– В этом городе зло. Оно убивает людей. Выкорчёвывает деревья и пускает волнами асфальт. Сколько нам ещё ждать, пока эта гадость разнесёт по кирпичику твой любимый Кремль?!

– Тихо, тихо, ты чего разбушевался, чёрт ты шальной?! подскочил Серов.

Юлия сочувственно сжала его ладонь. Как так? Уже? Вот пройдоха…

– А… Пойду-ка я, пожалуй.

– Осторожнее с перилами!

– Какими ещё… а, ты про арматуру на мосту. Ну.

Я бросил несколько банкнот на стол, двумя глотками допил пиво и вышел. Идти было меньше километра – вокруг площади и немного через двор. Я не уходил дальше центра, мне этот город был неинтересен. Особенно теперь, когда Лёха включил донжуана, и о деле мы не поговорим. Резко пропало настроение слушать его скабрезные шуточки. Осталась вата в ногах и каша в голове – а лёгкость и зубоскальство исчезло. За них в нашем тандеме отвечал Серов.

Я обходил подозрительно трепещущие лужи и дрожащие от возбуждения фонари. Брёл домой, пошатываясь. Подходя к подъезду, замер. Что-то было не так.

Я огляделся. Ливень смолк, оставив только морось. Те же желтовато-серые стены, выщербленный асфальт двора, мертвенно-синий фонарь, точно в морге…

Синий!

Вчера он был тёплым, оранжевым. Во дворе было так уютно, я помню, как глядел в окно, целуя на ночь Нину, и думал, как красивы эти рыжеватые блики в мокрых листьях липы…

Так, а сейчас он синий. Холодный. Нет, ледяной. Напоминает даже не морг, а отделение больницы, куда я приходил навещать Нину после аварии. Тот стерильный блеск процедурной, все эти перевязки и стальной блеск хирургических инструментов…

Вспомнил, как врач рассказывал мне, что собирал её позвоночник буквально из каши. Разбитые на осколки позвонки еле-еле срослись, а уж что стало со спинным мозгом…

Я сел на запачканное бетонное крыльцо, прислонившись спиной к стальной двери, и заплакал. Безнадёга пряталась в ночном дворе и смотрела на меня своими чёрными глазами. Дыхание срывалось, руки тряслись. Врачи говорили, что новая операция может не помочь. Могут не помочь ни пересадка, ни стволовые клетки, ни экспериментальные аномальные методики…

Я размазывал колючие слёзы по щекам и сдерживал вой. Я люблю её, но мне невыносимо видеть, до чего ей больно и тяжело. Эта боль передаётся и мне, но я не могу этого показывать. Иначе это добьёт Нину. Боль копится внутри, воспаляется и перерастает в злость. Я с ужасом замечаю за собой раздражение – а потом корю себя. Каждый раз совершаю маленькое предательство и оплакиваю его наедине с собой.

Но фонарь был синий. И это наводило на мысли. Я сделал глубокий вдох, встал и открыл дверь подъезда.

Так значит, фонарь синий. Значит, ещё не кончено. Надо будет кое-что проверить.

* * *

– Лёха, тебе мерещатся женщины?

– Ч-что?

Серов только зашёл в офис, держа в руках сигарету и чашку кофе. На лице его читалось не столько смятение, сколько испуг. – Женщины. Голые или одетые. Может, они тебе подмигивают? А потом выясняется, что показалось? – терпеливо проговорил я, занося карандаш над блокнотом.

– Для протокола?

– Нет, для личного интереса.

– Тогда да, – он выдохнул и приземлился на кресло. Подкурил, махнул сигаретой в воздухе. – Постоянно. Недавно было – как раз подмигивала… В очереди в магазине оборачивается и подмигивает – представь себе! Я ей кое-чего на ушко шепнул, а она меня как долбанёт баклажаном по уху! Оказалось, ничего такого не было. Только ты-то откуда узнал?!

– Оттуда, – довольно буркнул я, тоже закуривая, что у тебя либидо из ушей лезет.

– Гм, спасибо.

Я насладился произведённым эффектом и испытанным про себя облегчением и сказал:

– Ладно, слушай сюда. Новая гипотеза.

Серов не впечатлился.

– Номер тыща четыреста задолбатая? – проскрипел он.

– Нет-нет, не гипотеза. Теория. Она уже подтвердилась.

