Пролог

Подходило к завершению одно из самых жестоких столетий, когда-либо известных со времён существования разумного человечества. Зака́нчивался ноябрь 1998 года; он плавно готовился перейти в декабрь, а затем стремительно ворваться в последний год уходящего в прошлое второго тысячеле́тия. Чем же знаменателен тот переходный период, приковавший к себе столь пристальное внимание?

Не стоит углубляться во все хитросплетения общественной жизни, какие в те далёкие времена происходили в Великой России, а следует остановиться лишь на единственном частном случае. Он вытекал изо всего того немыслимого хаоса, что образовался в некогда могучей стране, теперь же раздираемой на части бессовестными политиками и бандитскими группировками.

Итак, наступил третий вторник на удивление погожего ноября. Двигаясь осторожной походкой, по пустынной ивановской улочке неторопливо пробирается молодой человек, одетый в чёрную ко́жанку и обыкновенный спортивный костюм; на ногах обуты потрепанные, видавшие виды, кроссовки. Угнетённым состоянием и угрюмой, но красивой физиономией он выражает затаённый испуг, заставляя предполагать, что с ним приключились какие-то крутые, неразрешимые неприятности. Озираясь по сторонам, словно бы опасаясь, что из кромешной тьмы покажутся лихие преследователи, мужчина бросает пугливые взгляды на окружающую пустынную местность. Стои́т глубокая ночь; на улице не видится ни единого человека.

Несмотря на позднее время, беглец оказался не одинок – его сопровождает маленькая, шестилетняя девочка. Она напугана ничуть не меньше отца (а молодой человек, конечно же, приходится ей родимым отцом), поэтому периодически жалобно всхлипывает и увлажняет милые щёки непрошенными слезами, обильно сочащимися из ярко-зелёных, поистине изумрудных, глазок. Не стоит говорить, что девчушка тем привлекательнее, чем её маленькая головка украшается пышными белокурыми волосами, а продолговатое личико, нежное и прекрасное, выглядит практически безупречно.

– Папа, – обратилась она к встревоженному мужчине, не в силах скрыть явную дрожь, появляющуюся в совсем ещё юном голосе; вопреки необычной ситуации она продолжает сохранять мелодичные и звонкие интонации, – я очень боюсь. Когда мы уже придём?..

Куда именно они собирались, дочка не уточнила, потому что (если уж быть правдивым) и сама не знала, куда ее увлекает беспечный родитель. Хотя она была ещё достаточно несмышленой, но по тому подавленному состоянию, в каком последние часы пребывал обеспокоенный, удручённый отец (казалось бы, всегда жизнерадостный и обычно спокойный?), малышка (каким-то невероятным детским чутьем!) отчетливо понимала, что случилось что-то очень серьёзное и что их жизни подвергаются вполне реальной опасности. Наверное, поэтому она и была всецело уверена, что сообразительный молодой человек обязательно найдёт какой-нибудь приемлемый выход и что он сможет сделать так, чтобы они надёжно спрятались, избежав сгустившихся над ними неведомых неприятностей. Именно по той надуманной причине она и задавала тревожный вопрос, и с надеждой поглядывала на озабоченного родителя, и дожидалась утвердительного, прямого ответа.

– Прости, Наташенька, – печальным голосом ответил смущённый спутник, опускаясь пред ней на колено, – но, видимо, сейчас нам отправиться некуда… Твой папа втянул тебя, милая детка, в нехорошее, весьма и весьма опасное, дело, а как из него удачливо выбираться – он просто не знает. Меня, скорее всего, убьют, – Наташа всхлипнула гораздо сильнее, – поэтому я поведаю тебе одну жуткую, страшную тайну, которой я сделался случайным свидетелем и из-за которой с нами и случились все последние немалые неприятности.

– Какую тайну? – сквозь слёзы промолвила рыдавшая девочка.

– Недавно мой босс, – начал грустную повесть угрюмый рассказчик, увлажняя тоскливые очи струившейся влагой, – раздобыл одну секретную карту, где с достоверностью было указано, как можно найти спрятанное древними русичами редкостное сокровище. Я имел большую неосторожность – завладел той ценной находкой, и именно из-за моего непродуманного поступка наши с тобой жизни и подвергаются сейчас нешуточной, едва ли не самой ужасной опасности. Так получилось, что оригинал той карты был уничтожен, но я вовремя успел нарисовать с него поддельную копию – ты же знаешь, как я отлично рисую? – заплаканная девчушка кивнула белокурыми локонами; мужчина тем временем продолжал: – Я разделил ее на́ две равные части и спрятал их в двух маленьких медальонах: один отда́л твоей маме, другой оставил себе.

