– Успокойтесь, Людмила. С этими страшными людьми, специалистами по зеленым насаждениям города Москвы я обещаю разобраться лично, – мягко, но настойчиво перебил ее товарищ полковник, недвусмысленно выделив слово «зеленым». Весь пар из Милы тотчас вышел, она неловко повернулась и пошла к двери, совершенно не отдавая себе отчета, как жалко и нелепо сейчас выглядит, и что двое мужиков, между прочим, смотрят ей вслед, а она совершенно не обращает на это внимания, тогда как любая женщина в такой ситуации непременно сделает так, что будут стоять и смотреть до тех пор, пока не скроется из виду последний краешек ее юбки.

Она добрела до кресла, и даже не села в него, а опустилась, как первокурсница на краешек бульварной скамейки, опасаясь меток голубей. В душе роилась бессильная злоба. Ничего этому красавцу не помешает, все бесполезно, только такие люди и остались в несчастной обесстыженной Москве, все им сходит с рук, и деньги так и липнут к этим мерзавцам.

Она совсем на заметила, как этот самый мерзавец вошел в приемную и, став у того же окна, что и вчера, сказал – вполне миролюбиво и примирительно, – начав с уменьшительно-ласкательного, чего ни разу еще по отношению к ней себе не позволял:

– Людочка, все отдают себе отчет, что вырубка деревьев ради наживы не есть богоугодное дело. Но вы наверняка слышали, что правительство Москвы намерено перенести все заводы за черту города именно из-за скверной экологической обстановки, которую создают они же. Да, через несколько лет на этом месте будет какой-нибудь огромный торговый центр, и это даже не моя личная прихоть. И тогда все деревья на этой территории, – он махнул рукой на пейзаж за окном, – будут выкорчеваны. Здесь будет вырыт огромный котлован для фундамента и трехуровневой подземной парковки, а что до деревьев, то их привезут из других мест и высадят вокруг нового здания. Что же делать нам, простым…

Он не договорил. Потому что Мила поднялась из кресла и начала надвигаться на него. Бывший муж очень боялся ее в такие моменты, словно разъяренную кошку, поэтому даже товарищ полковник несколько попятился к подоконнику.

– Иная простота хуже воровства, – голос ее был тих, и поневоле к нему приходилось прислушиваться. – Что вам эти деревья, когда вас интересует другая «зелень». Вы давно забыли, что значит слово «богоугодный». Вы перешагнете не только через дерево, вы человека не заметите, если он не одет так же как вы и не ездит на том, на чем ездите вы сами. Вы хоть знаете, какой была Москва всего несколько лет назад? Да вы же понаехали сюда, вам наплевать на этот город, вы как шлюху его пользуете и выглядит он, поэтому, как шлюха – размалеванный, гогочущий, смердящий…

Она не замечала, как слезы катятся по щекам и тушь больно щиплет глаза, она боялась сейчас только одного – чтобы голос не сорвался, не поплыл вслед за косметикой, не захлебнулся.

– А я помню мою Москву – тихий, славный город, город моего детства, город, где мама – живая еще мама! – брала меня за руку и мы гуляли везде, не боясь всякой похотливой швали! Где не убивали стариков из-за квартир, и где человек в форме вызывал уважение. Где…

Голос все-таки поплыл и она разрыдалась, стоя вплотную к заму, обескураженному и даже подавленному. Мила обхватила лицо ладонями, отвернулась от товарища полковника и, когда смогла снова говорить, произнесла на удивление твердо лишь одну фразу:

– Уходите.

Когда она осталась одна, то первый делом заперла дверь, чтоб не дай бог кто-нибудь еще не увидел ее в таком состоянии, а потом долго стояла у окна, и свидетелями разводов на ее пунцовом лице с опухшими глазами были растения в горшках. Им не возбранялось видеть плачущую женщину.

Рабочий день прошел как в тумане. Регулярно звонила Светка, сообщала о событиях. Об очередной беседе товарища полковника с Львовичем (с глазу на глаз, без озвучивания тезисов). О том, что началась возня у забора (Мила видела в окно, как мужики из ремонтно-механического бродили вокруг лип, негромко и уныло переговариваясь, пока не подошел к ним начальник цеха, после чего даже сквозь стекло стало слышно известный посыл «к … матери!» и все временно разошлись). Потом под липами топтался начальник транспортного участка Загудин и нервно что-то объяснял, перемежая активную жестикуляцию разведением рук в стороны товарищу полковнику, стоявшему рядом неколебимо, как вкопанный. Мила надеялась, что позвонит шеф, чтобы хоть ему поплакаться о творящемся беспределе, но он не позвонил. Об этом же осторожно выспрашивал и зашедший как бы случайно в приемную Львович, старательно избегавший смотреть в покрасневшие глаза Милы (известно, для кого справлялся, но на него она в обиде не была). Уже под самый конец рабочего дня, когда Мила уже собиралась уходить, позвонил товарищ полковник и холодным тоном обиженного праведника попросил срочно заготовить пропуск на завтрашний день для «подъемника гидравлического для доставки людей и оборудования на высоту до 22м (автовышка) на базе автомашины ЗИЛ», госномер такой-то. Мила записала все это в рабочий блокнот, неразборчиво буркнула что-то в трубку, но даже не подумала сделать это сегодня. Обойдется. Все равно на завтра…

Завтра, как всегда, опаздывая, Мила услышала звонок мобильного. На этот раз звонил товарищ полковник и по прибытии на рабочее место просил сделать две вещи: принести ему на подпись пропуск и написать объяснительную по поводу ее, Милы, опоздания. Настроение было сразу испорчено, в итоге чего Мила пришла на работу в начале десятого, что не случалось с ней еще ни разу.

