На экране происходило что-то вроде общей сходки. Молодые ребята и девчонки сидели по кругу, отвечали на вопросы белокурой красавицы ведущей. Слово взяла жгучая брюнетка с вывалившейся из декольте грудью. Поджав силиконовые губки, проговорила капризно:

– Нет, я не хочу такого к себе отношения! Не хочу! Он все время требует, чтобы я ему борщи варила и котлеты жарила, а я не хочу! Я сюда пришла любовь строить, а не у плиты стоять!

– Что ж, твои претензии вполне понятны, Танечка… – глубокомысленно изрекла ведущая, тоже поджимая губки. – На нашем реалити-шоу люди действительно строят свою любовь…

Тихо хмыкнув, она чуть склонилась, глядя Кирюше в лицо и ожидая увидеть на нем чего-нибудь соответствующее своему хмыканью: саркастическую улыбку, например. Нет, зря надеялась… Не было на лице у Кирюши никакого сарказма. Была лишь полная вовлеченность в происходящий на экране дурной диалог.

– …И на сегодня это все! – тем временем жизнерадостно изрекла ведущая. – С вами был телепроект «Стройка любви» – построй свою любовь!

Кирюша вздохнул так радостно, будто сбросил с себя тяжкий груз. Прогнул спину, потянулся, с удовольствием оглядел еду на подносе.

– Кирюш… Ну вот объясни, может, я не понимаю чего… Неужели тебе и впрямь интересно на это смотреть?

Он глянул на нее расслабленно, улыбнулся слегка. Потом снисходительно произнес:

– Да при чем здесь интерес, Сань? Хотя, вообще, да… Мне интересно… Интересно смотреть, как умные люди в жизнь пробиваются. Ты думаешь, они там все дураки, что ли? Им же за это немалые деньги платят! А хавчик у них какой, ты видела?

– Нет… А какой?

– Клевый и бесплатный, вот какой! И житуха на свежем воздухе! Целый день только и делают, что лапают друг друга да в бассейне купаются.

– Хм… А им что, не скучно… целый день друг друга лапать?

– Ладно, не остри. Думаешь, так легко попасть в телевизор? Ты знаешь, какую они потом себе карьеру делают?

– А… Если в этом смысле… А какую карьеру, Кирюш?

– А такую! К ним потом, после телевизора, все относятся как к звездам! А главное – не за что! И работу непыльную найти запросто можно. Деньги платят за то, чтоб только свою рожу на работе показывали!

– Кирюш, но это же скучно… Ходить на работу, чтоб за рожу платили… Даже несколько унизительно…

– Чего ты заладила – скучно, скучно! Мне, например, нисколько не скучно! Это жизнь, Саня, жизнь… Дураки работают, умные в ящике сидят и ни за что деньги получают…

– Да… Вот так и поверишь прилепинскому Саньке – в ящике бесы сидят… – тихо произнесла она, скорее для самой себя, чем для Кирюши.

Однако сумел-таки Кирюша уловить в ее голосе что-то для себя обидное. Отхватив зубами от отбивной порядочный кусок, он невнятно проговорил, пережевывая:

– Это про какого ты Саньку сейчас говоришь? Вот про этого, что ли?

Небрежный кивок в сторону, на диван, где лежит книга – яркое пятно обложки на фоне мохнатого белого пледа. Захар Прилепин. «Санькя». Когда покупала, название привлекло. Тезка все-таки. Только вчера закончила читать.

– Да, Кирюш. Про этого. Не читал?

– Да делать мне нечего… Как будто для мужика других занятий не найдется. Кстати, я вот спросить хотел… Чего она так смешно называется, твоя книга? Почему «Санькя»? Опечатка, что ли?

– Нет, Кирюш, это не опечатка.

– Тогда почему?

– Ну, долго рассказывать…

– Да и не надо. А кто он вообще такой, этот Санькя?

– Он… Он нацбол.

– Это что, спортсмен, что ли?

– Нет. Национал-большевик.

– У-у-у…

Ох, каким ледяным ветерком просквозило это насмешливое Кирюшино «у-у-у»! Так на него разозлилась! Понимал бы чего, любитель халявного хавчика! Еще немного, и не сдержалась бы, схватила тарелку и вывалила макароны ему на голову… А что, примерно такой же гневный приступ у прилепинского Саньки и случился. Только эти макароны, которые на тарелке, свежие, а у Саньки под рукой прокисшие были. И не на Кирюшину голову он их вывалить собирался, а в лоснящуюся чиновничью морду в телевизоре.

