С этого дня Иосэфу было поручено одевать и раздевать своего господина, подавать ему чашу вина, которую он выпивал на ночь, и быть всегда наготове по первому зову. Но так как у начальника полиции Мемфиса, уже по своей должности, дел было по горло и иногда приходилось целыми днями отсутствовать, а дом, кроме того, весь был набит рабами, – то на долю Иосэфа выпадало немного работы. Избыток свободного времени давал ему возможность осуществить заветную мечту – выучиться читать и писать по-египетски. Чтобы достичь желанной цели, Иосэф всеми силами старался понравиться и угодить молодому писцу, служившему секретарем у Потифара. Хнум был добрый, веселый малый и любил пожить: на него-то и повел атаку Иосэф, окружая его вниманием: то вовремя разбудит его, то подаст ему вина, словно своему господину, то ждет его, бывало, по возвращении и, когда тот явится под хмельком, разденет его и уложит. Завоевав, наконец, вполне его расположение, Иосэф высказал ему свое заветное желание, на что Хнум благосклонно изъявил согласие; уроки начались, и молодой еврей не замедлил очаровать успехами своего учителя. Иосэф работал с жаром, успех все рос, и уже несколько месяцев спустя буквы, начертанные им черными и красными чернилами на свитках папируса, были так правильны и изящны, что Хнум стал доверять ему снимать копии, а также поручал ему разные мелкие работы.

Прошел год; поглощенный неустанной работой, Иосэф не замечал, как шло время и мало-помалу отодвигались в далекое прошлое столь близкие его сердцу события, как разлука с отцом и своим племенем. Как-то вечером, занятый перепиской для Пта счета по транспорту товаров, Иосэф почувствовал внезапное нездоровье, голова его горела, руки и ноги налились точно свинцом, холодная дрожь пробегала по телу. Напрасно боролся он с недомоганьем и кончил тем, что пошел к Пта просить позволения лечь. Управитель, взглянув на бледное, расстроенное лицо его, сказал участливо:

– Иди, отдыхай; вижу, что нездоров. Но товарищи твои, пожалуй, не дадут тебе покою своей болтовней, иди-ка лучше туда, где хранятся циновки; там ты, по крайней мере, можешь выспаться, а к завтрашнему дню, надеюсь, все пройдет.

Поблагодарив Пта за его доброту, Иосэф отправился в назначенное помещение – огромную комнату без окон, но освещаемую через большую дверь, выходившую на маленький внутренний дворик, окруженный стенами, посередине которого росла пальма. Вытащив к двери один из тюков циновок, кучами лежавших вдоль стен, он развязал его и лег. Но недомогание его не проходило, сна не было, и вот в первый раз после долгого времени вспомнил он прошлое, своего отца и Шебну; пришла на память странная, ужасная сцена вызывания змей и отчаянная борьба из-за обладания таинственным камнем. Полная луна светила невероятно ярко: пальма среди двора стояла вся залитая светом, бросая тени на освещенную до желтизны землю; странный, сдержанный шепот стоял по временам в ее сплошной листве. Мириады теней, миллионы очертаний чудились ему на земле, то округленные, то протянутые, колеблющиеся, дрожащие.

Дрожь суеверного ужаса потрясла тело юноши, зубы стучали, как в лихорадке.

– Словно какой-нибудь дух злой и нечистый витает вокруг меня, – прошептал он; вынув затем магический камень, который носил, он прибавил: – Попробую приложить талисман ко лбу; может статься, он обладает силами, мне еще неизвестными, и вылечит меня?

Он посмотрел с минуту на камень, мерцавший голубоватым светом, исходившим, казалось, из его середины; затем приложил его к груди и прошептал с умилением:

– Даруй мне, чудесный камень, ключ сил таинственных, в тебе заключенных; жертвуя жизнью, я завладел и обладаю тобой, но не знаю еще всей силы твоего могущества.

В ту же минуту кругом все точно замерло; кровь неровно застучала в висках, в ушах звенело, голова кружилась, холодный пот покрыл тело, грудь сдавило, как клещами, дыхание сперлось: в смертельном ужасе вскочил он, разорвав на груди тунику. Невероятная слабость охватила его, все разом исчезло, – всякий свет, всякий звук: он потерял сознание. Как долго он лежал без чувств, он не мог бы сказать, когда опять пришел в себя; легкий шум рядом с ним заставил его повернуть голову, и то, что он увидел, мигом подняло его на ноги. Там, стоя на своем могучем хвосте и устремив на него зеленоватые глаза, стояла та самая змея, которую он победил год тому назад; дрожь потрясала ее гибкие, мощные кольца, грозное шипенье вырывалось из ее полуоткрытой пасти. Очарованный, словно парализованный, обливаясь холодным потом, смотрел Иосэф на этот призрак. Как молния, сверкнули в его мозгу слова Шебны: «Она примет образ и тело, чтобы вновь попытаться отнять у тебя великий талисман; малейшая слабость будет твоей гибелью»… Собрав всю свою волю, Иосэф поднял руку и, размахивая талисманом над головой змеи, вскрикнул глухим голосом:

– Кто ты, чудовище Аменти; чего ты хочешь от меня?

Человеческий голос, глухой, но внятный, ответил:

– Я судьба и здесь затем, чтобы с тобой сразиться; если ты победишь меня, послушная, я буду служить тебе; если ты падешь, я обернусь вокруг тебя и задушу. Горе судьбою побежденным: как змея, она их обвивает и слабый бывает рабом ее, но сильный владеет ею и господином ее становится.

– Если ты судьба моя, так я хочу победить тебя! – крикнул Иосэф. Взяв камень в рот, он, как стрела, бросился на чудовище и, схватив его обеими руками, начал душить.

Безмолвная, ужасная борьба прошлого года возобновилась. Иосэф чувствовал, как скользкое холодное тело змеи сжимало и давило его члены; зловонное дыхание било в лицо, от острого шипения кружилась голова; но руки его, как стальные щипцы, сжимали врага; одна лишь мысль работала в его мозгу: чтоб победить тебя – о вероломная и скользкая судьба – прижму тебя я к сердцу и задушу в своих объятиях! Один лишь миг, – но вечность для того, кто его переживет, – прошел; и побежденная вторично змея вдруг ослабела и тяжело шлепнулась на землю.

В изнеможении Иосэф прислонился к стене, не отрывая взгляда от побежденного врага: вдруг он с ужасом увидел, что тело змеи зашевелилось, стало расти и расплываться в черноватую массу, которая в свою очередь подверглась странному превращению: голова змеи поднялась и округлилась, из неясной массы выделилась голова женщины с лицом необычайной, строгой, спокойной, величавой красоты; глаза ее, неизмеримо глубокие, прекрасные и непреклонные, казалось, пронизывали насквозь, загадочная улыбка блуждала на устах. Полосатый клафт драпировался строгими складками вокруг ее головы, над которой зажглась лучистая звезда; затем стал виден обнаженный до пояса бюст женщины – он выходил из тела быка со львиными лапами, – на спине выросли два огромных, зеленоватого отлива крыла.

– Кто ты? Зачем ты явился ко мне, грозный призрак? – прошептал трепещущий Иосэф.

– Я – смысл сокрытый всех вещей, я – счастье мудрого, я – ключ всех тайн, – ответил звучный гармоничный голос. В благоговейном страхе Иосэф распростерся ниц перед призраком.

– Встань, гляди и выбирай себе какую хочешь часть меня, которую я и отдам тебе, – сказал тот же голос. – Хочешь ты мое тело быка – твердую, неустанную волю и непоколебимое терпение даст оно тебе! Львиные когти научат тебя сметь – там, где одного желания мало, и силою удерживать все, что завоюет тебе твой разум; захочешь – крылья мои унесут тебя в бесконечность; лучезарная звезда даст тебе абсолютное знание, величайшую награду человеческого разума, воплощенного в лице моем.

– Как я, жалкий червь земли, могу решиться на такой ужасный выбор, который ты мне предлагаешь? – прошептал Иосэф, скользя взглядом по загадочному существу и, останавливаясь вдруг на обнаженной груди, прошептал:

– Дозволь прильнуть губами к твоей груди, тогда я буду пить всю твою суть.

Странная загадочная улыбка мелькнула на губах сфинкса:

– Пей! – сказал он. – Искусно выбрал ты, сын Израэля, самый драгоценный дар, легчайшую задачу – богатство без труда. Так пей же, но пей умеренно.

Тут символический гений Египта распростер свои могучие крылья, чтобы укрыть чужестранца; а Иосэф жадно прильнул губами к его груди, как истый прототип своего племени, в течение веков высасывавшего из груди всех народов их плодоносную силу – богатство – до истощения питавшей его матери-кормилицы.

Иосэф пил, пил до опьянения; вдруг раздался раскат грома; молния сверкнула из звезды и сфинкс исчез, – а Иосэф, как пораженный молнией, упал навзничь; ему казалось, что он летит в бездонную пропасть.

Когда он вновь открыл глаза, было уже совсем светло; солнце встало, палящими лучами заливая белый дворик; он чувствовал себя слабым и разбитым, хотя голова была свежа и мысли ясны, – он помнил хорошо явление змеи и сфинкса.

– Сон это был или видение? – прошептал он, проводя рукой по лбу; магический камень лежал в его руке; только змеиная кожа, служившая ему поясом, исчезла. Так как Пта отпустил его еще и на этот день, Иосэф остался лежать на циновке, размышляя о событиях последней ночи и не отдавая себе отчета: была ли то действительность или игра расстроенного воображения? В эту ночь он увидел во сне Шебну; старик стоял у его изголовья и говорил ему своим серьезным, глубоким голосом: «Теперь твой талисман приобрел всю силу; кроме гаданья на воде, которому я научил тебя, ты можешь употреблять его для врачеванья ран; стоит лишь потереть его о белье, которое ты приложишь к ране, и она быстро заживет; вода, в которую ты положишь камень, – могучее средство против змей и ядовитых растений; прикладывая его ко лбу, ты будешь лечить от помрачения рассудка, если только оно не вызвано повреждением самого мозга; прикладывая, наконец, к чьей-либо груди, ты заставишь того человека повиноваться твоей воле»!

Этот сон произвел на юношу такое же глубокое впечатление, как и видение, и он решил при первом случае испробовать на деле указанные ему чудесные свойства камня. Несколько недель спустя после ночного видения несчастный случай в семье управителя дал Иосэфу возможность испробовать на деле силу талисмана и приобрести в лице Пта друга и покровителя.

Маленький Руи, единственный ребенок у дочери Пта, был укушен змеей; яд действовал так быстро, что мальчик должен был умереть ранее, чем успеют позвать жреца-врача или его самого отправят в храм. Тогда Иосэф попросил Пта позволить поговорить с ним с глазу на глаз.

– Ты знаешь, – сказал он, – что рабам запрещено заниматься тайной наукой, но благодарность и любовь мои к тебе и к семье твоей повелевают мне открыться тебе во всем. Рожденный свободным, сын главы племени, я владею тайным средством, которому Элохим, Бог наш, научил моих предков. Оставь меня одного с Руи, и я надеюсь его спасти.

Как утопающий хватается за соломинку, так бедный старик в отчаянии, не медля, дал свое согласие. Иосэфа ввели в комнату, где, разметавшись на ложе, смертельно бледный, с посиневшими губами, умирал ребенок. Оставшись один, он опустил свой магический камень в кубок с водой; покуда произносил он свои заклинания, жидкость приняла слегка голубоватый оттенок и, словно закипая, тихо заволновалась. Иосэф влил в рот ребенку ложку этой воды: затем, намочив в ней кусок полотна, обмыл им всю рану, к которой затем и приложил самый камень. Минуту спустя прозрачный камень весь потускнел, точно он внутри был наполнен черным дымом, тогда как лучи его приобрели ярко-красный цвет, который постепенно изменял свою окраску, становясь желтым и зеленым, покамест камень не сделался опять голубовато-прозрачным, каким был и прежде. Глаза ребенка все еще были закрыты; но когда Иосэф наклонился над ним, он убедился, что тот жив и все тело его было покрыто сильной испариной; рана утратила свой зловещий черный вид, несколько красных капель крови блестели на ее краях. Полное исцеление не подлежало никакому сомнению; Руи был спасен. С этой минуты старый Пта стал истинным другом Иосэфа и не замедлил выказать на деле свою глубокую признательность за спасение внука. Он выделил его из прочей челяди и дал более лестную службу при особе Потифара, которому сообщил тайну этого исцеления, как и массу других не менее удивительных излечений людей и животных.

Второй случай, сблизивший Потифара с Иосэфом и доставивший ему доверие его господина, был вызван Хнумом. Болтал ли Хнум лишнее под хмельком или соблазнялся взятками, но всегда как-то случалось так, что всякие секретные, интимные дела Потифара были известны его врагу, сановнику, мечтавшему занять его место. Иосэф, уши и глаза которого были всегда настороже, пронюхал эту тайну и стал наблюдать за Хнумом, на место которого рассчитывал. Открывши истину, он не замедлил сообщить ее своему господину; в ярости на сплетни и доносы писца, Потифар хотел было сначала жестоко наказать его, но по врожденному великодушию пожалел и, как только первый гнев прошел, решил сослать его счетоводом в дальнее имение. Таким образом, должность секретаря досталась Иосэфу.

В этой должности он сопровождал своего господина в его трехмесячном отпуске, который Потифар проводил в своем имении близь Саиса, где жил его старый родственник, жрец и бывший опекун. Иосэф на первых же порах постарался расположить ученого старца в свою пользу всеми естественными и сверхъестественными средствами, оказывая ему всевозможное внимание и уважение. Наложив на него иго своей воли, Иосэф заставил жреца посвятить себя во многие тайны, которые были известны только высшим кастам. Потифар не противился этому, ибо, несмотря на все аристократические, кастовые предрассудки, он слишком высоко ценил необычайный ум и неподкупную честность своего нового секретаря.

Помогая Пта в его работах, Иосэф незаметно стал его прямым помощником, настолько, что когда старый Пта умер, то Потифар никого не нашел достойнее Иосэфа занять его место. При его необычайном усердии, деятельности и знании всех мельчайших подробностей управления таким огромным состоянием, в какой-нибудь год все приняло совершенно иной вид: доходы увеличивались, потому что малейшее злоупотребление и небрежность тотчас же открывались неутомимым управителем, который, казалось, все видел, все знал и которого боялись в тысячу раз больше, чем когда-либо старика Пта. Будучи справедливым, Иосэф был высокомерен и строг и при случае жестоко наказывал виновных; зато и трепетали же перед ним рабы, когда на них останавливался проницательный взгляд больших зеленоватых глаз Иосэфа!

Потифар чувствовал себя точно в раю; все шло как по маслу, тысячи мелких домашних дрязг, ссоры и наказания, которые Пта предлагал на его усмотрение, казалось, больше не существовали; богатство его постоянно росло, счеты отличались идеальной ясностью и точностью, и всем этим он был обязан Иосэфу; в свою очередь он платил юноше безграничным доверием, осыпал его отличиями и делал богатые подарки.

III

В одном из самых аристократических кварталов Мемфиса стоял роскошный дом; высокие мачты, стоявшие у входа, указывали на знатное происхождение его владельца. Дом этот, ярко раскрашенный, окруженный тенистым и заботливо содержавшимся садом, принадлежал знаменитому Потифэре^[6], который живал в нем изредка, неподолгу, в случае, если дела заставляли его быть в Мемфисе, так как постоянно он жил в Гелиополе, где занимал высокий пост Верховного жреца в храме Солнца.

В послеобеденный час, когда дневную палящую жару сменяет более сносная температура, две женщины сидели на широкой террасе дома и разговаривали, следя взглядом за маленькой, прелестной девочкой лет шести, игравшей в низу ступеней с большой кошкой, которую она немилосердно теребила, укутывая ее в разные тряпки, изображавшие клафт и тунику. Это была Аснат, единственная дочь Верховного жреца. Своей редкой красотой малютка вполне оправдывала обожание родителей. Светло-каштановые волосы с золотистым отливом, большие глаза, темно-синие, как два сапфира, составляли большую редкость у египтян и приводили всех в восторг; и если Потифэра был тверд и строг в воспитании своего 10-летнего сына Армаиса, то к дочери был более чем снисходителен, скорее слаб.

Одна из женщин, сидевших на террасе, была Майя, супруга Верховного жреца; красивая и представительная, она была одета с изысканной роскошью; вторая – сестра мужа, Ранофрит, прелестная семнадцатилетняя девушка, стройная, смуглая, с большими, влажными и полными огня глазами и густыми, черными как смоль косами. Кокетливо задрапированная в прозрачную, вышитую красным тупику, она нервно обмахивалась большим веером из перьев и казалась взволнованной.

– Твои упорные отказы Потифару наводят меня на разные подозрения; будь откровенна, Ранофрит, и согласись, что для того, чтобы отвергать любовь и руку человека уважаемого, богатого и знатного, должен быть в виду кто-нибудь, кто больше нравится, – заметила Майя, окидывая испытующим оком вдруг вспыхнувшее лицо своей собеседницы.

– Ничего-то от тебя не скроешь, Майя! Так лучше уж я сознаюсь… ты угадала, – ответила Ранофрит, скрывая за веером свое смущение и пылающие щеки, – да, есть человек не столь богатый и знатный, как Потифар, но в тысячу раз более дорогой моему сердцу.

– Здесь в Мемфисе узнала ты его?

– Да, в то время, как я жила здесь с теткой Неферт; впрочем, я надеюсь, что ты его увидишь и решишь, что предпочтение мое законно.

Невольник с докладом, что благородный Гор просит чести приветствовать супругу Потифэры, прервал молодую девушку; Майе стоило только на нее взглянуть, чтобы убедиться, что тот, о котором только что доложили, и был избранник сердца Ранофрит. Едва обе женщины успели оправить свой туалет и волосы и изменить свои небрежные позы на более церемонные, как завеса поднялась и на террасу вошел молодой офицер. В той непринужденной грации, с которой он их приветствовал, был виден человек, привыкший вращаться при дворе.