Чтобы успокоиться, она сразу взялась за лейку и, только подойдя к подоконнику, обнаружила перемены. Растение, которое когда-то принесла Светка, зацвело. Как и полтора года назад, из самой середины его торчала стрела фиолетового цвета. И за прошедшую ночь она вымахала до размеров, которых иные подобные цветы достигают за неделю.

– Да ты просто спринтер какой-то, – удивленно сказала она цветку (фраза, для любого мужчины, кроме спортсмена, кажущаяся огромным оскорблением) и немедленно сфотографировала его на мобилу, как поступала со всеми своими растениями в период цветения: и домашними, и офисными.

К действительности ее вернул звонок телефона.

– Что вы копаетесь? Я жду пропуск, – загрохотал в трубке голос товарища полковника.

– Он еще не готов. Я принесу, как только… – как можно спокойнее ответила Мила, и брякнула трубку, так и не закончив фразу.

Шаблон вордовского документа «propusk.doc» слепил белым полем глаза и буквы слова «гидравлического» никак не хотели выстраиваться нужным порядком.

Достав листок из принтера, Мила шарахнула в угол печать и поплелась вон из приемной.

Кабинет товарища полковника находился этажом ниже, и на лестнице Мила чуть не грохнулась, будто разучилась ходить на шпильках. Ее подхватил системный администратор Тимур, оказавшийся рядом и которого она, к стыду, совершенно не заметила.

– Ты чего, Люд? – спросил он. – На тебе лица нет.

– Не успела накраситься, – автоматически выдала Мила и пошла дальше.

Даже не постучав, она открыла дверь в кабинет и вошла.

Кабинет товарища полковника был даже больше, нежели кабинет генерального. Но было в нем как-то пусто и неуютно. Нет, здесь присутствовал и огромный стол, и застекленные шкафы и даже стеллаж с образцами продукции. Но пустым он казался не потому. На столе кроме монитора, клавы, мыши и телефона с самого края больше ничего не было. Ни писчего прибора, ни визитницы, ни даже листа бумаги. Не было на нем и того, чем всякий человек заполняет подобное официальное пространство, делая его обжитым, близким: фотографий жены, детей, друзей и коллег. Обитатель этого кабинета совершенно недвусмысленно давал понять, что долго тут не задержится.

Мила приблизилась к столу и положила на его край лист пропуска. Товарищ полковник достал откуда-то неожиданно потрепанную бумажку и принялся сверять текст с видом главнокомандующего, склонившегося над картой с направлением главного удара. Вскоре он поднял на Милу ледяной взгляд и, тыча пальцем в пропуск, произнес:

– Вы что, не проверяете? Не 35, а 53!

Мила почувствовала, что краснеет, ибо такой промах был для нее недопустим и стыден. Тут телефон на краю стола разразился отвратительным дрязгом, лишний раз подтверждая временное нахождение в этих стенах товарища полковника. Всеволод Вячеславович схватил трубку, и сразу стало ясно, что звонка этого он ждал, и если все предыдущее было для Милы лишь первыми каплями дождя, то сейчас разразится потоп с громом и молниями.

– В течение пяти минут, – рявкнул невидимому абоненту товарищ полковник, грохнул трубку на рычаг и в несвойственной ему манере вскочил с кресла.

– Машина уже у ворот, а вы умудрились испортить пропуск, – грянул гром его голоса, и он двинулся прочь из кабинета, бросив на ходу Миле: – Идемте к вам.

…Когда запыхавшаяся Мила вошла в приемную, товарищ полковник уже нетерпеливо маячил у ее стола.

– Правьте же быстрей!

Спустя две минуты выдернув переделанный пропуск из принтера, он молниеносно его подписал и швырнул Миле на стол. Еще громче, чем в прошлый раз, печать была приложена к документу. Товарищ полковник демонстративно сложил руки за спиной и ледяным тоном отдал приказ:

– А теперь извольте как можно быстрее отнести пропуск на проходную. Поспешите, я буду ждать вас здесь.

Мила сжала губы в струну, чтобы не было видно, как они дрожат, деревянными пальцами с третьей попытки взяла листок пропуска и на негнущихся ногах двинулась к двери.

Уже в спину ей товарищ полковник добавил, будто сделал контрольный выстрел:

– И не забудьте, что вам еще предстоит объяснить причины вашего опоздания.

Во дворе у здания управления вовсю горланили воробьи, солнце рассыпалось в обычно угрюмых оконцах главного корпуса. Кто-то окликнул ее, пожелав здоровья, она кивнула, не глядя, не вникая, кто это и только смотрела вперед и держала в пальцах листок пропуска, совершенно не чувствуя его. Раскачиваясь, приближалось приземистое здание проходной, и где-то за закрытыми воротами стоял подъемник, ожидая, когда его пропустят. А справа, прямо на фоне Большого дома висели два зеленых облака листвы и там тоже дрались воробьи. А внизу уже стояли мужики из ремонтно-механического и она увидела лежащую у их ног бензопилу, и солнце золотило ее зубья. И тут что-то лопнуло у нее внутри, она остановилась и подняла к лицу листок пропуска. И потом, уже превратив его в мелкие клочья, и отшвырнув этот бумажный снег в сторону, она повернулась и пошла обратно в управление.