Лёха подобрался и уставился на меня, попивая кофе. Я стал излагать свои соображения. Он сперва не менялся в лице, затем просиял; кивнул раз, другой, затем вскинул кулак с зажатой сигаретой к потолку и крикнул:

– Ты гений, Костя! – пепел упал ему на прилизанные волосы.

– Ты же говорил, что быдло?

– Гениальное быдло!

* * *

Спустя полчаса мы забегали по лаборатории, крича: «вода!», «журчит», «протечка», «капает». На нас косились как на идиотов, проверяли все стены и трубы, но протечки не нашли. Потом мы встали у входа и стали громко разговаривать о реках, водопадах и гидроэлектростанциях. Эффекта не было никакого – разве что гидрологи постоянно бегали в туалет.

Но к обеду над нашим кабинетом прорвало какую-то трубу. Закапало на мой стол, и мы с Серовым возликовали, крича: «Это прорыв!». Гидрологи матерились, бухтя что-то вроде «да видим мы, что прорыв, мать вашу в душу, чините давайте». Мы наперегонки мчались вызывать сантехника, обнимались и поздравляли друг друга с успехом.

Пока чинили трубу, Серов собирал фотографии – под моим неусыпным надзором. Мне не нужно было, чтобы он насохранял три сотни голых баб.

Сантехник ещё не закончил, а мы уже убежали в фотомастерскую. Пока печатались фотографии, курили одну за другой, потирали в предвкушении руки и хихикали.

Когда всё было готово, мы пронеслись по этажу ураганом, обклеивая все стены фотографиями пушистых собачек. Такие смешные довольные самоеды, похожие на белые облачка сахарной ваты. Каждый, кто входил в лабораторию, непроизвольно улыбался. Мы проверяли.

К четырём часам дня над зданием института развеялись тучи. Я только тогда смахнул пот со лба и вышел на обед. Сидел, ел пончик в булочной через дорогу и глядел на небо. По витрине кафешки мазали косые струи дождя, а тротуар возле корпуса Бюро был весь сухой, и в окнах бликовало солнце. Я сделал пару фотографий, набросал в блокноте схему, и отправился обратно в лабораторию.

Да. Это был прорыв.

* * *

Вечером мы с Ниной гуляли. Я толкал её кресло по тротуару в сторону Ольгинского моста, людей на улице почти не было видно. Ветер катал пустые бутылки, угрюмо морщились фонарные столбы. Нина вздрогнула и отвернулась, увидев, как возле автобусной остановки велосипед нарезает круги вокруг мёртвой собаки.

Снова моросило. Я поднял воротник пальто, Нина куталась в плед. Она совсем не разделяла моего триумфа.

– Костя, какой раз это уже происходит? Ты неделю назад уже хвастался чудо-гипотезой. Сканер этот, «Толстяк», фантомы… И что? Опять…

– Да нет же, Нин, это другое!

– …пошли в паб, потом опять: Алексей по бабам, ты домой. Хоть на том спасибо! – горько закончила она.

– Да что ты говоришь такое, ну! – Я сжал ручки коляски, скрипнула под пальцами резина. – Ещё чего не хватало, по бабам…

– А я, знаешь, – голос подвёл её, дрогнул. – Всё жду этого. Каждый раз, когда ты задерживаешься, когда вы ставите эксперименты на выезде, когда вы с Серовым отдыхаете… Всё думаю, скоро ли ты поддашься…

– Нина, перестань!

– Ведь я же с тобой всё это время… – она вытерла нос рукавом дублёнки, но не всхлипнула. Держалась. – Ни разу… Да и как я… Н-не могу, Костя. Не могу.

Я, толкая кресло, видел лишь, как Нина опустила голову, качнув хвостом каштановых волос. Но в мыслях передо мной возникло её сморщенное страхом и безысходностью лицо.

Горло стиснула скользкая хватка отчаяния. Я поспешил исправить положение.

– Нет-нет, Нин, не думай об этом. Теперь всё закончится. Да, та гипотеза накрылась… Но эта – она уже подтверждается! – бодро, даже чересчур бодро затараторил я. – Это такой прыжок веры! Мы закончим эксперименты, подведём теоретическую базу… На этой неделе сделаем доклад. Скоро точно всё будет в порядке. Мы с тобой ещё будем танцевать! А если бы я тогда не пришёл домой в отчаянии, то и не заметил бы тот фонарь, и ещё чёрт знает когда бы только до этого додумался!

