Запределье

Он лежал лицом вниз, раскинув руки и ноги, на чем-то твердом, напоминающем утоптанную землю с россыпью мелких и острых камней, впивающихся в тело. Сил не было, как и желания дышать и думать. Судя по ощущениям, волны боли прокатывались по коже, вскипали прибоем у островков наиболее чувствительных нервных узлов – все тело было изранено, обожжено, проткнуто насквозь шипами и колючками неведомых растений. Иногда наплывали странные, дикие, ни с чем не сравнимые ощущения: то начинало казаться, что у него не две руки и две ноги, а гораздо больше, то голова исчезала, «проваливалась» в тело, растворялась в нем, то кожа обрастала тысячами ушей, способных услышать рост травы… Но все перебивала боль, непрерывная, кусающая, жалящая, дурманящая, следствие каких-то ужасных событий, забытых живущей отдельно головой.

Шевелиться не хотелось. Однажды он попробовал поднять голову, разглядел нечто вроде склона холма, полускрытого багровой пеленой дыма, и получил колоссальный удар по сознанию: показалось – тело пронзило током от макушки до кончиков пальцев на ногах! Он закричал, не слыша голоса, извиваясь, как раздавленный червяк, и потерял сознание, а очнувшись, дал зарок не шевелиться, что бы ни случилось.

 
Кто-то внутри него произнес:
Подыми меня из глубин
бездны вечного униженья,
чтобы я,
как спасенный тобою пророк,
жизнью новою жил^[9].
 

Ратибор напрягся и на мгновение выполз из скорлупы внушенного кем-то или чем-то образа «раненного на холме», сумев понять, что находится в гондоле «голема», укутанный в слой компенсационной физиопены, однако тут же последовал беззвучный, но тяжелый и болезненный удар по голове (пси-импульс!), и снова вернулось ощущение, будто он лежит, изувеченный, на склоне каменистого холма…

Ленивые мысли обрывались, мешали друг другу и копошились в болоте успокоения: черт с ним, полежу, так хоть меньше болит… интересно, кто сейчас говорил про бездну? Он что – не видит, в каком я положении?… Неужели никто не видит, что я здесь лежу?…

И снова рядом тихо, но четко кто-то произнес:

– Очнись, опер, пока совсем не рехнулся…

– Кто говорит? – вяло поинтересовался Ратибор. Голову пронизала острая свежесть, пахнуло холодом и озоном, он снова увидел перед глазами красный транспарант: «Тревога АА», но не удержался на краю сознания и скатился в пропасть видения, призрачных ощущений и боли…

Еще дважды он пытался бороться за самостоятельность и свободу, испытывая чудовищные боли и муки, и наконец преодолел барьер внешнего воздействия, с которым яростно боролся на уровне эмоций и подсознания. Он находился в кокон-кресле «голема», подключенный к системе аварийной реанимации: в венах обеих рук иглы питания и гемообмена, на груди – «корсаж» водителя сердечного ритма, на голове – шлем максимальной пси-защиты.

Жив, подумал Ратибор почти с испугом, но ситуация дошла до реанимации, как говаривал Аристарх… Ничего не помню! Удалось или нет? Где я, черт побери? «Проводник, – мысленно позвал он, испытывая приступ слабости, вспомнил имя координатора „голема“ и поправился: – Дар, высвети информацию и дай внешний обзор».

– Слава Богу, ожил! – отозвался инк. – Здесь не слишком уютно и повышен пси-фон, чувствуешь?

Ратибор только теперь ощутил неприятную давящую тяжесть в голове и покалывание в глазных яблоках – результат воздействия мощного пси-поля.

– Где – здесь?

– Не знаю, – честно сознался координатор. – Попробуй разобраться сам. Даю обзор.

В глаза Ратибора хлынул призрачный свет, мелькнули более темные полосы, потом более светлые, длинным серпантином закружились вокруг светящиеся кометы, искры, шлейфы дыма…

«„Голем“ вращается! – сообразил Ратибор. – Вернее, кувыркается в воздухе… или в вакууме?»

