ЗОЛОТЫЕ ОКНА

В этот год «перемычка» – 30 километров отсыпки по болоту в районе Сии – была окончательно объявлена доро́гой (местный губернатор так сказал, пролетев над ней на вертолете), поэтому народ там ездит круглогодично. И я ухватился за предложение поехать в Шотову машиной, а не «карпогорским экспрессом». Там есть два места, в непосредственной близости от дороги, Лявля и Чухчерьма, которые давно хотелось посетить, а все не складывалось. Но не они – цель⁴…

1. ШОТОВА. ЛЮДМИЛА СЕРГЕЕВНА

Людмила Сергеевна всё про свою болезнь знает и ясно отдает себе отчет в том, что с ней происходит. Человеческая память ведь устроена очень непросто. Когда Саши не стало, удар на себя приняла она. Петрович, и без того маленький и худой, как пацан, этакий гвоздь в свои-то семьдесят, получив от судьбы удар по «шляпке» – всегдашней его кепке, – вдруг изогнулся сразу в нескольких местах, зашатался под непосильной ношей, попытался, было, заглушить свою боль вином… А Людмила Сергеевна, всегда согнутая буквой «Г», как будто даже распрямилась навстречу этому удару. Стиснула зубы. На похоронах приняла на себя все заботы, отдавала четкие и твердые команды. Вот и не прошло бесследно. Она помнит, как меня зовут. Что у меня есть внук…

– Василий, – говорит она, и начинает рассказывать о ком-то. Потом остановится на полуслове. – Забыла. Прости. – Посидит, подумает и скажет – Такая вот беда со мной. Я знаю, что сказать хочу. Слова просто потерялись.

– Я ведь петь любила в детстве. Сейчас снова пою. И ведь слова все, как на листе – думала, забыла, с детства ведь ни разу не пела. А все помню. Откуда?

У Людмилы Сергеевны правильная речь, не деревенская какая-то, и очень точные и короткие ответы. «Ты какова?» – спросила её при мне старушка-подружка (а я аж зажмурился от самой постановки вопроса). – «Пою…».

Я беру в руки листок старой газеты.

– Вот в это время, после завтрака, всегда так. Все буквы перед глазами вдруг пляшут. А потом пройдет. Мне в это время нож в руки нельзя брать. А к плите больше не подхожу, боюсь. Вдруг забудусь? – Однажды она и вправду забылась, ушла. Петровичу позвонили соседи: «Не твоя ли Люда у кирпичного?» А она переживает. Легче ли Петровичу от того, что не берет она в руки ни ножи, ни спички, ни сковородки? Не оттого не берет, что трудно – понимает, что опасно. А еще она очень верит в приметы.

– А я ведь не боюсь.

– Чего не боитесь-то?

– Ну как чего? Смерти не боюсь. Я готова уже, только вот вещички немного собрать. Я ведь не вперед пойду, Саша уже там. А у него всё там хорошо, я знаю. Я видела.

– ?

– Когда его не стало, у меня все окна озолотились.

– Это как? Свет, что ли, яркий?

– Да, свет. Золотой прям. Минут пять все окна пылали. А потом вдруг погасли. Стало совсем темно, хоть глаз выколи.

– А потом?

– А что потом? Не помню. Свет помню.

2. ШОТОВА. МИША

Михаил Дмитриевич всегда жил в Шотовой, с самого детства. Ему слегка за полтинник, и нынешнюю молодежь он не понимает.

– Мы ведь с детства работали. Так чтоб отдыхать – не было такого. Меня пацаном отец заставлял телят гонять – в Шотовой их выращивали до какого-то возраста, потом надо было перегнать в Ваймушу. Вот, на лошадях и гнали. Сёдла только у взрослых мужиков были – которые целый день коров пасли. А мы верхом, без сёдел. И сено возили, накидывали… Сейчас другое – ребята помоложе ждут, когда заработок побольше подвернется, не берутся за работу, что подешевле, но под рукой. А мы брались за любую.

– Ну да, – пытаюсь поддержать разговор и я, – еще же и хозяйство большое…

– Да какое там хозяйство, ничего не было. Так, огородик. Работа в совхозе до ночи, на личное хозяйство сил уже не оставалось. В совхозе хоть деньги платили, тем, кто в колхозе – совсем грустно было.

– А потом?

– Армия. После армии пошел в парашютисты – пожарные, лес тушить. Отряд в Карпогорах; наверное, благодаря ему аэродром жив еще. Хотя были плиты бетонные – увезли. Так вот и работаю, хоть и на пенсии.

– А платят хорошо?

