Погребальный костёр

Сдвоенный выстрел хлестанул предрассветную тайгу, к небу с рёвом взметнулся огненный столб.

Выстрелы вырвали братьев из глубокого сна. Какое-то время они соображали, кто и зачем мог стрелять, но яркое зарево и рёв пламени заставил их выбраться из спальных мешков. Сруб, сложенный из сухих, смолистых брёвен и доверху забитый валежником, полыхал со всех четырёх сторон, бело-красное пламя рвалось к светлеющему небу. Они кинулись к огню, ещё не зная, что могут сделать, но уже сознавая свою беспомощность и несоизмеримость человеческих сил перед стихией огня.

Остановились, когда лица им больно стегануло жаром. Ни подойти ближе, ни уйти они не могли, оцепеневшие смотрели в огонь. В середине пекла видели неподвижное тело отца.

На какой-то миг пламя сникло, и отец вдруг зашевелился, сел, протянул к ним руки, словно просил вызволить из адского жара. У обоих волосы встали дыбом. Не дождался, рухнул на своё огненное ложе.

Мелкий валежник горел быстро, оседал, тело опускалось, скрывалось за венцами сруба. Скоро всё кончилось, костёр прогорел. Жар опадал, угли подёргивались седым пеплом.

Они знали твёрдый характер отца, не сомневались в его способности на решительные поступки. Однако своим просчитанным до мелочей уходом из жизни он поразил их. Не под минутным порывом отчаяния принял решение, а ещё зимой задумал, когда велел им взять отпуск на весну, чтобы сводить в тайгу, показать золотую жилу. Они не могли себе представить, что среди живущих на земле могут быть люди с подобной силой воли. Таким оказался их отец.

Подавленные, они долго стояли у горячего кострища, думали, как поступить, что предпринять. Решили везти сюда участкового. Пусть подтвердит факт самоубийства, иначе их затаскают – трупа нет, свидетельства о смерти нет, посмертной записки отца тоже нет, а словам нынче не верят.

Они быстро загрузили лодку. Продукты в мешках подняли повыше на деревья. Старательское сито спрятали в тайник. Решили плыть без ночёвки. Лишь бы засветло пройти опасные шивера.

Домой приплыли поздно ночью. Мать не спала и не ложилась – сердце щемило. Увидела сыновей, охнула, без сил опустилась на стул. Они обняли её с обеих сторон, рассказали, как всё произошло. Объяснили, зачем нужен участковый. Анкудин утром идёт к нему, берёт с собой, и они возвращаются. Ей надо собираться, хорошо бы через час быть готовой. О золоте промолчали.

Участковый, молодой, только окончивший милицейскую школу лейтенант ещё спал. На ранний визит не прогневался, между двумя долгими зевками промычал – ни сна, ни отдыха измученной душе. Выслушал Анкудина внимательно. В поразившем братьев оживлении отца, когда он поднимался из пламени, протягивал к ним руки, никакого чуда не обнаружил, всё объяснил. Под воздействием высокой температуры сухожилия в трупе сокращаются, отчего он шевелится, кажется живым. В криминалистике есть термин «поза боксёра». Её фиксируют, когда труп пытаются сжечь.

– Никакой мистики, – снисходительно заключил лейтенант, – не забивайте голову.

Откровенный рассказ оробевшего Анкудина расположил участкового. Он принял его за деревенского простака, не способного обмануть, да ещё после пережитого шока. Не стал допытываться, зачем так далеко забрались, почему отец выбрал именно это место, чем оно примечательно. Его устроила поданная Анкудином версия о послушных сыновьях. Поехали принять от отца охотничьи угодья, и всё. На самоубийство у отца имелась уважительная причина – не хотел мучиться, быть обузой. Он был обречён и знал это.

Договорились отправиться из Казачьего с утра пораньше, чтобы за полный световой день дойти до места. Так и сделали. Третья ходка по одному маршруту делала её проще, безопасней первой, и Анкудин давил газ до упора.

Вечерело. Анкудин направил лодку ближе к фарватеру, зорче вглядывался в пенные гребешки, издалека угадывал подтопленные стволы, коряги. От места прошлой ночёвки он начал прижиматься к правому берегу, чтобы зайти в ручей без резкого, заметного поворота, по отлогой дуге. Ещё на берегу братья договорились отвести глаза участковому, чтобы один он не смог найти дорогу к отцовскому прииску.

Маневр брата Евстафий понял, одобрительно кивнул. Теперь они оба вцепились глазами в темнеющий берег, отсчитывали метры до поворота. В ручей вошли точно. Милиционер очень удивился, когда вдруг сузились берега, а Евстафий перевалился через борт и потянул лодку бечевой.

На место пришли в потёмках. Братья в два счёта развели костёр, натянули полог, сварили ужин. Где-то неподалёку гоготали гуси, мерцали холодные звёзды. Тихо, боясь потревожить сыновей, плакала мать.

Наутро братья отправились искать прямоствольную лиственницу на крест. Древесина у неё тяжёлая, плотная. Если пилить ствол над водой, опилки тонут как железные. В старательских артелях за неимением запасных деталей вытачивали из лиственницы блоки, и подъёмные механизмы прекрасно работали. Крест из неё простоит сто лет.

Милиционер дотошно исследовал кострище. Убирал по угольку, пока не обнажился скелет. Пролом в грудной клетке слева говорил о выстреле в упор. Верхняя часть лопатки оказалась разбита. Значит, стреляли снизу вверх, что характерно для самоубийства.

Получалось, он неплохо выполнил баллистическую экспертизу. В протоколе можно отметить. Уголовное дело заводить не придётся из-за отсутствия состава преступления. Лейтенант сел писать протокол, останки разрешил захоронить.

Мать пристроила на сучок привезённую из дома икону, зажгла восковую свечку, тихо молилась.

Братья взялись копать могилу. Через полметра началась мерзлота, лопаты зазвенели об лёд. Быстро натаскали валежника, развели костёр. После жаркого пламени земля оттаяла ещё на два штыка. Решили дальше не рыть, чтобы не вывалить невзначай золотоносный песок. Мать достала белое полотно. Они расстелили на дно могилы, бережно перенесли косточки. Скелет наметился практически полностью. Кости плохо горят. Накрыли другой половиной савана. По сибирским обычаям сделали над останками домовину, настил из коротких сосновых плашек. Все бросили по горсти земли. Попросили участкового засыпать могилу – негоже сыновьям закапывать отца.

Крест получился непреподъёмный. Он стал третьим ориентиром на прямой линии, показанной отцом – отстой на вершине сопки, заломаная лиственница и теперь крест. Установили, обложили основание камнями. Участковый ходил по берегу, бросал камешки. Подошёл к коряжке над банкой, небрежно попинал. Братья не упускали его из виду, искоса поглядывали, и сейчас у обоих перехватило дыхание. Вздохнули, когда он пошёл дальше.

Загорелись тут же возвращаться домой. Плыть ночью рискованно, но уж очень им хотелось избавиться от участкового – как бы чего не вынюхал. Затею расстроила мать.

– Нешто за отцом заторопились, сынки?

Они послушались мать. Решили отправляться завтра, до рассвета, чтобы потемну пройти ручей, к утру выйти на большую воду.

Дома по отцу справили поминки, отметили девять дней. Мать тужила, что оставили отца в тайге. Похоронили бы на кладбище, она могла сходить на могилку, поплакать. Сыновья рассказали ей про его последнюю волю, и она смирилась.

Утром оба выходили на двор, заводили бензопилу и пилили припасённые отцом брёвна. Некоторые пролежали не один год, изрядно подопрели. Всё расхватили на мерные чурбаки. Потом в два колуна взялись колоть.

Мать жалела их, уговаривала бросить.

– Куда столь наваляли. Хватит. Вам отдохнуть надо, скоро отпуск кончится. На рыбалку сплавайте, любите ведь.

