Затем Леся пригласили четвёртым, и он, выпив из банки, стал рассказывать о сложной и даже опасной, но интересной актёрской профессии. При этом знаменитых актёров и режиссёров аспирант называл по именам, зачастую уменьшительно-ласкательным: Колюня Ерёменко, Мишаня Боярский, Натуся Варлей, Игорёк Костолевский, Вовка Меньшов. Мужики слушали, раскрыв рты. Заговорившись, Лесь Петрович проехал свою остановку и вышел в Химках. На прощание он крепко обнял каждого из своих попутчиков и пригласил их на Мосфильм. Время близилось к полуночи. Возможных вариантов дальнейших действий было два. Можно дождаться обратной электрички и доехать до своей остановки. Лесь предпочёл второй вариант: перейти канал по льду и оказаться на другом берегу. А там и до общаги рукой подать. Многие зимой так и делали. Мост является стратегическим объектом, по нему пройти мужик с ружьём не допустит. А по льду в самый раз, десять минут пешочком прошёл – и ты у цели, в своей комнате. Солнцедаров спустился с насыпи к каналу и двинулся, скользя и пошатываясь, по льду. Он дошёл уже почти до самой середины и вдруг почувствовал, как ноги ушли вниз, обожгло холодом. Конечно же, Лесь не знал, да и не мог знать, что сегодня днём по каналу прошел буксир-ледокол, вспоров лёд и проложив коридор шириной четыре метра. К вечеру поверхность воды подмёрзла, и этот вновь образовавшийся тонкий слой, по понятным причинам, веса аспиранта выдержать не мог. Барахтаясь в воде и ломая острый, как стекло, лёд, Солнцедаров с трудом доплыл до края коридора. Что делать дальше, он не знал. Выбраться из воды в намокшей тяжелой одежде не было никакой возможности и тогда Лесь Петрович, понимая, что сейчас вот так просто и бессмысленно утонет, закричал осипшим от ужаса голосом, взывая о помощи.

Двое солдатиков казахской национальности из части, расположенной недалеко от института, культурно отдыхали на берегу канала, уйдя в «самоволку». Дембель на носу, скоро домой. Почему бы и не отдохнуть? Портвейн был выпит, сигареты закончились, и они собирались уже возвращаться в часть. Вдруг, откуда-то со стороны канала, раздался треск льда, всплески воды, а затем какой-то мужик истошно закричал, разрывая тишину зимней ночи:

– Рятуйтэ, люды, рятуйтэ!!!

Воины, не сговариваясь, двинулись к середине канала. Там, в полынье барахтался человек, шлёпая ладонями по краю ледяного коридора и оглашая окрестности дурным голосом. Дембеля сняли ремни и бросили ему их концы.

Лесь Петрович Вивтюк-Солнцедаров, держась из последних сил на поверхности воды и, почти теряя сознание, вдруг, увидел, как откуда-то сверху опускаются ангелы с большими белыми крыльями. Но почему-то в солдатских бушлатах и с лицами то ли китайцев, то ли японцев. Ангелы, шевеля крыльями, бросили ему поводья. Ухватившись за них, Вивтюк чудесным образом воспарил над каналом. И тут один из ангелов пожаловался другому:

– Тяжелый, однако, шайтан.

Второй, нагнувшись над ним, сказал:

– Салам! Хал цалай? Как сам, мужик?

Лесь Петрович, лёжа на спине и вглядываясь мутным взором в подмигивающую ему Большую Медведицу, отвечал слабым голосом:

– Сейчас уже намного лучше.

Весёлая компания во главе с Романом Жулебой, шумно вывалившись из автобуса, направилась к общаге. Не доходя несколько метров до входной двери, директор Корягин обратил внимание на фигуру в черном заскорузлом, покрытом ледяной коркой пальто и без шапки, сидящую под тополем. С головы и усов человека свисали сосульки.

– О! Смотри, Саня, генерал Карбышев! – удивился директор, обращаясь к Царёву.

Присмотревшись, Саня узнал в обледенелой фигуре Леся Петровича Вивтюка-Солнцедарова.

Прошло полгода. В жизни аспирантов практически ничего не изменилось. Некоторые закончили обучение и покинули общагу. Кто-то из них защитился, но большинство разъехались, ожидая своей очереди. Наступало лето. В середине мая открыли купальный сезон и, соответственно, сезон пикников. Лесь Петрович, после декабрьского купания в канале, проболев недели полторы, вернулся в строй. Он сходил в воинскую часть, чтобы отблагодарить «ангелов» -спасителей, но демобилизовавшиеся в конце года солдаты уехали в свой солнечный Казахстан. После этого случая Вивтюк пить завязал. Продолжая вести и, надо заметить, довольно успешно свои научные изыскания, написал первую главу диссертации. Однако, ближе к лету творческий запал стал угасать. Потому что завязавший человек и непьющий или выпивающий иногда – это совсем разные люди. У завязавшего гражданина будто вынимают аккумулятор, который питает горящую внутри него лампочку. Вокруг становится сумрачно и неинтересно. И человек, резко переставший пить, тоже становится неинтересным и скучным.

Именно по этой причине диссертант, отложив материалы, впервые за много дней, отправился в «Шайбу». В пивной забегаловке всё было по-прежнему. Вокруг столов теснились мужики, на столах стояли кружки, стеклянные банки и молочные пакеты с пивом. К стойке выстроилась очередь, продавщица Наташа ловко орудуя кранами, наливала пиво из деревянной бочки. «Администратор» Веня, бездомный седовласый и седобородый дедок следил на общественных началах за порядком. Время от времени он, обнаружив, что кто-то втихаря дымит сигаретой, кричал высоким голосом:

– Наташа, курють!

Наташа выбегала в зал со скрученным мокрым полотенцем. Впрочем, до рукоприкладства дело не доходило: нарушитель своевременно и суетливо гасил окурок.

За одним из столов Лесь Петрович обнаружил своих, институтских: аспирантов Заводнова, Эдика Грача-Плодовоягодного, доцента кафедры Истории КПСС Завьялова и студента последнего курса Вовку Шацкого-Чацкого, бессменного члена комитета комсомола института. Аспирант Веня Заводнов тоже был членом комитета, но рангом повыше: заместителем секретаря. Кроме пива, на столе стояла тарелка с креветками и вторая тарелка с креветочной шелухой. Здесь же лежал «кирпич» – три печатных экземпляра диссертации Заводнова, которые он накануне забрал у машинистки. Лесь втиснулся со своей кружкой между мужиками. Пиво было неплохим. Наташа, в отличие от сменщицы Райки, водой пенный напиток никогда не разбавляла. Но, чтобы получить своё, не доливала кружки. Совсем чуть-чуть. И «клиенты» её за это очень уважали. Мол, женщина с принципом: лучше меньше, да лучше. И никто совершенно не обращал внимания на табличку с надписью, висевшую тут же: «ТРЕБУЙТЕ ДОЛИВА ПИВА ПОСЛЕ ОТСТОЯ». Беседа за столом не клеилась: слишком разношерстная кампания. Доцент вскоре, за несколько минут до прибытия электрички на Москву, отвалил. Аспиранты решили выпить ещё по одной кружке и послали за пивом Эдика. Отстояв в очереди минут десять, Грач взял по две кружки пенящегося напитка в каждую руку и, сильно вибрируя, направился к столу. Эдуард страдал нехорошей болезнью, которая называлась ДЦП. Болезнь проявлялась в нарушении координации движений, что вовсе не мешало ему вести активный образ аспирантской жизни. Конечно, по мере сил и возможностей. К примеру, в футбол он не играл, но являлся главным судьёй матчей. Трудновато было Эдику сражаться в настольный теннис или хоккей, но зато он легко и успешно резался в «подкидного дурака». С большим удовольствием Грач участвовал в коллективных попойках по случаю защит диссертаций, дней рождения и других мероприятий. А иногда и без всяких случаев, просто так, чтобы выпить с хорошим человеком пива или чего покрепче.

Эдик нёс кружки, и его сильно болтало из стороны в сторону. Веня Заводнов, предупреждающе вытянув длинную руку ладонью вперёд, крикнул:

– Осторожно, Эдуард!

– Не гунди, – Эдик с размаху шмякнул кружками об стол. При этом пиво выплеснулось и залило Венин диссертационный «кирпич».

– Т-т-вою мать!!! – дико закричал Заводнов, – Козёл недоделанный!

Грач, пытаясь исправить положение, смахнул рукавом пену, а вместе с ней и половину «кирпича» на пол. Веню хватил столбняк. Завтра он должен был представить диссертацию на кафедру для обсуждения. Заводнов схватил тарелку с креветочной шелухой и, перевернув, высыпал содержимое на голову Эдику. Тот подцепил дрожащей рукой кружку с пивом и плеснул обидчику в лицо. После этого случилась драка. Солнцедаров с Чацким силились оттащить совершенно озверевшего Веню от лежащего на листах его диссертации Эдика. Прибежала с полотенцем разливальщица Наташа, и только после этого конфликт удалось погасить. Лесь Петрович с Чацким подняли дёргающегося больше обычного Грача, у которого среди волос торчали креветочные отходы, и вывели его на улицу. Веня, ползая по грязному полу, собирал листы диссертации.

Спустя некоторое время, затарившись в гастрономе, все, кроме Вени, направились в общагу. По дороге к ним присоединились Жулеба и Гена Сидоров, аспирант проректора по учебной части Туликова. Осели в комнате Солнцедарова. Потом заглянула Дунька Чачка и осталась. От большого количества людей и выпитой водки стало жарко. Лесь снял с себя рубаху, брюки и туфли вместе с носками, заземлил себя голыми пятками. Пьянка была в самом разгаре, когда заявился Веня Заводнов с «дипломатом» в руке. Зачем он пришёл, то ли мириться, то ли сводить счёты с Эдуардом, было непонятно. Но Вениамин достал из «дипломата» две бутылки водки «Пшеничная», банку тушенки и выставил на стол. Лесь Петрович, разлив водку по стаканам сказал:

– Ну, хлопцы, как говорил мой дед, «не побивши кума, не пить мировой». Выпьемо.

Все чокнулись стаканами и выпили. Гена Сидоров, подцепив кусок тушёного мяса, стал рассказывать анекдот:

«Встретились как-то заяц и волк. Решили они мировую выпить, ну, и нажрались. Утром просыпаются, головы болят, похмелиться охота, а денег нет. Волк говорит:

– Слышь, заяц, а пошли кому-нибудь наваляем, бабки заберем и пропьем.

– Пошли! А как?

– Вон видишь, лиса идет? Ты к ней пристань, а я тут в кустах посижу. Сюда ее приведешь, а дальше я разберусь.

Заяц орёт:

– Эй, ты, шмакодявка рыжая! Иди сюда!

– Зайчик, ты чего это, а?

– Пошли в кусты, разберемся!

– Ну, пошли.

Волк выскочил, навешал ей, бабки забрал, пошли похмеляться. На следующий день с головой та же проблема. Решили они опять гоп-стопом заняться. Идет кабан. Заяц орет ему:

– Ну, ты, хрюкало вонючее! Вали сюда!

Всё опять повторилось. На следующее утро решили медведя грабануть. Заяц засомневался:

– Волк, а ты сдюжишь? Не сдрейфишь?

– Да ты чё, заяц, легко, век воли не видать!

– Ну, пойдем.

Подходит заяц к медведю, говорит:

– Эй, ты, фуфло косолапое! А ну, иди сюда, жопа шерстяная!

Заходят в кусты, а волка нет. Заяц начал канючить и извиняться:

– Прости, Миша, пошутил я ….

– Ну, косой, ты – придурок, – Медведь мазнул лапой по своей заднице, – На, понюхай, чем твои шутки пахнут!!!»

Выпили ещё по одной, оценив анекдот. Закусили.

– Вот, один из самых свежих, – Жулеба, немного помолчал, входя в роль, – «На поминках по Суслову выступает лечащий врач: – Товарищи, наш главный враг – склероз. Он вырвал из рядов строителей коммунизма одного из лучших представителей КПСС и достойнейшего сына нашего Отечества.

– Наш главный враг, – замечает Брежнев, – это недисциплинированность. Мы вот уже сидим тут целый час, а Суслова всё нет».

Эстафету подхватил член комитета комсомола студент КПР Чацкий:

«В кремлёвском коридоре какой-то чиновник, столкнувшись с Брежневым, поприветствовал его: – Христос воскрес, Леонид Ильич! Брежнев отвечает:

– Спасибо, я знаю, мне утром уже докладывали»

В этот момент Дунька Чачка встала из-за стола и начала дефилировать по комнате, разминая левой рукой правую руку ниже локтя.

