Монтсеррат, 1770. Фальшивая надежда

Дым вился будто веревка, темная и тонкая, скручивался к убегающему облаку. Труба совиного дома плевалась пеплом, как жерло вулкана. Это был знак мне.

Стояла самая жаркая часть года, период роста. Я замерла на одном из полей па, на левой, дурной стороне плантации. Молодые побеги тростника доходили мне до бедер.

Николас хотел, чтобы я знала, где он. Хотел, чтобы я пришла и сдалась на его милость.

Мятежница во мне хотела бушевать и бороться, но как?

Келлса я оставила в городе. Он пошел разговаривать с должностными лицами. Заставил их прекратить пороть Китти, но плеть успела порвать ее тунику. Ярко-зеленая ткань в пальмовых листьях была изодрана, испещрена кровавыми пятнами. Плетка-девятихвостка^[24] оставила огромные шрамы.

Китти не посмотрела на меня, но я видела, что один ее глаз заплыл чернотой. Она была полуголая, голова и руки в колодках. Представители Совета, даже те, кто должны были препятствовать злоупотреблениям в отношении рабов, никого к ней не подпускали, особенно цветных, и не давали ее прикрыть.

Я не могла обнять свою маленькую ласточку, сказать ей, что люблю ее и что сегодня за нее убью. Она хорошо порезала Николаса: царапина на щеке была длиной три дюйма, сказал Келлс.

Лучше бы она его зарезала.

Но Китти вздернули бы за это, повесили за то, что она убила белого. Они способны на все.

Мы не можем защитить себя.

Отче наш, отвернись сегодня, как отворачивался всю мою жизнь.

Я виновата, мне и исправлять ошибку.

Если бы я просто пошла к Николасу и подчинилась ему, то пострадала бы одна. А я вместо этого побежала к Келлсу, и теперь мою сестру продадут с торгов.

Я глянула в сторону хребта, где раскинулась плантация Келлса. Его я тоже ненавидела. Он заставил меня поверить, что не такой, как все. А сам просто добрый землевладелец, приятный человек, который держит людей в рабстве и не замечает их страданий, как Бог и другие плантаторы.

Я переставляла озябшие ноги, поднимаясь по ступенькам совиного дома. Помедлила на крыльце, зная, что если войду – пути назад не будет.

Я вихрем ворвалась в дом. Слуги уже вернулись на свои наделы. Здесь будем только я и Николас.

Какой-то шум. Скрип кресла.

Наверное, он в кабинете па.

Я прошла коротким коридором и проскользнула в комнату.

– Николас…

– Здравствуй, Долл… Долли…

Судя по тому, как он произнес мое имя, болван напился. Возможно, он смягчится и я смогу уговорить пропойцу не продавать Китти.

– Николас. Я пришла взглянуть, сильно ли наша сестра тебя порезала. В городе говорят, мол, девчонка хорошо тебя отделала.

Он хохотнул.

– Она все сделала правильно. Китти не такая умная, как ты. Ее куда легче спровоцировать.

Покажи я ему, как испугалась, он бы вскочил с папиного кресла.

Но я и правда боялась.

Последний раз мерзавец лупил меня, пока я не перестала сопротивляться. Я смотрела на него и будто ощущала те удары, а он ведь даже не двинулся с места.

– Ты редко заглядываешь, Долли.

– Занята ребенком, которым ты меня наградил.

Он глотнул еще жидкости янтарного цвета, налитой в один из причудливых бокалов па.

– Подойди. Дай взглянуть, появилась ли у тебя снова талия.

Я не могла, не хотела пошевелиться.

– Я пришла просить за сестру. – Голос мой надломился. – У мами есть настойка от ран. Она в хижине.

– Бетти ведьма.

– Как угодно. Она говорит, царапина может загноиться из-за навоза, который был в саду.

Он коснулся длинного пореза на щеке, красного и набухшего.