– И до чего же?

Я стал объяснять ей нашу теорию. Про то, что пси-поле в пределах Пскова приобрело новые свойства и стало ретранслятором психической активности. С какого перепугу так произошло и почему именно здесь – вопрос десятый. Но результат налицо.

Люди хмурятся, ссорятся, пьют и воруют – и город вокруг, чувствуя это, становится угрюмым и враждебным. Меняется цвет фонарей в тон настроению, оживают монстры из ночных кошмаров, страшные городские легенды. Сами улицы порождают опасность. Ожившие столбы, чёрные собаки, кислотные дожди… Всё, что есть светлого и зелёного – деревья из Ботсада – топится в Великой. Вечная слякоть, гниющая еда, рисунки на стенах и тошнотворные фантомы в туманном мареве над рекой. Всё это проецируют на город сами люди. Город эти проекции возвращает – людям становится ещё хуже, они снова проецируют кошмары… Замкнутый круг.

– Одного я не могу понять, – Я развернул кресло к грязным перилам, на удивление смирным на Ольгинском мосту, закурил. – Кто это такой и почему он здесь шляется. Головы и собаки – фантомы. А этот – нет. Фонари и перила – тоже по-настоящему калечат людей. Я что-то упускаю. Ведь должна быть какая-то связь…

Перед нами, метрах в двухстах, размашисто шагала по воде размытая фигура. То ли у меня в глазах всё ещё плясали зайчики от разглядывания белоснежных самоедов, то ли солнце слабо пробивалось сквозь тучи, но мне почудилось, что балахон на фигуре не чёрный, а лишь линяло-тёмный, точно застиранный до бесцветности.

Нина, кажется, успокоилась. Моё учёное бормотание всегда действовало на неё как анальгетик. Не уверен, что она очень уж внимательно слушала, но по крайней мере глаза её были сухими.

– Гляди! – Нина вскинула руку, указывая пальцем на отделившуюся от стаи чайку. – Какая белая! Откуда она взялась?

У меня отвисла челюсть.

– Сканер… – прошептал я. – Картинка на берегу…

Мне вспомнилось полупьяное бормотание Лёши Серова. Он всё не мог вспомнить, какая несостыковка его смутила в карте речного дна, составленной ультразвуковым сканером. Вот, почему не вспомнил. Ведь и берег попал в зону осмотра. Вырисовывались на нём силуэты гидрологов, смутные пятна спящих собак, лавки и мусорки… А чайки?!

Те угрюмые грязно-серые чайки. Их не было на картинке.

Я тупо следил взглядом за витающей по небу белой птицей – единственной в буровато-серой стае. Откуда она взялась?

Перевёл взгляд на идущего по реке и изо всех сил напряг глаза. Картинка не прояснялась, но цвет балахона действительно стал тёмно-тёмно-серым. Не чёрным.

А потом фигура подняла руку и помахала мне.

* * *

– Есть мнение, товарищи коллеги, – начал доклад Серов, – что фантомы порождаются присутствием в пространстве аномальных физических частиц, которое бесполезно изучать с точки зрения традиционной физики.

«Традиционной» – значит без учёта пси-полей. Я стоял рядом, переключая слайды. Перед нами за длинным П-образным столом сидели руководители отделов Бюро Исследований и Противодействий Аномальным Событиям, эксперты и приглашённые консультанты по фантомам и психическим аномалиям.

– Фантомы, порождённые флуктуациями ноосферного поля, не подчиняются традиционным законам оптики – это мы знаем давно. Как и то, что они оказывают влияние на психику.

Но проклятие Пскова позволило пролить свет на взаимодействие психики и материи.

В зале зашумели.

– Придётся выделить новый класс аномалий, – повысил голос Серов. – Рабочее название «Эхо». Оно оказывает эффект, обратный «Толстяку». Не подчиняет людей своей воле, а перестраивает пространство сообразно их мыслям. Своего рода психический ретранслятор. Мы с товарищем Ясинским, – он кивнул мне, я поднял руку, – разработали модель возникновения фантомов, объясняющую их нетипичное поведение. Значительный вклад в нашу работу внесла Ланцева Юлия Викторовна, старший научный сотрудник, специалист по фантомам. К сожалению, по состоянию здоровья она сейчас отсутствует.