Выдохнула, и раздражение улеглось. Бог с ним, с Кирюшей. Украшение – оно и есть украшение, чего с него возьмешь. Что делать, если жизнь преподнесла ей Кирюшу, а не такого вот Саньку? И вообще… Где вы живете-ходите, Саньки, простые парни с умными и тонкими лицами, неспокойные ребята с обостренным чувством справедливости, живущие в стране, где все хорошо только в телевизоре…

А может, взять и плюнуть на мамину философию относительно всяких там украшений? И действительно, макароны на голову…

Нет. Не надо. Не надо злиться на Кирюшу. Вообще злиться не надо. Она не должна быть злой. Она должна быть доброй. Бабушка Анна всегда говорила: ей надо обязательно быть доброй, и дела делать добрые, и молиться за спасение души. Может, и сон про то, как она траву косит, какой-то особенный смысл в себе несет? Предупреждающий? Вроде того – сидит в тебе таки зло, как смерть с косой…

– Сань… Са-а-ань… – пробился сквозь налетевшие мысли Кирюшин голос. – Очнись, что с тобой? Чего ты вдруг напряглась?

– Я? Я не напряглась…

– Не слышишь? По-моему, твой мобильник где-то надрывается…

– Где?

– Да откуда я знаю?! В сумке, наверное.

– Да, в сумке. Конечно, в сумке. Я его не доставала, когда пришла.

– Так иди, достань!

– Ага. Сейчас.

– Странная ты какая-то, Сань… Особенно к вечеру ты начинаешь напрягаться. Может, от диеты? Говорят, нельзя мозгам еды не давать…

Он вознамерился было порассуждать на эту тему, с аппетитом накручивая макароны на вилку и одновременно пытаясь прицепить к ней кусок мяса, но не успел. Вернувшись из прихожей в комнату с мобильником около уха, она взмахнула упреждающе рукой – помолчи, мол. Не донеся вожделенную макаронно-мясную композицию до рта, он застыл со вздернутым вверх подбородком, а в глазах читался испуганный вопрос – кто?

– Папа… – произнесла она едва слышно.

– А… – тут же расслабился Кирилл с обидной насмешливостью. И быстро ухватил ртом свою композицию, боясь, что кусок отбивной не удержится на вилке. Ей показалось, даже зубами лязгнул.

Повернувшись, она ушла с телефоном на кухню. Не хотелось разговаривать с отцом на фоне этой обидной насмешливости. Нет, что этот халявный бойфренд себе позволяет? Наслушался от мамы всяких гадостей про отца и старается теперь, демонстрирует свою сопричастность. За отбивную с макаронами и вашим и нашим за копеечку спляшем! Нет, чего она опять про макароны, дались они ей…

– Ты где, Санечка? Пропала куда-то… – растерянно проговорил отец.

– Да здесь я, пап! Здравствуй!

– Здравствуй, Санечка. Как у тебя дела? Что нового?

– Да ничего… Все то же, все те же… Сессия скоро, коллоквиум сегодня по информатике был…

– Ну, это хорошо, когда все то же и все те же. Значит, спокойно живешь. Хорошо. Я рад.

– А у тебя как дела, пап?

– Ну… В общем тоже… По-всякому…

Ага. Тоже. По-всякому. А голос грустный. И пауза образовалась какая-то тягучая, будто им больше и сказать друг другу нечего. Странно, вроде, наоборот, голос должен счастливым быть. Молодожен все-таки, не абы как. Вот вздохнул длинно… Сейчас спросит, как там мама…

– Ну, как там мама, Санечка? Успокоилась немного?

Вот что, что ему на это ответишь? Может, стихотворение прочитать про то, что «покой нам только снится» и что «летит, летит степная кобылица и мнет ковыль»? Так летит и так мнет, что от того ковыля только седая труха по полю стелется?

– Нет, пап, не успокоилась. Ты же знаешь маму, по-прежнему рвет и мечет. Чем дальше, тем больше.

Вообще, мог бы и не спрашивать! Наверняка и самому не хочется копаться в подробностях маминых желчных выплесков. А как он хотел? Может, какая другая женщина и плюнула бы на коварное мужнее предательство, и поплакала бы ночами в подушку и впрямь быстренько успокоилась, но в отношении мамы такая формула не прокатит… Ее обида так горяча и страстна, что ей все время круг сочувствующих требуется. Вон даже Кирилла в этот круг втянула. Надо отдать должное: Кирилл оказался весьма и весьма благодарным слушателем и с неподдельной искренностью отзывался на мамины «…молилась на него, как на икону», «…всегда сытый ходил, ухоженный, одет с иголочки», «…как лошадь пахала, а он копейки лишней в дом не принес». Апогеем каждого случившегося выплеска было мамино коронное: «…Бог видит, кто кого обидит! Его же предательство ему боком и выйдет! Пусть, пусть поживет с неприкрытой задницей на свою копеечную зарплату!»

Видимо, чтобы ускорить процесс возмездия, мама недюжинные силы потратила на то, чтобы пошустрее организовать отцу эту «неприкрытую задницу». То есть даже пресловутой зубной щетки не разрешила с собой взять. Вообще ничего. Даже бабушкино наследство – вот эту квартиру – заставила на нее переписать. И попробовал бы кто ей возразить…

– Может, завтра заглянешь к нам, Сань? Я соскучился. Катя пирог испечет…

– Загляну, пап. Конечно. Ты когда с работы придешь?