– Стабилизация по трем осям! – приказал он координатору. – Локацию в длинноволновом диапазоне, выдачу параметров среды.

Верчение цветных струй и полос вокруг замедлилось, полосатый хаос распался на бесформенные пятна, мигающие огни, клубы и полотнища дыма, странные скрюченные тени, двигающиеся в дыму. Изредка сквозь дым пробивались зеленые зарницы, и весь пейзаж передергивался, будто его сводила судорога. В такие моменты в гондоле «голема» раздавался гудок и перед глазами пилота вспыхивало слово «Радиация» и цифры – ее уровень внутри аппарата.

Локация в длинноволновом диапазоне ничего не дала: радиоволны вязли, словно в дыму, и не возвращались, поглощаемые средой. Высокочастотные волны оконтуривали в дыму какие-то зализанные, округлые предметы, медленно перетекающие друг в друга, за которыми на пределе видимости проступили твердые, ребристые и бугристые стены, перемежающиеся с нишами, пещерами и бездонными провалами.

– Миражи, – изрек координатор. – Я не в состоянии правильно оценить поступающую информацию. Все, что мы видим, на самом деле – фантомы, отражение и преломление внешних воздействий в наших органах чувств. Ложное видение.

– Отстроиться можешь?

– Пока не удается, слишком высок радиационный и пси-фон плюс мощное акустическое поле, сбивающее точную наводку датчиков. Хочешь послушать, что делается вокруг нас?

В уши Ратибора хлынула какофония звуков – от мяуканья кошек до взрывов и визга пил, выдержать этот грохот не смог бы никакой, даже специально тренированный человек. Координатор убавил громкость до бесцветного шипения, и Ратибор невольно пробормотал:

– Белый шум… это был шум, Дар, просто исключительно большой мощности.

– Около трехсот децибелов, далеко за болевым порогом, хорошо, что «голем» рассчитан на подобные воздействия.

Ратибор помолчал, впитывая порции данных, вводимых ему координатором.

Среда, в которой висел «голем», оказалась гелием с примесями инертных газов и паров металлов от железа до осмия, и была она пронизана целым «пакетом» смертельных для человека излучений. Инк «голема» сумел разобраться лишь с тремя их типами: гамма-радиацией, нейтринным потоком и протонными пучками высоких энергий, остальное излучение Дар мог оценить только качественно, по реакции универсальных регистраторов. Не ответил он и на вопрос пилота, где находится «голем».

– Во всяком случае, не в открытом космосе, – заявил он не без юмора. – Это может быть и поверхность неизвестной планеты, куда нас закинул чужанский «перевертыш», и ее недра, или ядро формирующейся звездной системы.

– Или внутренности Конструктора. Я склонен полагать, что роиды хорошо просчитали путь своего посла и теперь мы где-то в недрах Конструктора. Единственное, что меня тревожит, это отсутствие самого роида. И К-мигранта. Запускали-то нас вместе.

Накатила вдруг волна слабости, в глазах замерцала льдистая зелень, руки и ноги стали ватными, тошнота подступила к горлу, сознание померкло… ненадолго. Дар реагировал мгновенно, вводя стимулятор и питание.

Голова прояснилась, хотя тошнота осталась.

– Давай поищем, – сказал Ратибор, обливаясь потом; и тут же по коже спины, груди, под мышками щекотно пробежали пальцы медкомплекса, стирая пот.

Координатор направил «голем» вверх – если можно было назвать верхом пространство над вершиной аппарата, и словно прорвал невидимую пленку, скрывавшую до этого от человека иные пейзажи, – «голем» вырвался в солнечный день на Земле! Впрочем, не на Земле, как понял ошеломленный Ратибор, вглядевшись в представший перед глазами пейзаж, освещенный так, словно светился сам воздух.