Я раздосадованно пожал плечами. И как только она умудрилась заболеть прямо перед этой презентацией? Ведь две недели корпела с нами над расчётами!

– Итак, «Эхо» формирует особое поле ноосферы. Так называемую зону амбивалентной аномальности.

– Что вы имеете в виду под амбивалентной? – спросил, нахмурившись, старший гидролог.

– Это значит: она может быть, а может – не быть, – туманно ответил Серов. И спохватился: – Речь идёт о вероятностном поле аномальной активности. Как вероятностное поле нахождения электрона в уравнении Шрёдингера. Взгляните, у нас получились весьма схожие формулы.

Я поспешно открыл нужный слайд.

– В этом поле находится… гм, потенциальная энергия аномальной активности. Поэтому некоторые фантомы Пскова имеют это свойство амбивалентности: с одной стороны, они – бесплотные оптические иллюзии, возникающие из-за лёгкой напряжённости пси-поля. Костя, покажи модель…

Я выставил слайд, где над условной картой Пскова размазались цветные пятна, расположенные по градиентам. Картинка получилась очень похожая на те, что показывают в прогнозе погоды. Только у нас вместо температур и скорости ветра цвета отображали аномальную активность.

Самым густым красным был замазан центр – по обе стороны от Великой, возле Кремля и Троицкого моста. Там, где кто-то ходил по воде и летали бесплотные чайки.

– А с другой стороны – это поле квантовых флуктуаций, создающих материальные тела. Похожий принцип лежит в основе магнитных и пространственных аномалий, известных нам.

– Можно подробнее об амбивалентности?

– Конечно. Мягкое воздействие – вроде попытки подплыть к фантому – разрушает оптическую иллюзию, фантом исчезает. Но при жёстком физическом воздействии пространство меняет структуру, и иллюзия обретает материальность по принципу противодействия.

– То есть, поэтому, когда мы стреляем в ходящего по реке, он становится прочнее стали?

– Да. То же и с ультразвуком. Он отражается. А когда мы подплываем – фигура опять рассеивается, и река остаётся просто рекой.

– Но зачем нужен этот фантом? Как он связан с городом?

– А вот это ключевая идея, – прочистив горло, сказал я. Все перевели на меня взгляды. – Нам удалось установить, что поле амбивалентной аномальности Пскова тесно связано с пси-полем. Природу этого воздействия предстоит установить, придётся работать с энцефалограммами, но мы с товарищем Серовым уже начали разрабатывать эксперимент. Полный протокол представим на следующем собрании. Хм, вернёмся к полю…

Я рассказывал то же, что неделю назад говорил Нине на мосту. О ретрансляторе, воплощённых страхах, крадущихся призраках, о замкнутом круге. Почему город вымер и превратился в живой кошмар, почему над корпусом Бюро уже две недели не было дождей, как с этим связаны картинки собачек, которых мы сегодня заменили на котов – результат остался тем же. Умолчал лишь о том, что стопку фотографий самоедов я забрал с собой, чтобы расклеить по дому для Нины. – …единственное, чего нам не удалось установить: почему всё началось именно этой весной и именно во Пскове. Но ведь и в других городах происходят странные вещи. Никто не знает, почему пропадают люди в калужских лесах.

Почему Воркуту заполонили призраки. Почему в Ховринской больнице «Толстяк» появился, а в петербургском «Красном треугольнике» – нет.

– Проще говоря, с причинами этого отклонения разобраться так и не удалось, – ёмко подытожил Серов. Но мы установили следствия. И с ними уже можно работать. С чем нас всех и поздравляю!

Все зааплодировали. Я вытер пот со лба. Одна решённая задача породила десятки новых. Похоже, нас пока ещё не отпустят. Но на это плевать – лишь бы помогли Нине…

– А я подчеркну, – Серов старался перекричать шум, что наша работа не могла быть успешно завершена без помощи Юлии Викторовны Ланцевой! Поаплодируем ей!

Встал руководитель исследовательского корпуса. Жестом попросил тишины и спросил:

– С наукой понятно – а вот как нам жить с этим полем? Есть какие-то практические руководства, как себя вести, если на мосту шевелится арматура?

Серов пожевал губы, подбирая нужные слова. Наконец, ответил: