«Начинаю вытаскивать себя из депрессии. Ищу работу». Катюша похвалила себя и пошла спать.

Спать. Надо поспать. Баранов считал, на облаках себя представлял, аутотренингом занимался. Не помогает. А завтра тяжелый день и очень важные задания.

Максим ворочался, уговаривал себя, но сон не шёл. Обычно, когда он ночевал в поселке у Льва Натановича, таких проблем не возникало. Лишь голова касалась подушки, наступало блаженное забытье и сны были крепкими, оздоравливающими. Но не сегодня.

Мысли о новых, навалившихся заботах будоражили. Как это сделать? Как это сделать по-умному, деликатно? Чем заняться в первую очередь?

Начинало светать. Из открытого настежь окна доносилось пение ранних пташек. Вот им хорошо. Не надо ничего придумывать, ни о чём заботиться.

Максим завернулся в одеяло и вышел на балкон. Тишина, покой, смирение. Вдоль ограды из дикой малины прошел охранник с собакой, приветственно махнув рукой. И вам того же.

Удобно уселся стоящую на балконе кресло-качалку, подложив под голову небольшую диванную подушку. Монотонно покачиваясь и размышляя о заботах грядущего дня, Максим незаметно уснул.

Проснулся от бьющего по глазам яркого летнего солнца и тихого, вкрадчивого голоса.

– Ой, Максимушка. А, ведь, проспал ты! Да и я тоже хорош, не услышал будильника! – Напротив Максима стоял Лев Натанович и укоризненно качал головой.

– Наверное, проспал, – ничуть не огорчился Максим. – А сколько времени?

– Так уж полдесятого утра, – Лев Натаныч глянул на ручные часы. – Но да ты не беспокойся. Позвонил твоему начальнику и отпросил до обеда.

– А начальник что? – Максим скинул одеяло, встал и с хрустом, сладко потянулся.

– Разрешил задержаться. Сказал, мол, заслужил ты небольшой отдых.

– А то! Такую сделку провернули! И не без моего участия! – Максим облокотился на балконные перила. – Хорошо же у вас тут! Прямо жить бы остался.

– В чем же вопрос? Оставайся, – радостно согласился Лев Натанович.

– Ага, – хмыкнул Максим. – Вначале загрузили по полной программе, заданий надавали таких, что и уснуть не мог, а потом оставайся.

– Максимушка, одно другому не мешает. – Лев Натанович тепло похлопал Максима по плечу. – Хотя, дела и вправду важные. Пойдем завтракать. Гришка оладьей пышных напек. А к ним варенье. Угадай какое?

– Неужели по землянику ходили?

– Ходили. Пойдем, не пожалеешь.

Вкуснятина необыкновенная! Максим макал еще горячие оладьи вначале в блюдечко со сметаной, а затем в варенье и быстро отправлял в рот. Почти урчал от удовольствия.

Гришка, дальний родственник Льва Натановича, лет шестидесяти, крепко сбитый, почти всегда улыбающийся, сидел рядом и с радостью посматривал на гостя.

– Вот прямо-таки любуюсь я на Максима. В здоровом теле – здоровый дух! – Гришка неожиданно проворно для его комплекции подскочил к плите и принес очередную партию оладьей. – Тут съешь один блинчик и сразу все на бока откладывается.

– Ой, запричитал, словно девка на выданье. Кому нужны твои бока-то? Григорий, сколько ты уж на меня работаешь? – Лев Натанович смаковал густой ароматный кофе из малюсенькой фарфоровой кружки.

– Почитай тридцать лет, – быстро прикинул Григорий и долил в блюдце варенье. – Как с Наташкой развелся, приехал к вам погостить, тоску сердечную унять, так и остался.

– А чего развёлся? – Спросил Максим, прикидывая, сможет ли одолеть еще парочку оладий.

– Дурак был, – вздохнул Григорий. – Думал, лучше найду, а не нашел. Ладно, хоть сына успел родить. Сашка теперь в столице обитает. Хорошо устроился, дома проектирует, деньги зарабатывает. Да я тебе рассказывал!

– Помню, – Максим отодвинул тарелки и взял кружку с чаем. – В том году внук ещё родился. Ты на крестины летал.

– Ох, и быстро время бежит, – Григорий снова засуетился и поставил на стол вазочку с зефиром, мармеладом и сухофруктами. – Мы и с тобой уже лет десять как знакомы.

– Гриша, ты бы не в воспоминания ударялся, а лучше б мальчику в дорогу поесть сложил. Опять на магазинных пельменях гастрит заработает. Лечи его потом. А болеть-то некогда. Тут, вон, какие дела пошли. Успевай, контролируй.

– Обижаете, Лев Натанович, – всплеснул руками Григорий. – Рано утром контейнеры собрал. В холодильнике ждут. И тефтельки, и супчик, и гуляшик с гречкой

– Всю ночь готовил? – рассмеялся Максим.

– Зачем же ночью? Встал в шесть утра и приготовил. Нынче подъемы легкие – на улице светло. Солнышко будит.

– Уж сколько просил: «Григорий, хватит с раннего утра греметь и шорохи наводить!» – заворчал Лев Натанович. – Сам не спишь и другим не даешь! Я, быть может, и до восьми часиков бы повалялся. Ан, нет. Приходится вставать. Его солнце поднимает, а меня запах кофе.

– Никакой гармонии меж вами, братцы, нет. – Резюмировал Максим и встал из-за стола. – Спасибо за завтрак. Поеду я.

– Так скоро? – загоношился Григорий, вытаскивая из холодильника лотки с едой. – Остался бы на обед. Щи с крапивой да щавелем сварю. Сплошные витамины.

– Ну, зачем растущему организму твоя трава? – покачал головой Лев Натанович. – Ему белок, мясо нужно.

– Так я на мясном бульоне и сварю, – начал пояснять Григорий. – Белки, жиры и углеводы в одной тарелке!

– Верю, но надо ехать. – Максим взял собранные пакеты и чинно раскланялся. – Премного благодарен за тёплый прием и вкуснейшую провизию. Время близится к полудню. Мне ещё домой заскочить, поставить всё в холодильник, а затем на основную работу.

– Основная работа у тебя здесь, – заметил Лев Натанович и хитро прищурился.

– А уж это как посмотреть, – ответил Максим. – Молодого ноги кормят. Надо везде успеть.

– Опять же, кто торопиться – тот опаздывает, – вставил Григорий.

– Так я и не тороплюсь. – Максим направился к выходу, придирчиво оглядев себя в большом зеркале около двери. – Ладно. Вечером созвонимся.

– Ты уж, Максимушка, поделикатнее. Дело тонкое. Надо осторожно подойти, познакомиться! – крикнул вслед Лев Натанович

– Приложу все усилия.

Максим поставил пакеты на заднее сидение машины и включил зажигание. Не спеша выехал из поселка, раздумывая над поручением. Легко сказать, поделикатнее. Неизвестно как подступиться. Ладно, чего-нибудь придумаем.

Надо что-нибудь придумать! Начнем с малого. Катя разослала резюме почти в десяток контор. Главное, пройти собеседование и устроиться на любую работу. Начать хотя бы с чего-то.

Любимая папина пословица: «Дорогу осилит идущий». Катя не знала, какова её дорога и мало представляла, в какую строну идти. Она не понимала, чего хочет от жизни, но инстинкт самосохранения подталкивал вперед. Спасай себя сама, девочка.

Самый простой способ, пришедший Кате на ум – внешнее преображение. Да и на собеседовании надо выглядеть если не солидно, то хотя бы благообразно, вызывая доверие.

Открыла платяной шкаф. Придирчиво рассматривая висящие вещи, с трудом отыскала пару приличных юбок и блузок. Небогато. Значит, надо идти в магазин, а это Катя очень не любила. Раньше она выбирала одежду либо с тётушкой, либо с единственной подругой Любочкой. Но тётя умерла, а Любочка с мужем уехала в Голландию. Придется идти одной.

Катя глянула на часы. Полчетвертого. Скоро жара маленько поутихнет и можно идти. Собираясь, посмотрела в зеркало. Волосы лежат как попало, неухоженные, непонятной длины. Пожалуй, раз в два года стоит всё же сходить к парикмахеру.

Из распахнутого окна в зале дул тёплый, пахнущий пылью и цветочной пыльцой ветер. Белый сетчатый тюль топорщился, словно парус, и мешал току воздуха. Катюша подошла и отдернула штору. Пусть для лета в её квартире не будет никаких препятствий! Комната залилась солнечным светом. Показалось, что папа, тетушка и бабушка с большого семейного портрета, висящего около пианино, одобрили её решимость.

Легкие светлые брючки, футболка, любимые сандалии. Полпятого вышла из дома и сразу на стрижку.

Парикмахер с сожалением посмотрела на вьющиеся светло-рыжие волосы и категорично заявила:

– Коротко стричь не буду! Подрежу сантиметров на семь посекшиеся концы, оформлю красивую причёску, но короткую стричь – ни за что.

Через час Катя не узнавала себя в зеркале. Другая. Некоторое время таращилась, рассматривая стрижку то с одной, то, с другой стороны.

– Не хочу хвастаться, – парикмахер поправил у Катюши несколько непослушных прядей. – Но получилось шикарно.

– Согласна! Мне очень нравится!

– И мне! Посмотри, как глаза заблестели, лицо видно стало. Помаду надо. Сейчас, подожди, девчонки у нас макияж невестам делают, – парикмахер прошла в другой отдел салона и вскоре принесла несколько тюбиков. Быстро, попеременно приложила их к Катиным губам и сказала. – Вот этот.

После дала Кате одноразовую кисть.

– Мажь.

Катя послушно накрасила губы и обе женщины разом выдохнули:

– Идеально!

Выйдя из парикмахерской и направившись в магазин, Катя впервые за очень долгое время чувствовала себя счастливой. Забытое ощущение радости без всяких причин, просто от того, что живешь.

Девушка смотрела на отражение в витринах и, казалась, парит между людьми. Лёгкая, рыжеволосая, другая. Душа пела. Точно! Катя резко остановилась. Душа пела! А сможет ли она спеть по-настоящему? Прислушалась к себе, даже попыталась, не обращая внимания на прохожих, выдать громкий звук. Горло сразу сдавил спазм. Катя закашлялась. В сумке зазвонил телефон. Знакомый номер. Капитан Домостроев.

«Вот и всё, пение закончилось» – с грустью подумала Катя и ответила на звонок.

– Не могли бы вы, Екатерина Аркадьевна, сегодня подъехать к нам в отделение для дачи показаний, – привычно начал капитан Олег Домостроев.

– Обязательно сегодня? – пожалуй, впервые за недолгое время их знакомства, заупрямилась Катя.

– А чего тянуть? – В голосе капитана послышалось легкое удивление. – Процедура вам знакома, много времени не займёт.

– Но у меня были планы, – неожиданно для самой себя продолжала упорствовать Катя.

– Искренне вас понимаю. Исполните, так сказать, гражданский долг и идите куда угодно, – и капитан Домостроев вдруг некстати добавил. – До следующего раза.

– Даже так? – приуныла Катя.

– Вы уж простите, бога ради, но с вами ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому жду. Часиков до семи я на работе. Пропуск уже выписал. На проходной.

– Подъеду через полчаса.

Катя отключил телефон. Отражение в витринах больше не радовало.

«Как всегда на проходной». Тягостная традиция.

Катя, отрешенно смотря в пыльное, распахнутое настежь окно, монотонно рассказывала о своей встрече с умершим Капустиным. Капитан Олег Домостроев быстро набивал показания на компьютере, изредка поглядывая на собеседницу. Похорошела, подстриглась. Влюбилась или просто надоело страдать? Вон как сердито сегодня по телефону разговаривала.

Показания снимались в привычном русле.

Может, вспомнили что-то новое? Ей совершенно нечего добавить.

Может всё же видели потерпевшего раньше, были с ним знакомы? Никогда и нигде не встречались.

Может, хотя бы, слышали о нём от друзей, приятелей? Капустина увидела первый раз в жизни перед его кончиной.

Может, он перед смертью что-нибудь сказал важное? Нет, протянул монетку, оплачивая небо, потом прошептал: «спасибо» и умер.

А почему он вам платил за небо? Наверное, у умирающего мужчины уже начинались предсмертные галлюцинации. Откуда я знаю! У меня с небом и потусторонним миром ни контрактов, ни контактов не наблюдается.

На этих словах капитан Домостроев перестал печатать и задумчиво посмотрел на Катю.

– Екатерина Аркадьевна, но вы не станете отрицать, что для среднестатистического гражданина встречаемся мы с вами слишком часто. И то, из-за чего мы встречаемся – события экстраординарные.

– Да понимаю я! – С нотками обреченности выдохнула Катя. – Сама в ужасе от происходящего. Скажите, как это исправить?

– Не знаю, как исправить, – пожал плечами капитан Домостроев и вместе с Катериной посмотрел в распахнутое окно. – Но вы будто носом чувствуете смерть. Кстати, среди умерших не было ни одного криминального случая.

– Получается, я скрашивала людям их последние минуты жизни, – Катя зачем-то протерла телефон влажной салфеткой и, включив его, нашла фотографию. – Смотрите, тот самый папин рисунок, который я недавно отыскала в кладовке.

Катя передала телефон капитану и тот, увеличив изображение, внимательно вгляделся.

Светло-серый фон, будто начинающиеся сумерки. В правом верхнем углу серость постепенно переходит в нежно-голубое небо. Через всю картину легкими блеклыми мазками чуть прорисована лестница. Она поднимается с нижнего левого угла и прямо к небу. По лестнице идет девушка, почти прозрачная, излучающая мягкий, теплый, желтоватый свет. За ней следуют едва различимые тени.

Пару минут Олег Домостроев рассматривал изображение, не в силах оторваться. Картину хотелось разглядывать, хотелось узнать её тайну и историю. Ничего шедеврального, полутона, полунамеки, а цепляло. От рисунка веяло надеждой спокойствием и светлой грустью.

– Это же вы – девушка на картине. Образ угадывается абсолютно точно, – сказал капитан. – И куда вы идете?

– Судя по папиной версии, видимо, на небо. – Катя закрыла изображение и, отложив телефон, продолжила. – Уже говорила, нашла картину случайно. Я видела все папины работы, да он никогда и не скрывал. Рисунки разбрасывались везде. Тётя часто ругалась из-за беспорядка. Иногда папа обсуждал со мной детали и эскизы, даже советовался. Я ничего не понимаю в рисовании, а он советовался. Было приятно, и такое общение делало нас еще ближе. Знаете, секреты объединяют. Поэтому, когда с антресоли свалился картина, о которой папа никогда и ничего не говорил, то я растерялась.

– И как это связано с нашим расследованием? Вы видите взаимосвязь? Я вижу лишь картину. Красивые образы, не спорю, но, как мне кажется, многие художники фантазируют, придумывают свою реальность. Вы очень удачно вписались в фантастический мир отца. Да и не удивительно.

– Может быть, но я ничего, – Катя замотала головой. – Ничего не понимаю. Почему он не показал картину? Почем прятал в кладовке за досками? Что папа хотел этим сказать? Картина выглядит словно зашифрованное послание. Посоветоваться не с кем и спросить некого.

– Некого. Уж я точно не помощник. С вами бы разобраться. Четыре внезапные смерти, и один и тот же свидетель – Екатерина Аркадьевна. Вот загадка! А вы мне ничуть не помогаете, – подытожил капитан Домостроев и решительно перевел разговор в обычное русло. – Екатерина Аркадьевна, давайте все же по теме нашей беседы…

Катя, раздумывая идти в магазин или нет, вышла на улицу. Очередная беседа с капитаном лишила ее долгожданного ощущения счастья. Вот в чем, в чем она провинилась? Почему ей не доверяют? Неужели можно специально натыкаться на трупы? «Носом чует смерть». Так выразился капитан Домостроев. Ничего она не чует и ничего не понимает.

Больше всего угнетало отсутствие друзей, с которыми можно было бы поговорить, излить душу, получить хоть какое-то сочувствие. Два страшных слова «никогда и одиночество» преследовали её.

Катя доплелась до небольшого скверика и присела на скамейку. Ближе к семи вечера жара несколько спала. В тени деревьев сквозил приятный ветерок.

Вначале ждешь лето, желая прогреться до самой маленькой клеточки, напитаться солнцем и теплом, а потом не знаешь, куда от него убежать. Бабушка с тетей в конце апреля всегда переезжали на дачу. Дома становилось необыкновенно тихо. Папа рисовал, разбрасывая эскизы где попало, а Катюша преспокойно читала до двух ночи, не боясь быть застигнутой врасплох. Они вместе варили нехитрые обеды, без всяких нравоучений ели «вредные» бутерброды как попало прибирались и чувствовали полную свободу.

Дача! Господи, я уже год не ездила на дачу! Даже страшно представить, как там всё заросло. При бабушке и тёте их участок считался образцовым. Помидоры вёдрами, картошка мешками, яблоки не успевали перерабатываться, а банки с вареньем и баклажанной икрой консервироваться. Роскошные розы двадцати трех сортов цвели с мая по ноябрь, а чай с чабрецом и мелиссой пился весь год.

После нелепой смерти бабушки с тетей земля без ухода мигом затянулась сорняками и мокрицей, а розы замёрзли в первую же зиму. С деревьев и кустарников опадал никому не нужный урожай, в колоде застоялась вода, в домике с одного края стала подтекать крыша. Дача умирала вслед за своими хозяйками.

Катя посмотрела в телефоне расписание электричек. Если поторопится, то успеет на последний поезд. Только надо заехать домой за ключами. Для магазинов сегодня совершенно нет настроения.

Сказано – сделано. Катя поехала домой. Десять минут, и она на месте. Десть минут, чтобы проверить почту, взять ключи и собрать рюкзак с вещами. Осталось еще пятнадцать доехать до вокзала и электричка на начало девятого вечера в её полном распоряжении.

Девушка бежала домой и ругала себя. Впала в депрессию, не знача чем себя занять и отвлечь, а выход находился совсем рядом.

Пролетев на одном духу четыре этажа, Катюша резко остановилась у входной двери и никак не могла найти в сумке ключи. Вот почему, когда опаздываешь, они всегда теряются? Паспорт, кошелек, салфетки, духи, портмоне, записная книжка, лейкопластыри, карандаш, резинка для волос, расческа, блистер с таблетками валерьянки, пару конфет, а ключей нет. От волнения Катюша вспотела. И зачем ей этот хозяйственный кожаный баул? Давно пора перейти на маленькую элегантную дамскую сумочку. Вот, наконец-то, нашлись ключи. Нет, решено, приедет с дачи и закинет баул в самый дальний угол.

Катюша лихорадочно сунула ключ в верхний замок и только тогда заметила воткнутую в дверь бумажку. Наверное, снова реклама спутникового телевиденья или извещение о проверке счётчиков. Сунула бумажку в карман брюк и, быстро собравшись, поехала на вокзал.

Электричка везла её к забытому счастью, нежным воспоминаниям и неосуществлённым мечтам. К тому, что уже никогда не возвратится и не исполнится. Картинки прошлого, словно россыпь черно-белых фотографий, всплывали перед глазами. Сердце билось спокойно и умиротворенно.

Уже подъезжая к посёлку, Катюша вспомнила о положенной в карман бумажке. Надо выбросить на перроне. Достала, расправила мятую бумагу и прочитала отпечатанный на компьютере текст:

«Верни то, что тебе не принадлежит. Брось в почтовый ящик и тогда избавишься от очень больших проблем. Иначе, огребёшь по полной. Предупреждений больше не будет».

Предупреждение. Сон-предупреждение. Максим с трудом разлепил веки и, успокаиваясь, медленно сел. Мокрая от пота подушка, сбитое одеяло, съехавшая на пол простыня.

Острый, яркий месяц таращился на Максима в открытое окно, явно не понимая в чем дело.

Максим боялся таких снова. Они всегда сбывались. Самое трудное – понять смысл, почувствовать, где таится опасность и как можно помочь.