– Успеем, мам, – отвечал рассудительный Анкудин. – Дров запасём и сплаваем на Бирючью косу. Там хариусы поди заждались.

Дрова перекололи, сложили в сарай, щепки убрали, опустевший двор причесали граблями. Позвали печника переложить печь. Сами месили глину, подавали кирпичи и управились в один день. Вечером мать на шестке жарила им яичницу и всё нахваливала новую печь.

– Тянет-то как хорошо, ребята. Прямо кошку через дымоход протащит.

Братья постарались обиходить родительский дом, чтобы мать жила без лишних хлопот. Поправили калитку, забор. Целый день копали огород, на другой наделали грядок и посадили картошку. Свёклу, морковь мать посеет сама.

Наконец, дела подобрали и решили, что могут отправиться на отцовский прииск. Всем представят, будто собрались рыбачить. Бренчали вёдрами, котелками, грузили в лодку палатку, спальники, спиннинги. Мать просили не беспокоиться, если задержатся недельки на полторы. Если рыбалка не заладится, вернутся раньше.

Ещё в детстве отец показал им Бирючью косу, и с тех пор она была их любимым местом рыбалки. Там в реку впадал быстрый холодный ручей. В устье жировали хариусы, хватали падавшую в воду мошкару. Иногда попадался таймень, но редко. Как говорил отец, по нынешним временам легче американского шпиона поймать, чем тайменя.

Полая вода пошла на убыль, коса поднялась, обнажила галечный берег в грудах нанесённого топляка. Братья выбрали местечко почище, пристали. Нетерпеливый Евстафий рванулся было к ручью, но Анкудин его остановил.

– Не торопись. Давай поставим платку, запалим костерок, обозначимся. Кто мимо проплывёт, нас заметит. Пусть думают, будто мы и правда рыбачим.

От воды веяло ледяной свежестью. По берегам ручья лежали пласты подтаявшего крупнозернистого снега. В нём хорошо рыбу хранить. Чуть прикопал, и хоть неделю пролежит.

Солнце пригревало. Братья разделись и с удовольствием нежились в ласковых лучах. Всё-таки май на исходе, весна в разгаре. Вовсю цвёл багульник. Листья на нём ещё не распустились, а фиолетовые лепестки цветов радовались новой жизни. Сквозь прошлогоднюю пожухлую траву пробивались широкие листья черемши.

Они пучками рвали свежие, хрусткие побеги, с удовольствием ели, наслаждались острым чесночным вкусом. Решили на обратном пути набрать побольше. Мать солит черемшу на зиму. Получается запашистая и вкусноты необыкновенной. Особенно хороша с варёной картошечкой. Солёная черемша ко всему идёт – и к рыбе, и к мясу, и к салу. Говорят, витаминов в ней прорва, для долгой сибирской зимы как раз, что надо.

На видном месте поставили палатку, развели костёр. Чтобы дым был позаметнее, подбросили в костёр сырых дров. Взяли спиннинги и разошлись по разным берегам ручья. Каждый достал коробочку со своими «мухами», выбрал самую уловистую. Хотя угадать было не просто. Иной раз приходилось весь набор перепробовать, пока удавалось подобрать единственную, которая сегодня пришлась бы по вкусу капризному хариусу.

Спиннингами братья владели мастерски. Кидали чуть ли не под берег друг другу, только соблюдали очередь, чтобы лески не перехлестнулись.

Первым хариуса вытянул Евстафий, чему Анкудин был даже рад. Честолюбивый, завистливый брат весь день бы страдал, если первая добыча досталась не ему. Тут же Анкудин и сам подсёк здоровенного хариуса. Спиннинг гнулся дугой, миллиметровая леска гудела гитарной струной. Рыба металась из стороны в сторону, искала слабину, чтобы рвануться и сойти с крючка. Анкудин был опытный рыбак, поставил катушку на тормоз, держал леску в натяг.