Холмистая равнина, поросшая ковром густых трав и цветов, уходила во все стороны в бесконечность, а не до линии горизонта, как на Земле, и точно такая же равнина простиралась над головой, словно отражение в полупрозрачном зеркальном слое. Но этого было мало: справа и слева, достаточно далеко от «голема», если верить ощущениям и датчикам машины (около тысячи километров, подсказал Дар), угадывались вертикальные эфемерные стены с горными и другими ландшафтами, которые иногда становились реальными, четко и ясно видимыми. Этот мир напоминал геометрическую фигуру из по крайней мере шести пересекающихся под прямыми углами плоскостей, каждая со своим пейзажем и особенностями рельефа, но пять из них были эфемерными, призрачными, как миражи, и лишь одна не давала повода к сомнениям относительно своей реальности.

– Гексоид Гаргантюа, – проговорил Дар, и Ратибор вспомнил, откуда ему известен диковинный мир: в материалах о первом появлении Конструктора, тогда еще в виде споры – сверхоборотня, как его прозвали, было описание иллюзорного путешествия одного из безопасников, Диего Вирта, по точно такому же миру, которому дали название Гексоид Гаргантюа. История повторилась. Разве что путешествие Берестова происходило наяву.

– Мы внутри Конструктора, – подвел итог своим размышлениям Ратибор. – Это его масштабы и ландшафты.

«Голем» двинулся над равниной по разворачивающейся спирали, преодолевая тугое сопротивление местной воздушной среды: гелий, инертные газы, пары металлов.

– Гелий? – внезапно удивился Ратибор. – И трава на холмах? Что это значит?

– Только то, что мы внутри Конструктора, – буркнул координатор. – У меня нет никаких сомнений в реальности холмов и всего остального, поступающая информация однозначна и не требует специального анализа. А почему трава не может расти в гелиевой среде?

– На вид-то она земная…

За одним из дальних холмов блеснула серебристая полоска. Ратибор не раздумывая повернул в ту сторону и через минуту полета посадил «голем» на холме рядом с дорогой из тускло блестевшего материала, напоминающего серебро.

– Я выйду.

– Не советую, – хмыкнул Дар. – Радиационный фон тут поменьше, но пси-фон пульсирует за пределами обычных человеческих возможностей.

– Открывай.

Координатор подчинился.

Кокон-кресло «голема», представляющее, по сути, его рубку, «вывернулось наизнанку», словно толстая шуба, освободив пилота. Ратибор, упакованный в герметичный кокос, выбрался из кресла, обошел его и влез в тесный прозрачный цилиндр, занимавший все остальное свободное пространство рубки. В то же мгновение цилиндр сжался и обтянул пилота прозрачной бликующей пленкой. Ратибор защелкнул энергопояс, прицепил к нему «универсал», встал на белый круг у стены, и упругий бутон трапа вынес его наружу.

Материал дороги оказался не серебром, не металлом вообще: стоило Ратибору шагнуть, как вся блестящая полоса дороги вдруг покрылась сеткой трещин, будто была сделана из хрупкого фарфора. Цветы по обочинам дороги напоминали сложные детали каких-то машин, зубчатые колесики старинных часов и просто абстрактные головоломки, зато трава была настоящей земной травой, мягкой и шелковистой, и, сорванная, ни во что не превращалась. Ощущая непривычную тяжесть во всем теле и раздражающий глухой шум в голове, Ратибор задумчиво перетер в пальцах зеленые волокна, побродил в окрестностях черной островерхой скалы «голема» с распахнутым зевом люка и прозрачным пузырем трапа, закрывавшим люк, и влез в аппарат. Процедура пеленания и подключения к системам связи, управления и анализа заняла две минуты, после чего «голем», превращенный в плоский летательный аппарат, помчался над дорогой, скрывавшейся в дымке где-то в невообразимой дали. В следующее мгновение ландшафт под «големом» искривился, холмы вспыхнули электрическим сиянием, потрясающей силы удар обрушился на пилота неожиданно и бесшумно, словно удар лапы подкравшегося тигра, Ратибор ничего не успел понять и предпринять…

Он снова лежал на склоне холма, израненный и беспомощный, и боль кругами ходила по телу, и кровь толчками вытекала из открывавшихся ран, и не было сил поднять голову, чтобы оглядеться, принять более удобную позу и позвать на помощь…

Следующее видение было иным и неожиданным: он лежал, связанный, в каменной темнице, кругом стояли враги и раз за разом били по телу ногами в сапогах с твердыми мысами…

Ратибор очнулся.

«Голем» висел над дорогой, упиравшейся в город, вполне земной, с рощами и садами, комплексами зданий и старинных архитектурных сооружений, памятников старины, ставших музеями, и город этот был знаком пилоту до боли. «Рославль!» – сообразил Ратибор, глотая витаминизированное желе через подсунутый Даром мундштук.

– Что это было со мной? – спросил он мысленно.

– Скачкообразное повышение мощности тета-линии пси-фона, – ответил координатор. – Эффективной защиты от излучения найти пока не могу. Терпи.

– А что за город впереди? И когда он появился?

– Судя по некоторым особенностям, это ваша родина – Рославль, хотя есть и «лишние» детали, а появился он минуту назад, сразу после пси-импульса, практически мгновенно. Конструктор демонстрирует нам возможности К-физики.

– Вряд ли эти странные метаморфозы – демонстрация, скорее попытки осмыслить свое положение в «шубе» иного пространства. Возможно даже, что Конструктор в данный момент находится в бессознательном состоянии. Надо искать его нервные узлы, попытаться сообщить о себе, выдать всю привезенную информацию, и хорошо бы отыскать коллег по посольской миссии – К-мигранта и чужанина.

– По-моему, они здесь, в городе, даю вариацию.

В панораме, развернувшейся перед глазами пилота, возникли два светящихся кольца, ограничив часть изображения, понеслись навстречу, увеличиваясь, пока не заняли все поле зрения, причем пейзажи и в том и в другом кольце Ратибор мог рассматривать по очереди, не переводя глаз.

В первом кольце сквозь заросли тополей и бамбука виднелся стройный контур драккара, в котором находился посол К-мигрантов, а во втором за старинной церквушкой с зеленым куполом и золотыми крестами чернела стометровая глыба роида. Но самое странное состояло в том, что жителями города, спешащими по своим делам, были… «серые люди»!

– Бред! – сказал Ратибор, растворяясь в очередном приступе слабости.

– Тогда мы бредим оба, – отозвался координатор с горечью. – Вынужден констатировать, что мои возможности адекватного отражения действительности исчерпаны, а методы анализа обстановки несовершенны.

Ратибор, напрягаясь, попытался сфокусировать внимание на псевдо-Рославле, созданном не то его воображением, не то какими-то сложными движениями души Конструктора, и получил очередной удар пси-поля, потрясший организм до глубин подсознания; он полз по горячим углям и зарослям острых игл, сплошным ковром покрывающим пол, стены и потолок бесконечной узкой пещеры, и кричал от боли, когда стены сближались, а потолок опускался, сжимая тело в страшных тисках акульей пасти…

Кто-то наклонился над ним, прохладные пальчики пробежали по затылку, снимая боль и жар, осторожно коснулись спины, рождая щекотные волны пупырчатой кожи.

Ратибор заставил себя открыть глаза, повернуть голову набок и увидел чьи-то босые ноги, загорелые, стройные, легкие. Женщина присела, и он увидел ее лицо, лицо Насти Демидовой, строгое, красивое, тонкое, с бровями вразлет и пухлыми губами с печально опущенными уголками.

– Вставай, мастер, – сказала Настя низким голосом, кладя ему на лоб прохладную ладонь. – Надо идти.

– Куда? – прошептал он, привычно ожидая боли, но боли почти не было, лишь покалывание в кончиках пальцев рук и ног, да пульсировал сосудик на виске, словно в голове тикала заведенная мина.

– Нас ждут. – Настя просунула руку под его шею и приподняла голову. – Поднимайся, мастер, пора выбирать друзей.