– Не жалуюсь. Главное, есть свободное время, можно лесом – дровами заниматься… вот в этом году нас в Якутию через Красноярск отправили. Представляешь, прислали «Боинг», кормили, в гостиницах селили, да за такие деньги – неужто в Якутске нельзя отряд держать? – Михаил Дмитриевич долго рассказывает про Якутию и Сибирь. Целое путешествие. – А представляешь, около Енисейска едем по дороге – кругом бурьян, поля заросшие. И вдруг – все распахано, поля колосятся, техника, людей много. Одна деревня, другая – все ухожено. А потом снова бурьян. Оказывается, китайцы в аренду взяли…

– Да, не сильно-то времени на хозяйство остается, с пожарами-то.

– Остается. Раньше не было времени, сейчас есть – как пить бросил. Я ведь десять лет в рот не брал. А до того куролесил, запойный был, месяцами пил. (В прошлом году мы с Михаилом Дмитриевичем в Верколу ездили, нас на лодке перевез мальчишка – перевозчик. Разговор запомнился. «Выпиваешь?» – Спросил Михаил – «Да», – честно ответил пацан. – «Много?» – «Нет, как все». – «Это по сколько ж дней?». – Такая вот мера выпивки, в запойных днях. – «Ну, неделю»). Вся Шотова от меня стонала. А потом попали в аварию. Мы три часа в перевернутой машине были, пока нас нашли. Меня Марина выходила. Вот больше и не пью.

– И Храм решили тогда же восстанавливать?

– Да какое восстанавливать – законсервировать. Как бросил пить, так и время появилось, и за старое перед соседями захотелось как-то вину, что ли, загладить. Вот тогда и ТОС⁵ создал. Мы же сначала полоскалку для белья на ручье сделали. Потом кладбище в порядок привели. Поначалу люди не верили – чудит, мол, Мишка, сейчас сорвется, и снова станет, как был. А Храм… у меня же ближний дом к нему, ну ты знаешь. Жалко. Я хотел законсервировать, дырки от куполов закрыть, чтоб вода не текла. Такими крышками, как бочки. А тут вы появились. И Илья пришел, купола поставил (я про купола в другой части, ладно?) Уже и не остановиться. Хорошо, что молодых ребят взяли на работу и обучили, а то балбесничали. Я только боюсь, они теперь научились, почувствовали вкус заработка, их вот летом на Соловки подработать брали. Будут ли в Храме работать?

– Так вы им и объясните, что шабашка – шабашкой, а Храм – это для себя. И дома.

– Попробуем. Авторитет уже появился. Мне сорваться теперь нельзя. Много уже на себя взял. Если упаду – не поднимусь больше.

– А ТОС-то закрыли совсем?

– А как его содержать? Это бухгалтер нужен, ему зарплата. Бюджет рубль даст, дак два рубля на бумагу уйдет. Зачем такой ТОС? Да и район уже ничего не решает – все в Архангельск. Я тут сварил из металла уголок, зимой за трактор прицепляю, проехал по деревне – дорожку прочистил. Так по всей Шотовой езжу, к Петровичу заезжаю. Раньше мне сельсовет деньги давал на солярку, сейчас нет денег. И в районе нет – пиши, говорят, бумагу в Архангельск, пусть нам выделяют, а мы тебе дадим. И на что нужен такой сельсовет – райсовет, раз не решают? Уголок-то все равно таскать придется.

– Хорошо, что в Архангельск, а то в Москву писать заставят.

– А что ты думаешь? Мне, чтоб за прыжки заплатили, надо 23 бумаги послать. За один прыжок. Ошибку сделал – вернут. Мне деньги только за май за прыжки заплатили… А не дай Бог, что случится – проблем не оберешься. Вот, подвернул ногу – боялся сказать, с палками из лесу выходил. А сказать, что травма – так ЧП, комиссия, разборка. И, не дай Бог, санавиацию пришлют – год отряд без зарплаты будет сидеть. – Миша помолчал.

– Я у тебя хотел совета спросить. Ты же знаешь, на церковном холме стояла «тройка» – деревянный старый Никольский Храм, наш, Покровский, каменный, и в стороне – колокольня.

– Знаю, первой погибла в тридцатых колокольня, потом в шестидесятых сгорел ставший клубом, но числившийся федеральным памятником, деревянный храм.