Молодой человек достал из кармана простенький овальный предмет, нажал на миниатюрную кнопочку и открыл его верхнюю крышку. Внутри оказалось изображение привлекательной девушки, очаровательной улыбкой «смотревшей» с имевшейся в основании корпуса глянцевой фотографии.

– Здесь, – продолжал смятенный повествователь, не перестававший плакать, но и стремившийся взять себя в руки, – между вставленной фоткой и металлическим корпусом как раз таки и спрятан тот злосчастный клочочек. Я отдаю медальон тебе. Храни его как зеницу ока… до поры до времени, пока не станешь достаточно взрослой. Тогда вы с мамой соедините две половинки и добудете то несметное богатство, которое сможет обеспечить вам полностью безбедную жизнь – вплоть до самого скончания века! Никому не говори про имеющуюся частичку – даже собственной матери! – потому что никто на свете не должен быть в курсе, что тебе известна та жуткая тайна. А иначе?.. Не останется тебе на спасение совсем никакой надежды. Я-то, уж точно, едва лишь прознал о чужом великом секрете, сразу сделался обречённым на глупую смерть, но тебя я попробую выручить – попытаюсь отвести от любимой дочки неминуемую большую опасность! Пока я тебя куда-нибудь спрячу, а когда из родильного дома – где, как известно, наша мама рожает младшего братика – её немного попозже выпишут, вы оба друг друга отыщите. Дальше станете просто жить, насовсем избавившись от тягостных, мучительных неприятностей. Меня к тому времени «по-любому» не будет, то есть вы перестанете подвергаться суровому риску.

После последних слов зеленоглазая малышка разразилась безудержным рёвом и, не в силах промолвить ни слова, бросилась к ближайшему родственнику на сильную шею; она крепко прижалась к нему и хрупким, и маленьким тельцем. В то же самое время отец прятал бесценный кулон в карман её верхней куртки; закончил он как нельзя более вовремя, так как именно в последний момент (словно из ниоткуда!) возникли три мужские фигуры, разгоряченные быстрым бегом и одетые в утеплённые костюмы, больше пригодные для спортивного тренинга.

– Ага, поганый мерзавец! – проговорил тот, что выглядел представительнее всех остальных. – Попался, «паскудная гнида»! Долго мы за тобой пробегали, но, как водится, «Бог не Никита-Харинский», и он отлично видит, кому воздать по всем его паршивым заслугам, – настал и тебе, «прогнивший братан», черёд сполна расплатиться.

– Хватит с ним лясы тупые точить, – резким окриком оборвал говорившего маленький, плюгавенький человечишка, хотя и не обладавший значительной силой, но среди остальных выделявшийся и сильным духом, и мужественной натурой (явно он обладал в той группе безграничным авторитетом), – босс сказал, что «валить» его нужно сразу: он узнал некую ужасную тайну, неподвластную нормальному пониманию. Понятно, жить с таким тяжким грузом ему стало попросту не под силу, хи-хи! – он злорадно хихикнул.

И тут же!.. Достал из кармана дореволюционный револьвер, приставил дуло напрямую ко лбу опешившего мужчины (как известно, стоявшего на правом колене) и произвёл один, единственный, выстрел, оборвавший бренное существование предавшего человека.

– Убей малу́ю девчонку, – бросил отмороженный бандит грубо, кивнув второму бандиту, заговорившему первым, – нам велено сделать всё аккуратно и не оставить за собой совсем никаких «следов».

Громила, к которому обращались сказанные слова, поражённый безграничной жестокостью, открыл было рот… однако возразить ничего не посмел, а только молча подня́л испуганную малышку и понёс её в затемнённую неизвестность глухого проулка.

– Правильно, – с усмешкой прокричал ему главный, – а трупик девчачий выбрось в сточную канаву, да понадёжнее спрячь – чтобы искали подольше.

Он беззастенчиво рассмеялся (как считал) удавшейся шутке, а его могучий товарищ, отошедший на приличное расстояние, в то же самое время зажимал огромной ладонью трепетный ротик и опускался перед беззащитной малюткой на оба колена.

– Послушай-ка меня, ма́лая детка, очень внимательно, – говорил он повелительным полушепотом, – от того непреложного условия, как ты себя сейчас поведёшь, будет зависеть серьёзное обстоятельство – останешься ли ты в живых или же нет.