Ратибор осторожно приподнялся на локтях, сел, прислушиваясь к себе, – почти никаких болевых ощущений, только в глазах все поплыло от слабости; он сжал зубы, борясь с организмом, а когда приступ прошел и мутная пелена слепоты сползла с глаз, обнаружил, что сидит на траве совершенно голый, весь в страшных рубцах и недавно затянувшихся лиловых шрамах.

Настя, одетая в струящееся нежгучее пламя, подала ему кокос.

– Одевайся, опер.

Ратибор, не испытывая никакого смущения, потрогал длинный глянцево-синий шрам на груди, уловил пульсацию крови под пальцами, поднял голову.

– Когда это меня так?… Где я? – Он огляделся.

Поляна в лесу, заросшая травой и грибами с бусинками глаз, над головой зеленое небо с белыми пушистыми облаками, воздух свеж и ароматен, стволы деревьев светятся и потрескивают, кора на них слегка шевелится, как живая, меняет рисунок…

– У нас в Рязани грибы с глазами, – пробормотал Ратибор. – Их едят, а они глядят… Где я, Стася?

Что-то мешало ему последовать совету Анастасии, какая-то внутренняя неуверенность, неловкость, стеснение, тревожное чувство ожидания беды… и нечто похожее на шепот в голове. Ратибор прислушался и уловил слабый, как дыхание, голос:

– Очнись, очнись, опер, выходи из транса, рискуешь не выкарабкаться никогда… очнись…

Тревога усилилась, внутренняя неловкость переросла в сомнение в собственной трезвости. И все время казалось, что откуда-то сквозь стенку глухоты доносится неистовый шум: грохочут барабаны и литавры, ревут трубы, визжат валторны, но он ничего этого странным образом не слышит, лишь чувствует…

– К черту! – громко объявил Ратибор, вспоминая, кто он, и бросая кокос на траву, которая стала торопливо поедать костюм. – Я посол, и все это мне грезится! Извини, Настя. – Он изо всех сил ударил себя кулаком в шрам на груди и зарычал, кусая губы, – боль навалилась обжигающим водопадом кипятка и кислоты, сознание помутилось…

Тампон влажной кошачьей лапой прошелся по лицу. Ратибор открыл глаза и обнаружил себя в рубке «голема». Кожа лица и рук горела, в костях застыл расплавленный свинец, мышцы тела судорожно передергивались, дезорганизованные внешним пси-излучением, в ушах стоял глухой шум, рожденный бессвязным говором сотен людей.

– Плохо дело, – прошелестел еле слышный мысленный голос координатора. – Мне все труднее возвращать тебя из глубин иллюзорного бытия. Конструктор постепенно растворяет в себе твое «я»… да и мое тоже, хотя бредить я и не способен. Что делать будем?

– Дай картинку.

– Какой в этом смысл? Видеокамеры тоже не в состоянии отделить реально существующий ландшафт от миража.

Перед глазами Ратибора вспыхнул цветной туман, в протаявшем черном окне сверкнула изумрудная капля, приблизилась, превращаясь в планету… Земля?!

Пилот закрыл глаза, проглотил ком в горле, ощущая себя совершенно разбитым, но тут же открыл снова, сопротивляясь слабости и нежеланию жить вообще. Се человек, подумал он о себе в третьем лице, пока борется – живет. В памяти всплыло: человек начинается там, где кончается удовлетворение потребностей.

Кто-то засмеялся, задыхаясь. Может быть, он сам.

– Вперед, к Земле!

– Этот объект не может быть Землей, – неуверенно возразил координатор. – Советую не идти на посадку.

– Нас испытывают, и отказаться от испытания – значит проиграть.

– Откуда известно, что нас испытывают? Скорее мы попали в один из больных органов Конструктора, и все наши видения – следствие его беспамятства, бессознательных судорог.

– Ты, наверное, прав, Дар, но и я чую в себе странную уверенность в правоте своих предсказаний. Конечно, интуиция – символ не знания, а веры, но я себе верю.