– Найти бы чертежи да точное место колоколенки…⁶

3. ЕДОМА. ЛЮБКА

В Е́дому можно попасть двумя путями – в Шотовой есть паром (в этом году «понтон» – переправа из трех старых-престарых сваренных между собой барж, проезд 120 рублей) на ту сторону. Раньше дороги шли по обеим сторонам Пинеги, северные деревни ведь всегда на берегах больших рек. А тут, напротив Шотовой и Карпогор целый куст деревень. Не́мнюга, Кевро́ла, Едома. Кеврола⁷ – центр сельсовета, тут есть школа. Едома тоже деревня жилая, тут на зиму остаются четыре человека в трех домах. Зато летом деревня живет – все дома обитаемы, брошенных нет. Это, пожалуй, особенность Едомы. Если Кеврола стоит в низине, дома и огороды подходят прямо к пинежским заливным лугам, то Едома – на высоком утесе – угоре, на поляне в сосновом бору. Кевролу подтопляет каждый год, жители следят за уровнем Пинеги, и когда вода доходит до критического уровня, вытаскивают содержимое погребов наверх. Иногда дело кончается залитым погребом, но бывают годы, когда Пинега не щадит Кевролу и несет вешние воды прямо через огороды и палисадники, сметая льдинами ворота и заборы. Тогда радуются в Едоме – до них стихия не доходит никогда. В обычные же дни радуются в Кевроле – у них-то огороды под боком, а соседи вынуждены в свои ходить за километр, на их утесе лишь песок да сосны. Однажды, после очередного паводка, кеврольцы решили перенести свою деревню повыше, на холм в Едому, но те не пустили. Как не дали они построить ни одного нового дома. Поэтому Едома – неписанный заповедник, попадая в который оказываешься в пасторальной деревне времен Петра, ну, если бы не провода, спутниковые тарелки, да синие телефонные будки. А еще в километре вверх по реке, за Едому, была когда-то деревня Щелья. Ее нет уже совсем. Только церковь, да колокольня на высоком берегу, да заросшие кустами провалы на поляне в сосновом бору, которые были когда-то погребами в домах селян. Рядом с той деревней есть старое польское кладбище. Но это другая история.

Вот туда я и направляюсь ранним утром, правда, другим, более коротким путем, потому что в десять утра нужно быть на стадионе в Карпогорах – открывать турнир по футболу. Утро сегодня хмурое, капли дождя продолжают падать, несмотря на шедший всю ночь сильный дождь, и я ловлю себя на мысли, что как-то они медленно падают. И только рассмотрев их на лобовом стекле автомобиля, понимаю, что это такие набухшие снежинки – трудно организму поверить, что уже снег⁸.

Другой путь – это по правому берегу до деревни Церкова, а оттуда на лодке, слегка наискосок, прямо под церковный холм Щельи.

Перевозит нас Владимир Николаевич. Он, как и Михаил Дмитриевич, парашютист – пожарный. Только постарше. У него в Едоме «дача». Ну, не в самой Едоме – чуть за нее. В самой не разрешили.

Никольский храм, что в брошенной Щелье, – единственный на средней Пинеге памятник федерального значения. Строительные леса, пожалуй, вызывают не меньшие опасения, чем сам храм, – старые прогнившие доски стоят здесь с начала девяностых, когда неравнодушный к «деревяшкам» человек приехал сюда и начал реставрацию. Слава Богу, успел закрыть крышу рубероидом, и в храме относительно сухо. Но не стало человека, и все остановилось. А храм был красивейшим.

Он не самый старый, 1798-го; колокольня старше, и заметно наклонилась. В этих местах это действительно последний деревянный старый храм. Чтобы попасть внутрь, надо взять ключи, поэтому мы идем в Едому по песчаной дорожке через бор, и попадаем в старину.

Если до этого я считал образцом северной деревни Кимжу, то теперь и Едома рядом с ней, и еще не понятно, кто вперед, поскольку в Едоме есть Храм, который, пока еще, не начали реставрировать методом полной переборки⁹. На значительном удалении, на краю, приютилась группка амбаров…

Удивительно и то, что тут совсем нет грязи – нет разбитых техникой дорог, дрова аккуратно сложены в поленницы, места, где кололи и пилили, тщательно выметены – нет не то что пластика, даже щепок… Как хочется верить, что так вот русские люди и жили всегда, в чистоте и порядке, в огромных домах, и не только в Петровские времена.

Идиллическое, пасторальное настроение и у моих попутчиков – Михаил Дмитриевич начинает рассказывать, что воон в том доме, у некоего Володи он купил по́шевни.

– Что купил? – переспрашиваю я.

– Ну, не купил, так, символически заплатил я ему, – начинает объяснять мне Михаил, словно в выражении «купил пошевни» непонятным может быть скорее слово «купил». Потом понимает, что мне непонятно другое, и поясняет: – Пошевни. По-другому-то? По-другому – крёсла. Маленькие саночки такие, в шубах садиться… К разговору подключается Владимир Николаевич.

– Смотрите, – говорит он мне, – за рекой остров. Летом, по малой воде, туда люди ходят по колено.

– А зачем ходят?