– Навоз? Хорошо, что они ее отстегали. – Улыбка его превратилась в оскал. – Она даст мне настойку, а ты?

Николас приблизился. Горделивая походка сделалась шаткой. Подол белой рубахи наполовину выбился из черных бриджей: судя по всему, он был доволен, пьян и праздновал то, что сотворил.

– А ты? – Негодяй коснулся моего платья.

В локте зародилась дрожь и охватила всю руку.

Мишнях! – сказала я себе, взывая к собственной храбрости.

– Ты знаешь, зачем я пришла.

Он отпил из бокала, а потом, развернувшись, выплеснул остатки в огонь. Пламя взревело и плюнуло пеплом.

– Ты пришла, чтобы стать моей? Может, ты мне не нужна.

– Отлично. Я ухожу.

Не успела я дойти до двери, как он подскочил ко мне и согнутым пальцем приподнял мой подбородок.

– Нет, не уходи, Долли. Хорошенькая маленькая куколка. Ростом едва ли пять футов, а такая женственная.

– Мне четырнадцать лет, и я твоя сестра, твоя кровная сестра. Почему ты не можешь вести себя порядочно?

Он обвел пальцем мой подбородок.

– Если… я тебе… позволю, ты спасешь Китти?

Николас сгреб меня за шею.

– Посмотри на меня и поцелуй.

Этот болван сбрил свои дурацкие усы. Может, все будет не так ужасно, как я помнила. Я закрыла глаза, потянулась к нему и прикоснулась ртом к его рту. Он укусил меня за губу.

– Хоть ты пытаешься изображать доброго, это ничего для меня не значит.

Его смех пронзил меня. Эх, был бы камень. Что-нибудь, чтобы вдарить ему между глаз. И все же Николас не убирал рук, и я растворилась внутри себя, ускользая в бездонную дыру в своей душе.

– Можно я пойду?..

– Нет. Ты уже год как не проводила со мной время. Может, я скучал?

– Зачем врать?

– Я сказал твоему другу, что был пьян. Празднование святого Патрика меня доконало.

Николас отпустил меня, подошел к буфету и хлебнул из бутылки. Спиртное полилось в глотку, и мышцы у него на шее напряглись.

Он засмеялся, поставил бутылку и вернулся ко мне.

– Конечно. Должно быть, я уже напился.

Это было не один раз.

Он преследовал меня снова и снова, наконец семена павлиньего цветка, которые дала мне мами, убийственного средства, перестали помогать, и показался мой живот.

Николас разинул рот и схватил меня за плечи, рванул рукав.

– Отпусти меня. Мне больно. Веди себя достойно. Спаси Китти. Исправь метрики. Нужно, чтобы у Лиззи было правильное имя. Ей нужна твоя фамилия.

Он отшвырнул меня в сторону и снова пошел к бутылке бренди. На ее углах играл свет.

– Это еще зачем?

– Тогда у нее появится шанс на свободу. Нужно, чтобы ее признали мулаткой, признали твоей. Тогда па и ее освободит. Сказал, что по его завещанию мы все получим вольные, если он не вернется.

– Тоже ждешь папаниной смерти? – Николас засмеялся и пошатнулся. – Заявить о бастарде – серьезное решение.

Локтем он задел бутылку, та упала и разбилась на тысячи осколков.

– Пойду принесу корзину.

– Нет. Ни с места, – твердо сказал он. – А то схватишь осколок и порежешь меня, как Китти. Ты куда опаснее ее.

Ах, если бы я могла. Я хотела, чтоб он хоть раз испугался меня.

Мерзавец подошел ко мне и обхватил за талию.

Николас держал меня слишком сильно, слишком больно его ногти впивались мне в бока.

– Может, и тебя продать? Я бы повеселился, увидев, как ты, обмазанная маслом и голая, стоишь на помосте… – Брат схватил меня за подбородок и потряс. – Тогда будешь так же нос задирать?

– Высоко, как только получится. Все равно я лучше тебя.

Он ударил меня о стену.

Я хотела отдаться ему, чтобы спасти Китти, но не могла покориться болвану. Он должен был умереть.

Разбитое стекло… Осколки сверкали как звезды.

– Чего смотришь?!

– Смотрю, какой ты болван. Маленький глупый мальчишка. Думаешь, па тебя простит, когда узнает, что ты продал нас с Китти? Ты айеркойли^[25] – похотливый болван!

– А ну, возьми свои слова назад, Долли!

– Подонок! Почему, ты думаешь, он все время отсылает тебя или уезжает? Это не из-за меня!

Николас сильно тряхнул меня.

– Умолкни!

– Только дай па повод забрать твою долю наследства и отдать его кузенам, успешными Кирванам с Сент-Китса. А может, он и вовсе отдаст деньги мне, чтобы исправить зло, которое ты причинил.

Он так крепко сдавил меня, что, казалось, оторвет мне руки. Пьяные щели глаз были лишь чуть приоткрыты.

Я вырвалась, схватила его за подбородок и ударила.

– Зачем ты нужен па? Он раз и навсегда поймет, что ты недостоин быть его сыном. От твоей матери ему ничего не нужно.

Бац!

Он ударил меня, и я снова рассыпалась на части.

– Слишком много болтаешь, как всегда!

Я утерла кровь, размазанную по губам. Больше я ему не поддамся.

– Подонок!

Я видела, что от моих слов его передернуло, но ничего не вышло: он забросил меня на плечо.

– Ты – моя собственность. Я могу делать все, что пожелаю.

Я извивалась, но это не помогло. Он покачнулся, но держал меня железной хваткой.

А потом швырнул вниз головой к камину.

От боли затуманилось зрение. Жаль, что удар не отключил мои чувства. Я не хотела вспоминать, какой Николас тяжелый.

Я не стала кричать и умолять. Его все равно ничто бы не остановило. Я принадлежала ему – как свиноматка, которой пользовались.

На меня упали сапоги. Потом бриджи.

Тяжелые ноги Николаса, его колени раздвинули мои бедра.

Он задрал подол моей юбки до груди.

– Вот так, Долли, не хнычь и внимательно смотри своими красивыми глазками на меня. Ты помнишь!

Отвернувшись, я заметила два кривых осколка бутылки. Сверкающие кусочки в четырех футах поодаль было не достать. Я не могла до них дотянуться.

Все пропало.

И все же не отводила взгляда, продолжала мечтать, продолжала таить надежду все глубже в душе, там, где Николас не мог ее коснуться.

– Посмотри на меня, Долли.

Я не стала.

Осколки притягивали меня, потому что они были разбитыми, блестящими и свободными.

Я поклялась найти в себе мишнях – отвагу, – исцелиться, отыскать силы. Когда-нибудь мужчины, такие как Николас, будут бояться осколков.

Монтсеррат, 1770. Пора бежать

Рассвет застал меня лежащей на полу в кабинете отца.

Болело все.

Всю кожу будто содрали.

Николас лежал рядом и храпел, у рта валялась пустая бутылка.

Я отодвинулась. Внутри забурлил гнев, эхом отдаваясь в груди. Я желала брату смерти, но мне нужна была фора. Жизнь сестры важнее мести. Спасу ее, если ублюдок не проснется. Я бросила его штаны и добротные сапоги в камин.

Этого было мало. Тогда я схватила пустую бутылку и обрушила ее на его мерзкий череп.

Он не шелохнулся, но все еще дышал.

Если бы я не спешила к Китти, то спалила бы совиный дом и осталась на это посмотреть.

Яркое солнце на улице ослепило глаза. Против света, я помчалась к мами за своими деньгами.

Она не спала. Сидела на скамейке и ждала.

Я посмотрела на нее, потом на малышку Лиззи у нее на руках.

– Я иду спасать Китти.