Не в силах сдерживать беспрестанно струившихся слёз, маленькая девчушка (какой-то не по-детски развитой интуицией!) нежданно-негаданно осознала, что странный большущий дядька почему-то питает к ней исключительно добрые чувства. Сама не зная, как получилось, она перестала хныкать и молча внимала, что ей теперь говорилось. Сердобольный мужчина настойчиво продолжал:

– Я сейчас выстрелю вот из «ентого» пистолета, – он показал оружие модели ТТ, – чтобы ты нисколько не пострадала. Тебе до́лжно тупо молчать и ни в коем случае не реветь, иначе сюда придёт тот дядька, другой, а он-то тебя ужо, не «сумлевайся», не пожалеет.

Наташа утвердительно кивнула белокурыми волоса́ми, отчётливо подтверждая, что понимает предельно ясно. Тем временем обильные слезы, лившиеся по дрожавшим щекам, увлажняли гладкую, нежную кожу, не забывая проникать и в приоткрытый, но молчаливый роток. А сострадательный бандит подводил милосердное напутствие к логичному завершению:

– Я оставлю тебя здесь, в придоро́жной канаве. Ты непременно дождёшься, пока мы все не уйдём. Потом выбирайся наружу и сразу же отправляйся домой. Тут ни в коем случае не задерживайся, над убитым родителем ни разу не плачь. Всё ли тебе, мала́я деточка, ясно?

– Да, – дрожавшим голосом проговорила понятливая малышка, совсем как взрослая собрав воедино всю детскую волю.

В тот ключевой момент раздался грубый окрик (того!), кто отдавал в преступной группе категоричные приказания:

– Ты чего, Буйвол, так долго? «Застрял», что ли, в хлипкой девчонке? – на чудовищной фразе послышался злорадный смешок, возвещавший, что говоривший выродок, а заодно и его беззаботный спутник довольны сильнее обычного; однако длилось дурашливое веселье недолго, и маленький человек, просмеявшись, визжавшим голосом крикнул: – Если решил позабавиться, то мы здесь вовсе не для того – найдёшь себе кого-нибудь после! Давай кончай маленькую «стервозку», да пора уже сваливать, а то мы и так уже основательно задержались.

– Всё, дольше медлить нельзя, – пробурчал доброжелательный незнакомец, направляя воронёное оружие кверху, – зажмурься – и… тогда я стреляю.

Наташа то́тчас же исполнила нехитрое указание, и в то же мгновение прозвучал пистолетный выстрел, для остальных возвещавший, что грязная миссия закончена полностью. Как и обещал, человечный бандит спустил перетрусившую малышку в придоро́жный кювет, где она, обливаясь нескончаемыми слезами, продолжила беззвучно рыдать; сам же он вернулся к циничным подельникам и неестественно грубым тоном отчитался о якобы совершенном отвратном убийстве:

– Как всегда, мне достается наиболее «затхлая» работёнка: никто не хочет мараться и убивать совсем ещё маленького ребёнка. До чего же мы все докатились – с детьми безвинными начали воевать?! Тьфу!

Он смачно сплюнул на чёрную землю и пошёл стремительно прочь, увлекая за собой преступных сообщников, радующихся удачно выполненному кровавому поручению.

***

В то же самое время во втором родильном отделении молодая белокурая девушка, обладавшая удивительными глазами, изумрудными и бездонными, готовилась к сложным, преждевременным родам; её уже положили на хирургический стол и склоняли делать предродовы́е по́туги. Вокруг столпился медперсонал, одетый в белые спецодежды. Облаченные в одинаковые халаты, с лицами, закрытыми одноразовыми повязками, все они имели внешнюю схожесть и, за исключением различных фигур, не представляли существенного отличья. По-видимому, работники здравоохранительной сферы озаботились чем-то необычайно серьёзным, поскольку, переглядываясь между собою, полушёпотом обсуждали создавшуюся неоднозначную ситуацию.

– У неё началось обильное кровотечение, – говорил мужчина, казавшийся много более старшим, – а в существующих условиях мы навряд ли его сможем остановить – надо принимать какое-то ответственное решение.

– То есть, – переспросила моложавая медсестра, помогавшая при проведении родовы́х операций, – получается, надо спасать нерождённого малыша… а несчастная девушка?.. Пусть она остаётся попросту обречённой – так, что ли?..

– Похоже на то, – согласился опытный врач, беря блестящий острозаточенный скальпель, – я сделаю ей кесарево сечение, вначале достану младенца, а дальше будем пытаться спасти и молодую мамашу. Хотя?.. Если быть до конца откровенным, лично я не вижу никакого определённого смысла.

– Постойте, – взмолилась истекавшая кровью прекрасная пациентка, наполняя зелёные глаза обжигающей влагой, – перед тем как я скоро умру, окажите мне маленькую услугу…

Она замолчала, вероятно пытаясь на что-то непростое решится, а после того как доктор ответил: «Говорите, мы сделаем всё, что находится в наших силах», трепетно продолжала: