Роза Федоровна неожиданно для себя расплакалась. Видимо, расковыряла Сонька былые, почти зажившие раны, и нахлынуло чувство вины по поводу собственного неказистого материнства… Сама ж виновата, что Сонька такая выросла! Сама ж упустила, недолюбила, недодала…