Она не отводила взгляд от моей оборванной юбки в кровавых пятнах.

– В следующий раз он тебя убьет, Долли. Забирай Китти и не возвращайся.

Голос ее прозвучал невыразительно, будто мами повторяла это уже много раз.

– Твои деньги и одежда на подстилке. Я добавила мешочек с семенами павлиньего цветка. Тебе не нужен еще один ребенок от Николаса и его власть над тобой.

Груди горели и ныли. Налились бы они молоком для малышки, чтобы я могла ей что-то дать напоследок…

Но там было пусто.

Я – была пуста.

– Мами, да как же я брошу вас с Лиззи?

– Если получится выкупить Китти, не приводи сестру сюда. Здесь ее не спрячешь. Николас тебя прикончит. Он растопчет все твои мечты.

– Но Лиззи…

– Китти совсем одна. Стань ей матерью. А я стану матерью Лиззи.

– Как я покину плоть свою?

– Остаться – не значит сохранить ее. У тебя есть старшая сестра, Долли. Ее у меня забрали.

– Что?!

– Да, сестра, Элла. Мой отец продал ее, прежде чем продать меня Кирванам.

Я прижалась лбом ко лбу мами.

– Когда-нибудь я все исправлю.

– Ты все исправишь, просто оставшись в живых. И сохранив жизнь Китти.

Я была дурехой, слишком поздно узнав силу матери. Теперь мне предстояло выживать без нее.

– Мами…

– Китти – мое сердце, но ты – моя душа. В тебе сила женщин-воительниц.

Ма взяла меня за руку и отвела в мою комнату. Она положила Лиззи в колыбель, а потом умыла меня водой из калебаса. Достала свои четки, те самые, с красными и золотистыми бусинами, прошептала молитву и сунула их мне карман.

Плача, я попрощалась со своей комнатой, с окном, откуда светили мне звезды. Затем взяла мою дочь, мою Лиззи, которая сосала десны с режущимися зубами.

– Прощай, малышка. – И посадила ее обратно в колыбель.

Прихватив кошель денег и мешок с пожитками, я убежала.

От меня все еще смердело Николасом. А кровь на одежде я должна была показать единственному человеку, который мог выкупить для меня Китти.

Дойдя до границы плантации, я увидела, что перед входом в дом Келлса стоит повозка. Он снова собирался уезжать.

Я ворвалась в дом и принялась звать снова и снова:

– Пожалуйста! Мистер Келлс! Вы нужны мне!

Он вышел из длинного коридора босой, в халате.

– Долли, рад… Ты… Николас.

– Да. – Бросив свои пожитки, я показала ему синяки. – Купите для меня Китти! Вы – плантатор, вам позволят.

– Даже не знаю…

– Все мои деньги останутся вам, даже если не выйдет, только попробуйте. Это все, что у меня есть. Помогите!

Он пристально смотрел на меня. Казалось, прошел не один час. Келлс оценивал риск, гадал, достаточно ли это для него выгодно?

– Пожалуйста! Вы знаете, что это доброе дело. Вы сами сказали, что должны мне. Помогите же.

Его рука сомкнулась на моей. Он взял монеты и убрал в карман.

– Идем.

На сей раз мне понравилось, что он не задал вопросов. Когда Келлс вернулся, одетый в свои белые бриджи, я поняла: все будет хорошо.

Он дал мне одеяло – одно из одеял мами, которые купил. Келлс набросил его поверх моего разорванного платья. Забираться в повозку и садиться на жесткое сиденье было больно, но требовалось ехать побыстрее. В мгновение ока мы очутились в городе.

На рыночной площади толпился и гудел народ. В гавани в тот день причалило громадное судно с красно-сине-белым английским флагом, и я знала, что сегодня рабов продадут больше обычного. Было горько оттого, что причиной отсрочки для нас стал невольничий корабль.

Келл остановил повозку в поле у широкой дороги и бросил вожжи в мои влажные от пота пальцы.