Между тем, излюбленную тему анекдотов о недавно усопшем Генеральном секретаре развил Лесь Петрович:

«Услышал где-то Леонид Ильич, шо за бугром, прежде чем занять важный государственный пост, требуется пройти тестирование на уровень интеллекта. Решил проверить своих. Вызывает Суслова, – далее Солнцедаров продолжил, абсолютно правдоподобно копируя Брежнева:

– Я тебе, Миша, сейчас загадку загадаю, а ты ответь. «Сын твоего отца, но не ты» – это хто?

Суслов приуныл и попросил один час подумать. Брежнев вызывает Громыко:

– Ну-ка, Андрей Андреевич, разгадай загадку: «Сын твоего отца, но не ты».

– Естественно, это мой брат, Леонид Ильич.

– Правильно. Молодец, Андрей, соответствуешь своей должности.

Через час приходит грустный Суслов и говорит:

– Какая-то очень мудрёная загадка, Леонид Ильич. Не отгадал я.

Брежнев покачал головой, почмокал губами:

– Дурак ты, Миша, это же брат Громыки».

Проходивший по коридору Царёв услышал взрыв хохота в комнате №96, заглянул и увидел живописную картину. Посередине комнаты, за столом, уставленным бутылками, консервными и стеклянными банками, сидели ржущие аспиранты. Громче всех смеялся заместитель секретаря комитета комсомола по идеологической работе Веня Заводнов. Хозяин комнаты Вивтюк, босой, в трусах и тельняшке, раскланивался перед публикой. Вокруг стола, пошатываясь и нянча руку, бродила Дунька Чачка. Дуня имела одну очень странную и малоприятную для окружающих особенность. Приняв в компании определённую дозу, она, понянчив руку, била ею кого-нибудь по башке. Получили от неё оплеухи уже многие мужики. Досталось на орехи Жулебе, Коте Чеприну, Амуру-Фалос-Имову, директору Корягину. Зачем она это делала, никто не знал. Может быть, таким образом, выражала свою симпатию, а может быть, наоборот, не могла больше сдерживать неприязненные чувства. Саня вспомнил школьного учителя истории Ивана Михайловича, нещадно лупившего малолетних раздолбаев, мешавших проводить урок. Он так же брал левой рукой «сухую» правую, результат ранения на войне, раскручивал её и ударял, как плетью, по шее. Очень больно, между прочим. Иван Михайлович был свой, деревенский, всех знал, и его все знали и уважали. Учитель очень любил выпить, его приглашали на свадьбы и поминки. А если он по какой-то причине не являлся, передавали бутылочку. Саня тоже однажды передал, и они вместе с Иваном Михайловичем и «раздолбаями» распили самогон в кустах за школой. Лет четырнадцать тогда ему было.

– Царёву штрафную! – заорал Жулеба.

Вместе со «штрафником» выпили и остальные. В этот момент Чачка, проходя мимо Заводнова, допивающего водку, замахнулась и врезала ему по загривку. Веня поперхнулся, слетел со стула и осел на пол. Однако он тут же вскочил, дотянулся длинными руками до шеи Дуньки и начал трясти её, как тряпичную куклу. Голова Чачки болталась, но, при этом, она ухитрилась поддать комсомольскому идеологу коленкой в пах. Веня взвыл и остервенело оттолкнул Дуньку от себя. Она упала на край стола и соскользнула Эдику Грачу на колени. Хлипкий стул не выдержал двоих и развалился. Зловредная Чачка, сидя верхом на Эдуарде, оказалась на полу. Веня замахнулся, намереваясь её ударить.

– Стоять!!! Не сметь!!! – Лесь метнулся к Заводнову и перехватил руку.

– Отвали, недобиток бандеровский! – заорал комсомольский идеолог.

Это оказалось перебором. Лесь Петрович, родной дядька которого был чекистом и отлавливал целых десять лет после войны этих самых недобитков по схронам, такого стерпеть не мог. Он схватил Веню за лацканы пиджака, где висел значок с профилем Ильича, с силой тряхнул, а затем вогнал в дверцу шкафа. Роста они были примерно одинакового, под метр девяносто, но Вивтюк весил килограммов на тридцать больше. Сверху на шкафу стояла посуда: горка тарелок, чашки, стеклянные трёхлитровые банки. Шкаф, принявший в себя Заводнова, зашатался, посуда посыпалась на пол. Лесь выдернул идеолога из шкафа и, боднув головой, вогнал его обратно. При этом он топтался голыми пятками по разбитой посуде, совершенно не ощущая боли. Даже в тот момент, когда дно банки с острыми краями вонзилось ему под лодыжку, разъярённый Вивтюк продолжал запихивать Вениамина в шкаф. Кровь брызнула фонтаном, заливая пол, осколки посуды и ноги противников.

Кровотечение долго не могли остановить, видимо повредился крупный сосуд. Пьяные собутыльники перетянули ногу, залили йодом пульсирующую дырку, уложили раненого Леся на койку. Он находился в полубреду, бормотал, выкрикивал ругательства и порывался встать. Но когда Царёв собрался вызвать «Скорую», энергично замахал руками. Кровь постепенно перестала пульсировать, но понемногу сочилась, пропитывая покрывало кровати. Спустя некоторое время Лесь Петрович затих: то ли заснул, то ли отключился. Постепенно комната опустела, осталась только Дунька Чачка. Она убрала со стола, подмела веником в совок осколки и ссыпала в ведро. Затем принялась мыть пол. Вечером пришел сосед по комнате Скирманис. Он посмотрел на забинтованную ногу Леся, бурый от засохшейся крови бинт.

– Чего это с ним опять приключилось? – спросил латыш у сидевшей на стуле рядом с койкой Чачки.

– Не видишь, что ли, ногу порезал. Банкой.

В это время Лесь Петрович оклемался и, бессмысленно глядя в пространство, спросил:

– Андрис, а где младенец?

– Какой ещё младенец? – вытаращил глаза латыш.

– Здесь, на табуретке недавно лежал младенец. Мальчик. Весь окровавленный.

Скирманис посмотрел на стул, потом на Солнцедарова, махнул рукой и отошёл.

– Так. Допился до ручки. Мальчики кровавые в глазах уже стали мерещиться.

Ночь и весь следующий день Лесь Петрович спал. Вечером проснулся, попытался встать и не смог. Нога опухла и стала багрово-синей. И только после этого вызвали «Скорую помощь».

Приехавший врач распорядился срочно везти аспиранта в больницу.

– Всё так серьёзно? – спросил Царёв у врача.

– Серьёзнее не бывает. Похоже, сепсис, – ответил хмурый доктор, – Почему раньше не вызвали? А теперь, скорее всего, придётся ступню резать.

Лесь Петрович, услышав вердикт, похолодел. Он вдруг понял: жизнь кончилась, всё дальнейшее уже не имело никакого смысла.

На следующее утро хирург долго осматривал ногу, щупал, колол, о чём-то спрашивал. Потом пришёл ещё один. Он тоже осматривал и щупал. Доктора переговаривались на своём непонятном языке, но Лесю всё это было неинтересно. Мысленно он уже видел себя на костылях. Затем врачи ушли и через некоторое время вернулись втроём, видимо, с самым главным. Тот тоже смотрел и щупал. Наконец, он отдал какое-то распоряжение, и всё закрутилось.

Очнулся Лесь Петрович в палате. Медсестра прикатила капельницу и пристраивала её у изголовья. Вывернув глаза вниз, он увидел, что обе ноги на месте.

– Проснулся? – медсестра прикрепляла трубку капельницы к руке, – Повезло тебе, парень. Григорий Ильич, завотделением, из отпуска сегодня вернулся. Сам оперировал. Золотые руки. Его благодари, а то бы чикнули ногу тебе и всё. Ну, лежи, сейчас лёд принесу.

Через день утром был обход, и Григорий Ильич, осмотрев ногу, что-то говорил сопровождающим его врачам, а потом, подмигнув аспиранту, спросил:

– Ну, как самочувствие, мужик?

– Сейчас уже намного лучше, – отвечал Лесь Петрович.

– Ну, вот и хорошо. Завтра на перевязку, а через неделю, вполне возможно, отправитесь домой.