– Часиков в шесть.

– Ну, так и я к шести приду. Договорились?

– Ага.

– Тогда пока?

– Пока, Сань.

– Кате привет передавай.

– Передам, Сань…

Отец первым нажал на кнопку отбоя, и торопливые гудки растревожили еще больше: а ну как мама об этих Катиных пирогах-приветах узнает? Хотя откуда… Кирилл их разговора не слышал…

Мобильник глухо звякнул о пластиковый подоконник, она отступила на шаг, снова уставилась на свое отражение в оконном стекле. Некрасивое. Хмурое. С печально опущенными вниз уголками губ. Моя ты сирота…

Странно, откуда опять взялось это ощущение сиротства? Слезное, сладкое, как успокаивающая пилюля. Защитная реакция организма. Вы, мол, сами там со своими отношениями разбирайтесь, а меня в них не впутывайте, не трогайте мое щенячье чувство вины… Наверное, каждый ребенок, каким бы взрослым он ни был, в момент родительского развода ощущает себя сиротою. А может, она всегда это неприкаянное сиротство в себе чуяла, только до конца его природу не понимала?

А кто может понять и принять сиротство в полной и во всех отношениях благополучной семье? Все же было стабильно, все по сценарию расписано. У каждого своя зона ответственности. Мама за материальную сторону отвечает, папа – за духовную… Чем плохо, если не брать в расчет пресловутый ролевой перевертыш? Живи себе, купайся в гармонии.

Однако не было, не было никакой гармонии, как ни горько сейчас это сознавать. Продувал их семью сквознячок отчуждения, которое родилось из маминой слепой самонадеянной властности, из отцовского тайного, но иногда кожей ощутимого презрения к этой властности. Ей казалось, что это презрение, направленное на мать, и ее достает рикошетом… Бедные, бедные родители. Сироты. И она сирота…

Резко вздохнула, и вздох получился прерывистым, будто плакать собралась. Вот будет смешно – стоит у окна хмурая дылда, а по щекам слезы текут. Еще не хватало, чтобы Кирюша увидел. Придется же ему объяснять, что к чему… Вот уж он поизгаляется! Обязательно скажет что-нибудь типа: при такой-то маме и сирота! А может, он и прав…

Конечно же, прав. Никакая она не сирота. Все ее чувства просто блажь. Нет, не надо плакать. Лучше сотворит-ка она для Кирюши чаю… И сама попьет!

Выйдя из кухни с чайным подносом, она остановилась в недоумении, глядя на экран телевизора. О боже, что это? Действие второе, все те же лица…

– Кирюш! Это что же, опять «Стройка любви» идет?!

– Ну да… Это ночной выпуск уже пошел…

– А разве и ночной выпуск тоже есть?

– Ага.

– И утренний?!

– Нет, утреннего нет… Дневной только… Отстань, а? Не мешай смотреть!

– А я чаю тебе принесла…

– Ага, хорошо. Садись, посмотри, чего этот фрик вытворяет! Оборжаться же можно! Нет, ты посмотри, посмотри!

Непонятного вида юноша, которого Кирюша обозвал фриком, и в самом деле вроде как был не в себе. Махал руками, сверкал глазами, смешно пыхтел и раздувал ноздри, выкрикивая в лицо плачущей прямо в камеру девушке:

– Это ты мои презервативы украла! Я понял, что это ты! Я знаю, зачем ты их украла! Ты после этого уже не моя девушка, потому что ты просто падшая женщина!

– О, боже… – тихо проговорила она, взявшись ладонью за щеку и косясь на хохочущего Кирилла. – Зачем ты это смотришь, и вовсе это не смешно…

Тем временем девушка, уже достаточно наплакавшись, пошла в атаку. Подбежав к столу, схватила лежащий на нем ноутбук и со всей силы бабахнула им об стену. Юноша замер на петушином вскрике, кинулся к ней с кулаками, и парочка начала драться. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если б не возникшая на экране новая картинка – на этот раз камера выдала во весь экран спокойное улыбающееся лицо той самой белокурой ведущей, давеча одобрившей возмущение некой Танечки относительно требований по приготовлению борща и котлет. И голосок у нее довольно приятный, журчит, как ласковый ручеек:

– …Если ты смотришь наш телепроект и хочешь стать его участником, приходи на кастинг, покажи себя! А также ты можешь отправить свою анкету на наш сайт! Приходи, построй свою любовь, мы ждем тебя!

– Ага, сейчас… Все бросим и побежим к тебе любовь строить! Прямо коленки в кровь расшибем! – подражая ведущей, смешно прокомментировала она ее жизнерадостный голосок, одновременно косясь на Кирилла и будто приглашая его вместе с ней посмеяться.