Все не случайно

Очень мне понравилась автобиография Веры Алентовой.
Вольно или невольно актёры всё-таки воспринимаются нами как калька со своих ролей. Умом понимаешь, что это только экранный образ, а вот всё равно: Алентова — это Катя Тихомирова.
Нет, не Катя она.
Путь актрисы не был устлан розами, но у неё была любящая, хотя и очень занятая мама. Были родные и близкие, готовые прийти на помощь.
Была и есть любимая работа. Жаль, что в кино мы видели Алентову нечасто, но для неё всегда был важнее театр. Кстати, я видела её на сцене — она очень органична.
Был прекрасный муж, с которым не всё тоже было шоколадно, даже разбегались на долгие четыре года, но вовремя спохватились и поняли: друг без друга не прожить.
А дочка? Это ли не удача? Умная, красивая, может и не с таким ярким талантом, как у родителей, но явно не обделена способностями, харизмой, работоспособностью.
Про внуков не знаю. Время покажет. Но уже можно подводить некоторые итоги: жизнь удалась. Не всем удаётся и в профессии состояться, и счастье с мужчиной обрести, и дочку успешную вырастить.
Браво, Вера!

«…верная супруга
И добродетельная мать» (А.С.Пушкин)

Артистическую пару Алентова-Меньшов я всегда мысленно держала в тех же контекстах, что и пару Вишневская-Ростропович. Из-за них особого любопытства ни к тем, ни к другим я не испытывала и, естественно, мне и в голову не приходило интересоваться подробностями их жизни, тем более представленными в специфической автобиографической форме. Я редко, но все же читаю артистические автобиографии вроде «Аплодисментов» Л. Гурченко - не ради каких-нибудь «секретных файлов», а как раз наоборот – пытаюсь за перфомансной публичной жизнью, литературными гримасами, позами, фразами и декорированными полувоспоминаниями разглядеть подлинную, не актерствующую, а человеческую, мирскую личность. Но такое выходит редко, разве что с «Почти серьезно» Ю. Никулина, - все же имеешь дело с хорошо натренированным лицедейством, возведенным в ранг вербальной привычки, да и результат мне обычно не нравится.

Книга у меня оказалась случайно и долго лежала непрочитанной из-за негативных и даже каких-то неприязненных оценок знакомых, прочитавших ее ранее, но потом я подумала, что в свое время мне нравилась пара фильмов с В. Алентовой (нет, не «Москва слезам не верит» или «Ширли-Мырли», а «Время желаний» и «Зависть богов»), и я решила прочитать ее по принципу «вопреки» и понять, чем же она так им не понравилась. И поняла. По большей части текст был приглажен, как выкошенная газонокосилкой лужайка, все спущено на тормозах, все получило то объяснение (и оправдание), какое нравилось автору и казалось ей достоверным. Но на мой вкус, он был предельно обезличен, да и написан плохо – сухо и скучно. Казалось, он создан не для того, чтобы сказать читателю что-то глубоко личное и важное, а для того, чтобы не дать ему услышать ничего персонального, ничего «сверх», ничего, что может быть истолковано двояко. Из-за этой интровертированной, нерефлексивной и осторожной манеры письма текст оказался для меня полностью лишенным простой человеческой пристрастности и вполне ожидаемой субъективности. От книги веяло сдержанностью, эмоциональной холодностью, эгоцентрической отстраненностью и глубоко подавленной фрустрированностью обиженного и принявшего свою обиженность человека.

Вопреки распространенному мнению, я думаю, что автобиографии пишутся не для себя, а в расчете на такого «читателя себя», который бы воспринял твое желаемое за действительное, а твои передергивания - за чистую монету и принял бы твой тщательно отлакированный образ за тебя. Думаю, что, читая, я смогла принять это в частях, посвященных детству и - особенно - матери, и совсем не приняла в остальных.

Сначала, вроде бы, все было ничего. Детство и взросление я прочитала не без ностальгии по юности собственных родителей, не столько анализируя тщательно подобранные актрисой факты, призванные создать ощущение беспристрастной объективности, сколько отыскивая в тексте подробности 50-60-х, чтобы угадать и расслышать эпоху. Но сразу стало понятно, что здесь все спущено на тормозах, возможные острые углы сглажены, всем сестрам роздано по скромной серьге. Это было пресно, отчужденно, малоэмоционально, сверхподконтрольно, добродетельно и довольно монотонно – все равно что там, где можно ехать под уклон накатом, сознательно сдерживать желающий катиться автомобиль тормозом. На мой взгляд, все это было на грани ханжества: я хорошая, все хорошие, события жизни за редким исключением складывались неслучайно хорошо, всем спасибо, всех люблю, из всего сделаю если не конфетку, то уж точно нечто удобоваримое – и, вуаля, «кушать подано». Сделать неслучайное из случайного, на мой взгляд, не очень получилось, но попытку зачесть можно, ведь больше его и не из чего делать: жизнь почти прожита, «свидетелей и судей» осталось мало, пришло время творения собственного апокрифа с надеждой оставить его таким на века.

Чем дальше во взрослую актерскую жизнь уходило повествование, тем больше я хотела разглядеть декларированную автором закономерность в последовательности написанных скупым языком жизненных эпизодов, но убеждалась, что все было как раз более чем случайно. Текст производил впечатление выстиранного, откипяченого, отбеленного, накрахмаленного, выглаженного и – вот вам! - предъявленного. Возможно, именно из-за этого у меня не получалось ни умом, ни сердцем поверить в конструируемую актрисой реальность, да и жизнь ее я воспринимала как вполне ординарную, более того, сверхутопленную в быте. Многие факты мне почему-то были знакомы, но я соглашалась и с тем, что если В. Алентова что-то не хочет «вспоминать», ну и ладно, можно ограничиться собственной реконструкцией событий по тому, что уже рассказано. Но с каждой главкой пуговицы повествования застегивались одна за одной, и к концу жизнь актрисы оказалась плотно застегнутой на все возможные застежки, молнии, липучки и завязки, превратившись в маску, в футляр. Это для меня перестало быть автобиографией, это стало саркофагом. Не хочется верить, что изначальный замысел книги таковым и был – запечатать, закрыть что-то невозможное для рассказывания.

Части, посвященные мужу, ограничились кратким перечислением событий и многократно повторенной многословной похвалой. Они были нечитабельны. А уж когда начался панегирик дочери, чья воспетая матерью харизма более чем относительна, тут все обвалилось окончательно. Эти страницы читать было неловко, хотелось отвести глаза. Подавить испанский стыд не удалось: читатель во мне воспротивился искажению очевидности при всем понимании силы материнских чувств к собственному «чудо-чаду». Это и стало каплей дегтя, испортившей и без того подсахаренный биографический мед. Если до этого я внутренне еще как-то оправдывала груминговую приглаженность этого автонарратива, то с «дочерних» и последующих страниц для меня все обнулилось.

Что в итоге? Актриса хорошо постаралась, чтобы остаться полуинкогнито и не сказать о себе ничего не то что лишнего, а вообще личного. Я ничего не узнала о ее творческих порывах, мечтах, замыслах, авторских находках на сцене, встречах и разговорах с интересными людьми, жизненных открытиях, идеях, ценностях и смыслах, а вот осадок предубеждения, как в старом анекдоте, остался и, может быть, стал только сильнее.